Юхан Борген - Избранные новеллы
Нож падает.
- Сколько же тебе лет?
- Четырнадцать.
Паспорт. Перевод В. Смородского
Сдвинув очки на лоб, контролер стал разглядывать паспорт человека, который стоял в очереди передо мной. Затем вернул очки на прежнее место и посмотрел на самого человека.
- Но ведь это не вы, - сказал он.
Кожа на затылке у стоявшего впереди тучного человека дернулась чуть ли не как у лошади, отгоняющей мух. Мне хорошо был знаком этот затылок. Десять часов подряд он маячил передо мной в самолете. Люди сзади в очереди начали притопывать от нетерпения. Очевидно, им тоже порядком надоели затылки их спутников.
Мужчина передо мной что-то пробормотал - что именно, я не расслышал. Контролер снова заглянул в паспорт, затем перевел взгляд на человека. И снова, как и прежде, насадил на нос свои немыслимые очки в стальной оправе. Такие очки обычно в этой стране выдают служащим страховых компаний. Он повторил:
- Я сказал: это не вы.
Кто-то сзади крикнул:
- Выведите его из очереди, пусть не задерживает других!
Кто-то проворчал:
- Всего десять часов летишь с континента на континент, а тут один паспортный контроль отнимает целый час...
Помощник контролера окинул очередь выразительным взглядом, словно спрашивая: "А нет ли и среди вас подозрительных личностей?" Очередь стихла и теперь молча топталась на месте.
Трудно описать нервозность, которая охватывает спешащих пассажиров, когда вдруг возникает задержка. Я обернулся. Казалось, очередь готова была меня растерзать. Словно виноват был я, а не тот тучный мужчина, чей затылок я возненавидел ненавистью, которая обычно столь же быстро исчезает, как и рождается. Так всегда бывает в этих поездках. Подобные путешествия не сулят радости и не вызывают приятных надежд. Это всего лишь перемещения. Они не способствуют знакомствам. С другой стороны, в них трудно не замечать соседа, книги, которую он читает, его манеры есть и пить. И уж совсем невозможно не замечать затылков. Затылок впереди стоящего мужчины был аккуратно подстрижен и ухожен. Лишь в трех местах заметны были завихрения буйной поросли да две маленькие ямки - следы так называемых карбункулов. Наверное, ему было очень больно, когда карбункулы нарывали. Дама позади меня возбужденно щебетала. Это была маленькая женщина, чем-то похожая на мотылька, - она перелистала за время перелета целую кипу журналов. В какой-то момент стюардесса дала ей таблетку, и женщина-мотылек уснула- в уголке рта у нее пенились пузырьки слюны. Я видел это, когда шел в уборную. Мотылек словно бы вновь стал гусеницей. Выражение ее лица во сне не обещало ничего хорошего. Я вспомнил: где-то я однажды читал, что нельзя соединять жизнь с человеком, которого ты не видел спящим. Только что, когда я обернулся и вся очередь дружно пронзила меня убийственным взглядом, эта женщина снова показалась мне гусеницей, а уж никак не мотыльком. Казалось, она готова была переступить через мой труп.
- А я говорю, что это не вы! - настойчиво повторил контролер.
Тут словно дьявол пробудился во мне.
- А вдруг это я? - сказал я и, раскрыв паспорт, протянул ему.
Контролер уставился на меня пустыми глазами.
- Что вы хотите сказать? Это вы?
- А почему бы и нет? Раз вы говорите, что это не он.
Теперь обернулся и тот, которого я во время поездки окрестил Затылком. Его взгляд не был пуст. Из глаз сочилось изумление.
- Да что вы хотите этим сказать? - тоже спросил он.
Оба вдруг ополчились на меня. В таких очередях союзы меняются быстро. Еще кто-то из стоявших позади услышал мои слова. Все трое теперь объединились против выскочки. Я попробовал было пойти на попятный:
- Я хочу сказать только одно. Взгляните на фотографию в моем паспорте. Похож я там на себя? Взгляните на фотографии других людей в этой очереди кто решится утверждать, будто они похожи?
Это были верные и своевременные слова. Невольно все стали разглядывать свои фотографии. Кто-то рассмеялся. Человек, стоявший одним из последних, сказал:
- А ведь парень прав.
Он повторил это на трех языках, чтобы поняли все окружающие.
- Если бы пропускали по этим фотографиям... - сказал он.
- Прошу вас выйти из очереди, - предложил контролер.
Наконец-то. По очереди пробежал вздох облегчения. Затылку проштемпелевали паспорт. Меня же мягко, но решительно оттеснили в сторону. Тут только я понял, что слова контролера относились ко мне.
- По-моему, вы не в своем уме, - пробормотал я тихо. Но все же, как оказалось, достаточно громко, чтобы меня услышал помощник контролера, низенький человечек с острым носиком и редкими колючими усиками.
