Тюрэ Эрикссон - Белый мыс
Оке обратил внимание на то, что среди всех подростков только у него и у Бенгта были мягкие воротники. Привычное беспокойство кольнуло его: неужели он и здесь обойден, хотя бабушка так старалась, чтобы он получил все самое лучшее?
Однако когда торжество кончилось и конфирманты сгрудились у шоссе в ожидании автомобиля, который развозил участников церемонии по домам, он вдоволь посмеялся над другими ребятами. Натертые докрасна одеревеневшие шеи причиняли им немало неудобств.
– Небось с такими кандалами на шее и головы не повернуть? – спрашивал Бенгт не без ехидства.
– Не будь сегодня такой день, я бы вас обоих одной левой вздул! – отвечал плечистый подросток, сын богатого крестьянина, хвастливо вертя у них перед носом новыми часами на цепочке.
Бенгт решил не принимать угрозу всерьез и только широко улыбнулся в ответ. Он не сомневался в своих кулаках, которыми был готов в самом прямом смысле пробивать себе путь в жизни, если понадобится.
– Неплохая машина… А только я куплю себе ручные, когда распрощаюсь с сухопутьем.
Бенгт глянул в сторону залива, протянувшего свои берега, словно широкие объятия, навстречу поблескивающему на солнце, тихо дремлющему под жарким маревом морю.
– На следующую весну ухожу в море, – сообщил он доверительно Оке, когда они уселись в автомобиле.
– Говорят, трудно на судно устроиться.
– А я сначала пойду батрачить поблизости от какого-нибудь порта и постараюсь устроиться на перевозку извести. А там сразу вступлю в союз и стану настоящим моряком.
Оке не снял новые брюки, даже когда пришел домой, но белая рубашка показалась ему слишком уж шикарной. Он сменил ее на некое ядовито-зеленое изделие, которое приобрел по дешевке в Биркстарда именно благодаря цвету, и сдвинул кепку набекрень еще сильнее обычного.
Под вечер он вышел прогуляться в сторону особняков около Скальвикен. С благоустроенного участка адвоката Бергмана доносился девичий смех и топот быстрых шагов. Карин гонялась между клумбами за маленьким лохматым щенком:
– Топси! Топси! Брось фуражку!
Щенок выкатился из калитки, словно клубок серой шерсти, но тут Оке улучил момент и схватил его за шиворот. На гимназической фуражке Карин остались следы щенячьих зубов, однако владелица только весело рассмеялась, принимая от Оке свою собственность:
– Придется папе покупать мне новую!
Оке очутился от нее так близко, что услышал тонкий запах вьющихся золотистых волос. Горячая волна прокатилась по его телу, но он посмотрел на ее по-детски хрупкую фигурку, и мысли его снова обрели плавное течение.
Почувствовав, что что-то надо сказать, Оке спросил, как ей нравится в гимназии. Карин стала горячо рассказывать про разные черточки и привычки учеников и преподавателей, потом сообщила, что ботаника кажется ей скучной. Оке тщательно скопировал ее произношение незнакомого слова, когда пришел его черед говорить. В начальной школе это называлось просто-напросто естествоведением.
Вдруг он ощутил всю необычность того, что стоит около неприветливого объявления «Частное владение» и говорит с Карин как равный. Много недель после этого Оке помнил каждое слово их разговора…
Ее мир был, без сомнения, намного красивее и надежнее, чем его, но зато (он начинал понемногу догадываться об этом) и гораздо ограниченнее. Отцовская гордость и забота воздвигла тепличную стену между Карин и суровой действительностью.
Если будущее предоставит ему возможность спастись в такой спокойный уголок, под защиту чужого труда и чужих забот, он все равно не сможет согласиться на это. Слишком глубоко ушли его корни в самую скудную на всем острове, исхлестанную ветрами землю. Не раз его обуревало желание взорвать само небо над головой, сделать его еще выше и свободнее…
* * *Маленькие безобидные медузы покачивали на волнах свои серебристые купола, а в глубине извивались редкие стебельки водорослей. Их принесло сюда течением с каменистых мысов Рёрхольмена, и они бросили якорь на причудливых камешках.
Оке набрал воздуха в легкие и нырнул к ним сквозь прозрачную, отливающую зеленью воду. Солнечные зайчики затеяли волшебную игру на мелких бороздах песчаного дна; при каждом взмахе рук в ушах раздавалось усыпляющее журчанье.
Вынырнув наверх, отдуваясь и фыркая, Оке увидел, что по мелководью идет тонконогий молодой человек. Турист. Это было видно по его белой коже и по тому, как осторожно он окунулся в воду.
