Трецца Адзопарди - Укрытие
10
Десять пальцев на ногах, десять пальцев на руках. Только не у меня.
9–8
Мамино счастливое число; столько дней прошло с тех пор, как исчезли с деньгами Сальваторе и отец.
7
Люкин возраст.
6–5
Столько нас, сестер, и мой возраст.
4 дня прошло, как социальные службы отыскали маму.
Я перебираю потери и обретения: Марина, кролик, отец, еще бы немного — и мама. Селеста уехала в свадебное путешествие, так что она не в счет. Фрэн тоже уехала: говорят, если она будет вести себя хорошо, возможно, вернется домой. С обретениями хуже. Не могу вспомнить ничего. Я думаю про 3–2 и 1, про то, что обозначают эти цифры, но тут надо мной нависает тучей Люка.
Уродина, ты шестерку задом наперед написала, заявляет она и забирает у меня уголек. Трет ногой неправильную шестерку, перерисовывает ее заново.
Я первая, говорит она. Кидает перед собой уголек и прыгает.
Раз — фигня, два — фигня, три — дерьмо, четыре-пять! — вопит она. Она наклоняется поднять уголек.
Уродская игра! Для малышни! и швыряет уголек в высокую траву.
У меня игра покруче, говорит она замогильным голосом. Пошли!
И направляется к дому. Мой затылок холодеет — так бывает всякий раз, когда я узнаю, что Люка что-то задумала. Наверняка какая-нибудь гадость. Но скоро полдень. Скоро придет Карлотта. Тогда я буду в безопасности.
Карлотта сидит в гостиной, зажав ладони коленями, и тихонько всхлипывает. Над ее головой топот ног. Что-то рвется, падает с треском и грохотом мебель, хрустят грампластинки — это крушат коллекцию Сальваторе. Напротив сидит в кресле Сальваторе Илья Поляк и говорит, говорит, говорит.
Конечно, миссис Капаноне, это ужасно. Очень вам сочувствую. Но вы поймите — Джо вне себя. Он в ярости. Если найдет Сальваторе — ему конец.
Сальваторе на такое не способен, говорит она. Зачем ему самому у себя воровать?
Илья прикрывает глаза, кивает.
Да знаю я — все мы знаем. Так куда он пошел?
В «Лунный свет», куда еще? Я и полиции это сказала. А они мне не верят!
В день свадьбы Сегуны?
Даже Илье это кажется нелепостью.
Взять бискотти для Мэри, говорит Карлотта, уже уставшая объяснять. Он мне так сказал.
Для Ильи этот разговор не важен. Он его ведет исключительно из вежливости. Чтобы она под ногами не мешалась. Ищет в кармане портсигар, достает, вопросительно глядит на нее.
Вы не возражаете?
Карлотта встает и идет к комоду за пепельницей. Пепельница тяжелая, из желтого агата. Она стоит у него за спиной, прижимая холодный камень к груди.
Где же он? — спрашивает она себя. Пятнадцать лет в браке, ни дня друг без друга. Карлотта отлично понимает, что значит улыбка Ильи. Он прекрасно знает, как это бывает: мужчины уходят со свадьбы и отправляются в бар. Пьют, играют в покер. И возвращаются домой. А он не вернулся. Сальваторе всегда возвращался домой. А тут — не вернулся.
Стукнуть пепельницей прямо по блестящей лысине. Карлотта делает глубокий вдох, аккуратно ставит ее на пол у ног Ильи.
Ничего нету, босс, говорит молодой человек, распахнув дверь. Мы кухню проверим, ладно?
Карлотта идет за ними. Это ее владения. Двое мужчин умело шарят по шкафам и ящикам, трясут консервные банки, вскрывают ее маринады и компоты. Один пальцем подцепляет кусок джема из банки и отправляет себе в рот.
Прекрати, Рой, говорит Илья. Давай работай.
Вот, только это, говорит Карлотта, снимая с полки коробочку из-под чая. Мои сбережения.
Внутри несколько свернутых в трубочку банкнот, марки «Грин шилд»,[14] кучка шестипенсовиков.
Ладно, говорит Илья. Пошли.
Мужчины мгновенно прекращают поиски и одновременно вытирают руки, словно все, до чего они дотрагивались, было грязным. У двери Илья останавливается.
Это не забудь, говорит он Рою, кивая на жестянку на столе.
Карлотта неподвижно сидит на кухне. Дверцы буфета распахнуты, кругом плошки, кастрюли, липкие крышки от банок. Она прижимает руку к груди. Нет, думает она, нет, Сальваторе. Ты не умер. Я бы это почувствовала.
Люка берет «кроличий» нож отца, облизывает палец, проводит им по лезвию — готовится резать меня.
Только не этим! — кричу я, когда она направляет на меня лезвие. Люка преувеличенно тяжко вздыхает и говорит, копируя мамины интонации:
Так ты хочешь стать крутой или нет? Помнишь, что Фрэн говорила про приют?
