Трецца Адзопарди - Укрытие
Довольно! — орет Ева. Марш в кровать, немедленно! Все четверо!
Где отец, не спрашивает никто.
Машина сворачивает с Тиндалл-стрит на грунтовую дорогу, а с нее — на бетонку, идущую к Восточному порту. Джо с Паоло сидят впереди и молчат. На заднем сиденье Фрэнки нервно крутит на пальце кольцо. В этой части города фонарей почти нет. И людей нет, никто их не увидит. Он связался с Паоло, и теперь уж ничего не поделаешь. За пять тысяч фунтов он получил кольцо с рубином, бесплатное путешествие на «Афине» и молчание Паоло. Они в равном положении: Пиппо незачем знать, что его брат работает с Джо. А Джо не скажут, откуда у Фрэнки деньги. Поначалу этот план Фрэнки очень нравился — выкупить отцовское кольцо деньгами самого Джо. Ему казалось это справедливым. Но Паоло лелеет свою тайну. Он то и дело подмигивает Фрэнки в зеркало заднего вида, туманно намекает на «Лунный свет».
Клуб небось неплохой доход приносит, а? — говорит Паоло.
Есть кое-что, уклончиво отвечает Джо.
Фунтов сто в неделю выходит?
Может, и выходит, пожимает плечами Джо. В хорошую неделю.
Или побольше — с левыми делами. Эй, Фрэнки, уж ты-то знаешь! Есть у Сальваторе побочный доход? Может, карточный клуб? Девочки? Документы на выезд? Фрэнки впивается взглядом в длинную шею Паоло, в зеркало не смотрит, чтобы не встретиться взглядом. Он молчит.
Ах, Сальваторе! Бедняга Сальваторе! — вздыхает Паоло.
Джо плевать. Деньги от Фрэнки он получил. Сейчас тот выйдет из машины, сядет на корабль, и всё. Дело сделано.
Мистер Амиль внизу, орет на Еву, громко хлопают двери, потом все стихает, и слышен только телевизор. Фрэн тихонько спускается вниз — узнать, что случилось. Ева с мужем ушли, оставили мать мистера Амиля — присмотреть. Она сидит на диване, ест арахис и смотрит «Удвой свой выигрыш».[12]
Фрэн возвращается на свою кушетку. Берет с туалетного столика мамино зеркальце, глядится в него, приглаживает рукой челку. В другом углу комнаты совещаются Роза и Люка. Они шепчутся, прикрывая рот рукой, оценивающе смотрят на меня. Все это для того, чтобы меня напугать.
Скажи уж лучше, говорит Роза. Это твой последний шанс, Уродина.
Я уже рассказала им всё, что знала. Теперь прикидываю, не сочинить ли еще что, но тут Люка бочком пробирается ко мне — прямо как кошка, выслеживающая воробья.
Сама знаешь, куда мы тебя засунем, говорит она.
Оставьте ее в покое, вступается Фрэн.
Ну ладно, говорит Роза. И после паузы: В колыбельку!
Она хватает с кровати Фрэн сложенную простыню и набрасывает ее на меня. Все это происходит почти бесшумно, только звенят от возбуждения их голоса.
Ни слова! — произносит у меня над ухом Люка. Или тебе конец!
Сопротивляться бессмысленно. Роза катит меня по кровати, туго закутывает во влажную простыню.
Я не могу дышать, выговариваю я, с трудом открывая спеленатый рот. Дышать не могу!
Роза слегка оттягивает ткань вокруг моего лица.
Сойдет, говорит она, после чего меня поднимают в воздух, раскручивают, бьют головой о что-то острое, роняют. Я слышу их смех — истерическое повизгивание Розы, низкий, лающий хохот Люки. Они тащат меня по полу, перекатывают. В нос бьет едкий запах.
Воду из сухого дока откачали, и он пуст. Шлюзные ворота поскрипывают под натиском вод Восточного бассейна. Видно, как вспыхивает огонь в литейной неподалеку, озаряет темноту и снова гаснет.
Мартино останавливает машину на развилке между депо и конторой Западного порта. Сальваторе вопил не переставая всю дорогу. Теперь, когда Мартино выключил фары, он притих. Сальваторе в «Лунном свете» общается с моряками; ему известно, когда какой корабль отходит. С утренним приливом снимается с якоря «Афина», следующая на Кипр. Команда мальтийская. Сальваторе подозревает, что утром там появится еще один матрос. Он человек не азартный, но тут готов держать пари.
По восточной стороне идут трое — их силуэты отчетливо видны на фоне залитой светом прожектора стены зернохранилища. Впереди Фрэнки — его так и манит корабль вдалеке. Давно он не выходил в море; он не думает ни о мозолях от канатов, ни о ноющих конечностях, ни о доводящей до безумия ночной тоске. Для него этот корабль — романтика, новое будущее. Мужчины подходят к дальнему концу сухого дока, взбираются по его краю, как стайка крыс. Там, где через шлюзные ворота перекинуты доски, Джо и Паоло останавливаются. Они на ту сторону переходить не будут.