- Вы, кажется, сказали, что контролер не в своем уме? - спросил он.
Выругавшись про себя, я протянул паспорт. И у меня его тут же отобрали. Помощник схватил телефонную трубку и набрал три цифры. По-видимому, номер вышестоящего начальника. Теперь мимо меня порхнула женщина-мотылек, и ей тоже поставили в паспорте штамп. Затылок тем временем уже прошел таможенный досмотр. Получив обратно паспорт, женщина-мотылек взглянула на меня. Правда, теперь она уже не походила ни на мотылька, ни на гусеницу. И во взгляде ее было глубокое презрение - так смотрят на человека, который оплошал.
Желая, чтобы меня отпустили, я потянул контролера за рукав. Он быстро обернулся, словно только этого и ждал - само собой.
- Вы меня еще и за руки хватаете? - сказал он.
- Но послушайте, милейший...
- Я вам не милейший...
Теперь, войдя в раж, он штемпелевал паспорта как безумный. Мои попутчики проходили без задержки. Некоторые мельком стыдливо поглядывали на меня, пожимая плечами. Один, протягивая свой паспорт, рассмеялся.
- Это уж, во всяком случае, я, - сказал он.
Контролер расплылся в улыбке. Теперь они улыбались вместе. В тот миг оба были в заговоре против меня. Пассажир-весельчак быстро повернулся ко мне.
- Или, может быть, это тоже вы? - спросил он.
Затылок, Мотылек и Весельчак исчезли в проходе. "Свободны, - подумал я. - Они свободны".
Помощник что-то бормотал в телефон. Говоря, он прикрывал рот рукою. Мне послышались слова: "Это он". Подчас приходится сомневаться, верно ли ты понял сказанное на чужом языке, даже если хорошо его знаешь. Тем более когда говорящий прикрывает рот рукой.
Тут вдруг неизвестно почему пассажиры, которым я было позавидовал, считая, что они уже "свободны", снова показались в дверях. Позади них выросли люди в мундирах. На мундирах лежал отблеск солнца, пассажиров же объяла тень. Их возбужденные голоса не долетали до меня, но было заметно, что пассажиры преисполнены возмущения и гнева. Говорили на многих языках каждый на своем, это ясно.
- Теперь займемся вами, - сказал контролер и, проштемпелевав паспорт последнего пассажира, обернулся ко мне.
- Мной?
- Да, вами. Прошу сюда.
Меня провели в комнату, которая находилась слева от зала. Впереди шел контролер, за мной - помощник, я уже давно окрестил его Шилом. Я очутился в служебном кабинете. За письменным столом сидел усталый человек. Он зевнул и что-то сказал стоявшему рядом чиновнику, после чего тот исчез. Затем, не поднимая головы, он спросил контролера:
- Это он?
- Он, - ответил контролер с почтительностью, которой трудно было от него ожидать.
- Он? - переспросил Усталый и взглянул на меня, как мне показалось, с некоторым удивлением.
Шило выступил вперед:
- Мы думаем, что это он.
Человек за письменным столом посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом. За моей спиной снова возник чиновник и сказал:
- Я всех привел. Можно им войти?
- Пусть входят, - ответил человек за письменным столом. - Они вправе требовать, чтобы мы отпустили их побыстрей, - добавил он.
Меня вновь охватила тихая зависть. Они вправе чего-то требовать. С ними считаются. Контролер дотронулся до меня и указал на самое удаленное от двери место. Затем ввели их, всех сразу - всех, с кем десять часов подряд я летел через океан. Одни сидели передо мной, другие сзади и по бокам; они пили и ели, украдкой разглядывая своих попутчиков. Точно так же - украдкой разглядывали они сейчас и меня.
Сейчас, во всяком случае, они разглядывали меня, по очереди их подводили к человеку за письменным столом. Я сидел слишком далеко и не мог слышать, о чем они говорили. Но после каждого вопроса они бросали на меня быстрый взгляд. Мотылек, Затылок, Весельчак и еще какие-то люди, которых я толком и не разглядел. Даже тот человек, который поддержал меня тогда в зале, - даже он теперь, покосившись на меня, словно бы что-то подтвердил. Всю эту процедуру провернули быстро. Кажется, мои попутчики единодушно твердили одно и то же. И каждого, стоило только ему ответить человеку за письменным столом и покоситься на меня, тотчас же с миром отпускали. Затем к столу подвели того, кого я окрестил Шилом. Он был возбужден, но говорил приглушенно, и снова послышались слова: "Это он". Я подавил тревогу. "Это он" могло означать лишь, что они указывали на меня. На меня, который, по их мнению, оскорбил служащего или что там еще натворил. Оно не обязательно должно было означать что-то худшее, но если да, то что же все-таки? Что касается обыкновенных прегрешений - тут совесть у меня чиста. Я никого не убил и ничего не украл. В остальном, что бы я ни совершил, это их не касается.
