Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман
— Сдурела, что ли?
70 607 384 120 250 поняла, что здесь не прощают ошибок, и весь остаток церемонии несла себя осторожно, как наполненный святой водой сосуд, механически выполняя команды батюшки, будто это был урок хореографии, только вместо французских названий позиций звучали церковнославянские.
Странно, что на фотографиях с этого венчания в ней не было заметно никакого напряжения. Напротив, всеми единодушно отмечались не свойственные ей обычно мечтательность и отрешенность, что она, впрочем, списывала на особенности церковного освещения, в котором все живое превращалось в фантом, чурающийся, как черта, своей телесной оболочки.
Кира ждала ее в «Подвале бродячей собаки». Несмотря на дождь, она была в туфлях на шпильках и в юбке, открывающей половину бедра. Перед ней на столике стояла корзина черники.
— Вот привезла тебе с дачи, — объяснила она. — Ягод в этом году много. А куда девать? Не пойду же я на рынок торговать?
70 607 384 120 250 знала, что в студенческие годы Кира действительно подрабатывала, торгуя на рынке ягодами, картошкой и другими дарами загородного участка. Но с тех пор, как получила диплом и устроилась врачом в поликлинику, бросила это финансово очень выгодное дело, боясь столкнуться в базарном ряду со своими пациентами.
— У тебя отпуск сейчас? — спросила 70 607 384 120 250.
— Нет, работаю. А выходные — на грядке с утра до вечера. Не бросать же добро, раз уродилось! Но зато не скучно, правда?
И они засмеялись, как в детстве, когда любая фраза имела миллион понятных только им значений.
— Представляешь, — продолжала она, не переставая смеяться, — у нас на работе недавно такой забавный случай был. Пришел один пациент, связал главврача и стал требовать бесплатных рецептов.
— Какой ужас! Как же он его связал?
— Не его, а ее! Пригрозил бейсбольной битой и скрутил. Причем я могла бы оказаться на ее месте! Это вообще-то мой пациент был. Он уже и раньше возмущался насчет рецептов, что ему их не дают.
— А почему не давали-то?
— Не положено! То есть положен один бесплатный рецепт в месяц. Мы ему и выписывали!
— Господи, что за люди! Все им мало!
— Но ему действительно мало! При его болезни намного чаще надо, а то боли нестерпимые.
— Почему же тогда не положено?
— Не знаю, — пожала плечами Кира. — Как думаешь, у вас за границей такого не бывает?
— Все бывает. Вообще, разницы особой нет.
— Правда?
— Только там газеты в киоске больше друг от друга отличаются…
— Ничего, это мы переживем!
У Киры зазвонил мобильный. Она приложила трубку к уху, серьезно выслушала кого-то и пообещала перезвонить.
— Это насчет комнаты, — объяснила она, пряча телефон. — Я ведь комнату купила в старом фонде на Васильевском. В ужасном состоянии, конечно, зато хоть деньги не пропадут. Соседи — хуже не бывает: мать и сын, наркоманы. Но жильцов найти вообще-то не проблема. Сейчас как раз рекомендовали одного. У человека несчастье: семью убили, дом и яхту сожгли. Жить пока негде. Надо помочь!
Им подали чай. На сцене велись приготовления к театрализованному вечеру поэзии. Кто-то на корточках выползал из-под бархатного занавеса и тут же уползал обратно. Наконец занавес раздвинули совсем, сцену заполнили девушки, завернутые в белые простыни, с венками на голове. Совершая танцевальные па, они прочитали по одному четверостишию и уступили место юноше в кожаной кепке, который в отрывистых верлибрах поведал публике о том, как он «совокуплялся с ночным городом». Его сменила смерть с косой, на которую в результате свалилась декорация с изображением звездного неба. Смерть аккуратно подняла небесный свод и поставила его на место. Потом шел стихотворный диалог Лолиты, обнимающей плюшевого мишку, с циничным Гумбертом, у которого периодически отклеивались усы. Им хлопали особенно воодушевленно.
Выждав эффектную паузу, конферансье объявил специального гостя, «знаменитого поэта», имя которого 70 607 384 120 250 не разобрала. Поэт оказался лет на тридцать старше остальных участников и вышел совсем без костюма или грима. На нем были белая рубашка с короткими рукавами и летние серые брюки, подпоясанные много выше талии. Он беспокойно озирался по сторонам, заглядывая в глаза чуть не каждому зрителю в отдельности, будто хотел убедиться, что тот действительно готов его выслушать. Наклонив к себе стойку с микрофоном, он вдруг спросил:
— Вы кого будете читать после смерти?