– Вы, очевидно, уже давно здесь отдыхаете? – спросил он, глядя на шоколадные плечи Оке.
– Я здешний!
Незнакомец рассмеялся, однако у него хватило такта воздержаться от замечания, что это слышно по выговору. Вместо этого он сообщил, что его фамилия Хольм, и пожаловался, что сможет отдыхать всего лишь одну неделю:
– Мне нельзя оставлять свой магазин надолго.
Оке подумал про себя, какой бы это мог быть магазин. Своими близорукими глазами и вообще всем видом незнакомец напоминал скорее всего учителя-буквоеда.
– У меня есть в Клара[27]небольшая музыкальная антикварная и букинистическая лавка, – сообщил Хольм, когда они улеглись отдыхать на дюнах.
Оке попытался представить себе, что это значит.
– Неужели это выгодно – продавать подержанные ноты и инструменты?
– Прокормиться вполне можно, – ответил Хольм дипломатично.
Он очень интересовался историей и осведомился, нет ли в Нуринге старинных достопримечательностей. Оке вызвался показать ему курганы и другие археологические памятники, а также остатки крепостных валов времен великого переселения народов, когда, по преданию, треть населения острова была оттеснена через Нуринге на восток.
Во время длинных прогулок было легко разговориться, и Оке сообщил о себе Хольму больше, чем предполагал сам.
– Я напишу тебе, – сказал Хольм, когда неделя пришла к концу и настало время уезжать.
Оке не принял этого обещания всерьез – так говорили почти все туристы. Его терзало мучительное беспокойство, вызванное не только неопределенностью будущего. Мысли метались во все стороны, словно летучие мыши, без определенной цели и направления. Смущенный и встревоженный, он наблюдал, как меняется его организм и характер.
Когда дядя Стен поручал ему выполнить в одиночку какую-нибудь работу, им овладевала лихорадочная жажда деятельности. Однако она так же скоро проходила, оставляя после себя вялое уныние, будто душа покрывалась холодным серым пеплом.
Дядя Стен обычно занимал тягло у крестьян на Рёрудден; взамен он приходил с Оке помогать им во время уборки. Длинные, утомительные 'дни в поле не оставляли времени для беспорядочных размышлений.
В последние дни обмолота Оке вернулся домой несколько раньше, чем дядя Стен.
– Я получила странную весть, – встретила его бабушка на кухне.
Оке недоверчиво улыбнулся. Бабушка не отличалась пристрастием к россказням о призраках и всякой нечисти.
– Однако нерушимо верила в свою способность предсказывать события.
– Твоя мать не умерла тогда, когда нам сообщили об этом.
– Она жива?!
– Нет, теперь-то она наконец покинула эту юдоль, – ответила бабушка со вздохом.
– А то письмо?…
– Сегодня сюда приезжали на автомобиле один из врачей и старшая сестра из больницы в Висбю. Фанни перепутали с другой больной, когда перевозили на материк.
– Как же это могло случиться?
– Этого они не знают. Одна сестра как раз переехала из Висбю на новое место, и ее назначили дежурить у Фанни. Она и узнала ее. Врач страшно беспокоился, все спрашивал меня, буду ли я поднимать шум вокруг этого дела. Да только к чему это?
И в самом деле, к чему?
Ничего уже не изменишь. Маму перепутали во время переезда, словно чемодан, и похоронили под ее именем другую женщину…
Недавно он прочел что-то в этом роде в плохоньком журнальчике для «жителей села» и подумал, что таких вещей не случается с простыми людьми. Действие происходило во дворце, герой и героиня смогли соединиться исключительно благодаря тому, что каким-то образом перепутались все живые и мертвые.
В романах все обретало к концу свой смысл и объяснение. В действительной жизни дело обстояло иначе. За что страдала его мать все эти долгие мрачные годы, когда она не была даже в состоянии сказать, кто она? Тщетно искал он ответа на свои вопросы. Ловкое объяснение, которое ему предлагала религия, говоря о грехе и возмездии, о всемогущем справедливом боге, который ведал судьбой каждого человека, казалось Оке нелепым и жестоким.
– Пойду схожу к Бенгту, – сказал он бабушке.
Дома не сиделось. Оке зашагал механически в сторону Ступхауен.
Из-за деревьев просвечивали поросшие песочницей светло-желтые гребни дюн, по склонам спускались, словно белопенные водопады, две протоптанные «туристские улицы».
Ноги тонули в горячем, зыбучем песке. Как-то раз Бенгт и Гюнвор зарыли его в песок по самый подбородок, так что он не мог шелохнуться, а потом убежали со смехом.