Я обреченно киваю. Меня пугает не перспектива попасть в приют. Нет, я хочу стать крутой, но, боюсь, не сумею. Фрэн говорит, я еще маленькая. Меня будут бить.
Ну что ж, говорит Люка и начинает резать. Я не чувствую ничего. Как все просто, думаю я, и тут она останавливается. Гляжу на руку: крови нет, только слабые бело-розовые царапины. Люка дотягивается до пивной кружки с толстяком Тоби, берет из нее ручку. Тоби хохочет надо мной, оба его глаза зажмурены — от веселья, а может, и от страха.
Я сначала нарисую, говорит Люка, чтобы понимать, куда вести. Высунув язык, она выводит большое «Д» и замирает. Люка наслаждается своей властью.
Ты что хочешь, Дол или Долорес? — спрашивает она. Голос у нее высокий и пренебрежительный. Птицы за окном не поют. Наверное, во дворе кошка.
Может, ДГ? — робко предлагаю я. Она раздраженно морщится.
Люка берет нож, ведет острием по руке. Первый надрез рваный, я чувствую сопротивление кожи. Я прислоняюсь к ней и вижу, как на коже выступают капельки крови. Она снова берется за дело, выводит лучшим отцовским ножом полукругу буквы «Д», и каждое движение ножа по коже отзывается у меня в голове. Я начинаю напевать, мычание словно выводит боль через нос. Люка вдруг останавливается и смотрит на меня.
Я тебе сказала, закрой глаза.
Солнце у нее за спиной освещает раковину, куда утекает моя кровь, Люкино лицо в тени. Перед моими глазами проносится неоновый всполох.
Не дергайся, говорит она. По ее напряженному голосу я понимаю, что ей тоже страшно. Мне хочется плакать.
Дай посмотрю, говорю я, вроде бы спокойно, но с подвыванием.
Люка процарапала кривое «Д», оно задрано кверху и не смыкается — похоже на жабры. Я делаю вид, что разглядываю его, но рука у меня ходит взад-вперед — то ли солнце играет, то ли я трясусь. Она отпускает меня, и на запястье остаются белые следы от ее пальцев.
Хватит и «Д», успеваю сказать я перед тем, как стены валятся на пол.
* * *Ева держит меня за руку; она в перчатках, а вот я — нет. Я не знаю, где они. Никто из нас теперь не знает, где что.
По утрам приходит Карлотта, убирает, готовит нам еду, роняя слезы в алюминиевую кастрюлю, в которой она тушит рагу, варит суп. Но Карлотта не знает, что куда класть. В сушильном шкафу в беспорядке свалены чулки, нижнее белье. Когда мама была дома, мы хотя бы знали, где выстиранная одежда: на стуле в столовой.
Мама в больнице Уитчерч. Ее оттуда не выпускают, и я хожу с Евой ее навещать. Ева теперь повсюду водит меня за собой.
Ты — мой талисманчик, говорит она, позвякивая браслетом и улыбаясь. Я б тебя взяла к себе, детка, но мистер Амиль — она переходит на шепот, — мистер Амиль, он, Дол, такой странный. Немножко старомодный.
На самом деле она имеет в виду то, что он суеверный и боится моей больной руки; я слышала, как она говорила об этом Мартино. Он заходит по вечерам — помогает ей присматривать за нами. Он ходит через заднюю дверь, как отец. Мартино клянется, что ничего не знает ни про отца, ни про Сальваторе, ни про то, почему в «Лунном свете» заколочены окна и висит табличка «Продается».
Он такой молчун, говорит Ева, рассказывая мне это. Но мне, Дол, нравятся, когда они молчат. Терпеть не могу мужиков-болтунов. Вот мистер Амиль — и она вытягивает лицо точь-в-точь как он — весь день: кудах-тах-тах, кудах-тах-тах. У меня от него голова раскалывается.
Мы все видели «Лунный свет», и я знаю, что это правда. Мы с Розой и Люкой стояли снаружи, а Ева зашла в бакалейную лавку рядом с букмекерской конторой и купила нам всем по мороженому. Мы как раз попрощались с Фрэн. Я лизала «Уиппи», и по руке текла сливочная струйка. Наверное, я должна была бы вспоминать, как любит мороженое Фрэн, особенно с вафельной крошкой, но думала только о том, что моя больная рука выглядит совершенно нормальной — потому что пальцы спрятаны за рожком — и по ней ползут жирные капли. Роза свое уже съела. Она стояла, вжавшись лицом в окно «Лунного света», загородив глаза ладошкой.
Как ты думаешь, там газировка осталась? — спросила она.
Ева доела эскимо и вытирала руки носовым платком. Потом наклонилась и утерла мне рот, раз, другой.
Ну вот, Дол, теперь ты у нас блестишь, как чайник. Роза, пошли! — крикнула она, а Люку схватила за капюшон плаща. Я провела языком вокруг рта. Пахло ванилью и Евиными духами.