Зал озадаченно притих.
— После моей, конечно, — пояснил поэт, довольный эффектом своего вопроса. — Пушкина? Есенина? Бродского? А может быть, все-таки меня?
Все напряженно молчали, не зная, началось представление или еще нет.
— Решайте сами, — продолжал поэт. — Только прошу вас судить объективно. Не дайте сбить себя с толку громкими именами и престижными премиями! Я ничего не могу предъявить Вечности, кроме своих стихов. А ей, скажу по секрету, ничего больше и не нужно! Там, — он поднял указательный палец перпендикулярно полу, — не проверяют ни тираж, ни количество беснующихся поклонников. Там у них совсем другие мерки. И я хочу, чтобы меня уже сейчас судили именно по ним, без всяких поблажек!
За задними столиками произошло какое-то движение.
— Я вижу, некоторые из вас уже спасаются бегством, — констатировал поэт. — Не стоит, право. Оставайтесь на своих местах! Я уйду сам!
И он действительно исчез за кулисами. Даже аплодисменты не смогли вернуть его назад.
Пришлось объявить антракт. Выйдя подышать свежим воздухом, они с Кирой обнаружили «знаменитого поэта» с сигаретой возле крыльца. От своих юных коллег и их друзей он держался особняком ‹или же это они сами избегали его общества›. Докурив, признанный сам собой гений зашагал через площадь Искусств, энергично размахивая руками, как будто до встречи с Вечностью оставалось совсем немного и нельзя было терять ни минуты вхолостую.
Небо за день изнурило себя дождем и теперь стряхивало последние капли, готовясь к ночному затишью. Возвращаться в кафе не хотелось. В городе и так было достаточно поэтических странностей, чтобы прибегать к услугам специалистов. Они шли вдоль рек и каналов чуть степеннее, чем в юности, но ощущение беспредельности пространства оставалось прежним.
«Когда же это кончится? — думала 70 607 384 120 250. — Когда мы уже перестанем быть девочками? Когда наконец созреем для увядания?»
Около одиннадцати Кира заторопилась домой, в Купчино. 70 607 384 120 250 тоже хотела спуститься в метро, но вдруг передумала и осталась на последний сеанс в кинотеатре «Родина». Шел новый отечественный фильм о послевоенной жизни лагерного поселка в Сибири. Режиссер пытался передать колорит поселковых будней, но без трагического надрыва, скорее в лирическом, немного сентиментальном ключе. Люди в ватниках курили папиросы, сидя на деревянных ящиках и не стесняясь в выражениях. Одухотворенные лица молодых городских интеллектуалов внимательно следили из зала за происходящим.
«А ведь встреться им такие типажи в жизни, — рассуждала про себя 70 607 384 120 250, — не выдержат рядом ни секунды! Но в кино, конечно, другое дело. Здесь специально выключают свет, чтобы незаметно выйти из себя, а потом так же незаметно вернуться обратно».
В метро на обратном пути напротив нее сидела молодая женщина с девочкой лет пяти, уже склоняющейся в дреме на округлое, как батон, плечо. Когда объявили остановку «Площадь Мужества», девочка вдруг встрепенулась, закрутила головой и дернула женщину за рукав:
— Мама, мама, что там, на «Площади Мужества»?
— Ничего там нет, — твердо ответила женщина.
— А зачем же сюда люди приезжают? — изумилась девочка и еще некоторое время вопросительно глядела на безучастную мать округленными от любопытства глазами, пока монотонное покачивание вагона снова не усыпило ее.
Фонтан
Мастера рококо не знают тени. Любой сюжет — будь то мученическая смерть или пастушеские забавы — обнажают они с беспощадностью атомной вспышки. Для тайнописи не остается места. Все закоулки пространства высвечиваются до самого горизонта, будто мир начинает просматриваться насквозь.
«Купающуюся Вирсавию» Себастьяна Риччи 70 607 384 120 250 нашла в одном из боковых залов Картинной галереи, где все экспонаты можно было рассмотреть не сходя с места, а лишь поворачиваясь по мере надобности вокруг своей оси. Обнаженной Вирсавии такой близкий контакт с другими картинами, казалось, был неприятен, и она, сидя на парапете возле своей купальни, нетерпеливо ждала, пока служанка оботрет ее полотенцем и можно будет убежать в другое крыло сада, подальше от нескромных глаз какого-то святого, обращенных к ней с противоположной стены. Впрочем, не стыд подталкивал ее скрыться за рамками картины, а жажда жизни, желание окунуться в нее, как в ванну, и понимание, что от главного взгляда все равно не утаишься — и не надо!