Сальваторе прислушивается к их шагам, раздающимся гулким эхом в пустом доке, — торопливая дробь Фрэнки доносится спереди. Он оценивает расстояние между Фрэнки и мерцающими огоньками «Афины»; на сей раз он не даст Фрэнки уйти. И Сальваторе выскакивает из машины. Мартино не успевает его остановить.
Один конец простыни они привязали к перилам, другой — к трубе, которая проходит по стене. Я подвешена над лестницей. Конструкция ненадежная, стоит мне дернуться, и я слышу, как скрипят балясины. Ноги у меня выше головы, кровь приливает к лицу.
Ну, Долорес Гаучи, говорит Роза командирским тоном, выкладывай всё, что знаешь!
Она пошла погулять, говорю я, только голосок у меня тихий-тихий, как будто издалека.
Лгунья, говорит Люка откуда-то сверху.
Лгунья, кричит Роза, бьет кулаком по простыне, и я раскачиваюсь. Они начинают петь:
Лгунья и уродина, кислая смородина!
Фрэнки с раскинутыми, как у огородного пугала, руками идет по мостику. Он осторожно ставит ноги на деревянные перекладины. Справа от него зияет пустой док, на стенах висят люльки маляров. Они поскрипывают на ветру. Глубоко так, что бетонного дна не видно. Слева хлюпает вода в резервуаре. Дождичек, который шел с перерывами весь день, припустил снова, капли китайскими фонариками помигивают в воде, трап «Афины» переливается серебром. Фрэнки поворачивает голову, видит поодаль Джо и Паоло. Перед тем как им раствориться во тьме, Паоло вскидывает на прощание руку. Сальваторе, спешащего к сухому доку, они не видят.
Он знает, думает Фрэнки, заметив лезущего наверх Сальваторе. Фрэнки сходит с мостика, кладет руки на плечи Сальваторе, хочет его успокоить. Уговорить. Умолить.
Помогите, говорю я. И повторяю громче: Помогите!
Мне все равно, слышит меня старая миссис Амиль или нет; простыня мокрая, липнет к лицу, ног как будто вообще нет. Я боюсь двигаться — боюсь, что сорвусь и покачусь с лестницы. Я знаю, что мама не придет меня спасти.
Помогите!
Меня обнимают чьи-то руки, становится тепло, я слышу покряхтывание, меня поднимают за ноги, я то ли лечу, то ли падаю — понять не могу.
Тсс, говорит Фрэн, снимая с моей вспотевшей головы простыню. Тсс! Не то они услышат.
Сальваторе крепко прижимает кулаки к груди, вскидывает их над головой.
Фотутто бастардо! Как ты мог так — со мной! Ну почему, Фрэнки? Почему?
Фрэнки прикидывает расстояние — долетит ли звук, услышит ли Джо. Сальваторе теперь не угомонишь.
Хабиб, говорит, изобразив на лице полуулыбку, знаменитую ухмылку Фрэнки. Хабиб…
Он пытается обнять друга, остановить его крики. Остановить его — как угодно.
И бискотти, Фрэнки, слышишь, бискотти! — кричит Сальваторе, чуть не плача. Он делает шаг назад, еще шаг. Фрэнки видит Сальваторе в короткой вспышке света из литейной, видит, как тот оступается, падает, летит вниз — на бетонное дно сухого дока. Криков больше нет. Фрэнки глядит в густую темноту дока, потом туда, где стояли Джо с Паоло. Они ушли. Фрэнки слышит вдалеке рокот мотора. Он остался в одиночестве, он размышляет.
Двенадцать
Люка держит мою вытянутую руку над кухонной раковиной. Она загораживает ее своим телом, но глаза мне велит закрыть все равно — словно я могу видеть сквозь нее. Я опираюсь о стол; за Люкиной спиной я вижу эмалированную ванночку, в которой мы моемся вместе, — потом ее накрывают доской и хранят в ней «Доместос» и другие моющие средства. Я ищу, куда, если что, безопаснее будет упасть. Люка собирается сделать мне татуировку; на мне она потренируется, а потом сделает себе.
Думай о чем-нибудь постороннем, тогда больно не будет, говорит Люка.
Я пытаюсь думать о воде, капающей в раковину, но капли редкие, крупные, их звук напоминает о крови. Она поднимает нож вверх, осматривает его, как это делает доктор Килдаре,[13] крутит его во все стороны, на миг все замирает, и только солнечные блики отражаются на кранах и остром лезвии ножа, застывшего в воздухе.
Я не видела, как она выбирала нож, как открывала ящик, где лежат столовые приборы, как рылась в нем, как вытащила лучший отцовский нож с желтой костяной ручкой. Стесанное лезвие кривится стальной усмешкой. Этим ножом отец свежевал кролика.
Люка застала меня врасплох. Утро пронзительно-солнечное. Я вывожу угольком цифры на расчерченных «классиках».
