Вигдис Йорт - Преимущества и недостатки существования
Если бы мы знали, что нас ждет, мы бы не справились. Нас спасает неведение. Луна висит над морем, как дырка от сучка в крышке гроба. Тени одна за другой падают на лица, и никто не понимает, что с нами происходит, пока не случается что-нибудь ужасное, а когда это ужасное случается, мы тотчас придумываем себе новые заботы. В конце концов, между нами настоящими и теми, кем мы себя воображаем, встает преграда, и мы теряем самих себя навсегда. Нет, она не должна так думать!
Когда человек умирает, после него остаются вещи. И море остается, оно все там же, такое же, остаются шхеры и комиксы про Дональда Дака, а в них — раскрашенные поля и карандашные каракули, и одежда, которая когда-то, без сомнения, была новой, с пятнами от варенья и отпечатками грязных пальцев умершего; если взять какую-нибудь вещь и понюхать ее, она пахнет умершим, так, как он пах, когда был живым. Солнце встает, и солнце заходит, и когда оно высоко, оно все освещает, если, конечно, лучи дотягиваются, а они дотягиваются, потому что осталось еще очень много вещей, диски и мыльные шарики и фотография для паспорта, на которой отражается приближающаяся смерть, как на всех фотографиях безвременно ушедших, и красный мячик в траве, пока кто-нибудь не уберет его в шкаф или в подвал или вовсе выбросит, и это совсем не странно, но все равно удивительно.
— Я не понимаю, — говорит Агнес.
Нет, этого нельзя понять. Даже если нам знаком страх, когда злые фары машины летят нам навстречу в осенней темноте, когда мы смотрим вниз с высокого моста, когда мы думаем, что корабль может утонуть и мы утонем в холодном, черном бездонном море, мы этого не понимаем, мы сдаемся.
— Попробуй подумать так, Агнес: ребенок, играя со спичками, нечаянно поджигает себя, получается костер, который светит, и в этом свете ты видишь что-то такое, чего не видела раньше. Или можно еще подумать так: вот оно случилось, и ты теперь знаешь, что такое смерть, и не можешь жить равнодушно, и все твои занятия наполнятся смыслом, ты не сможешь просто убивать время и будешь вместо этого наслаждаться временем, тебе отведенным. А еще можно думать вот как: ты узнала нечто о преходящем, о нашем теле, и это знание может сделать нас бесстрашными и рассмешить.
— Я тебя не понимаю.
— А можно думать так: теперь время Уле слилось с вечностью, где сотрется и наше время. Когда-нибудь. Это случится со всеми, как случилось со всеми людьми до нас, молодыми и старыми, и в конечном счете перед смертью мы все равны, и поэтому должно быть не так страшно. И еще можно думать так, Агнес: я все еще живу. И живу я именно сейчас, и, вероятно, завтра я тоже буду жить, и, возможно, я буду жить много дольше. Вода превращается в лед при нуле градусов, Агнес, но иногда холод делает воздух таким неподвижным, что вода забывает замерзнуть. Агнес, дай шанс своей удаче!
— Я не понимаю, — говорит она.
— Никто этого не понимает. Это невозможно понять. И не надо пытаться, ты все равно никогда не поймешь, и если ты бросишь свои попытки, это принесет большое облегчение, в смирении ты обретешь свободу, ты это когда-нибудь поймешь.
— Я тебя не понимаю.
— Я говорю сама с собой, Агнес, а тебе надо надеяться и радоваться жизни.
— Как? Чему?
— Воздуху, минутам, новому утру, которое с каждым днем все прохладнее и ароматнее. Смотри! Охапка воздуха! Держи ее! Ну как, вкусно? Вот, капля утра! Жизнь — это подарок, Агнес. Надо ее перетерпеть, пережить, а камни своей тоски катить вверх на гору. Есть день и ночь, Агнес. И то и другое — прекрасно. Солнце, луна и звезды — все прекрасно, и над шхерами дует ветер!
Она приподнимается на локтях, прислоняется к стене в углу, трет руки друг о друга, наклоняясь к ним так близко, что темные волосы падают на глаза.
— Нет, Агнес. Мне больше нечего сказать, но если ты еще видишь:
Нет больше будней!
Ягодки красные
В деревьях высоких —
Ах, как их много!
Нет больше рутины,
Нет будней жестоких,
Не будет их долго.
Лишь только морскою
Могу дышать солью,
И только огонь
Расскажет мне, кто я[17].
И ты будешь здесь долго, Агнес, тебя ждет счастье, Агнес, я обещаю!
Ко всему привыкаешь
Люди привыкают ко всему. Кто-то быстрее, кто-то медленнее. У еды снова появляется вкус. Острой еды много не надо, чтобы заметить, что это еда и что у нее есть вкус. Тефтельки с чили, чесноком и тимьяном из огорода, горячие и такие маленькие, что умещаются на зубочистке. Дымящийся утренний кофе, слегка прохладный воздух. Мирные звуки столярных инструментов и тихое насвистывание песенок, исходившие от боснийского трио, исчезли. И к этому они тоже привыкли. Так же быстро, как они привыкли к ковылянию пирата Бренне на костылях, привыкли они и к его шаркающим, шлепающим шагам, когда он заново учился ходить. Иногда с костылями, иногда без, он опирается на перила, стены, столы и стулья, повсюду видны следы его пальцев, скоро он поставит костыли в угол, а скоро и сам исчезнет, как исчезает все. Хотя будет по-прежнему приезжать в фирменном фургоне, чтобы проверить, как идут работы по прокладке труб и канализации к летнему домику, но все реже и реже, потому что все знают, что платить за работу нечем.
Это все равно что забираться на крутую гору, Агнес. Если посмотришь на вершину, упадешь. Надо смотреть прямо перед собой, концентрироваться на выступе, который хочешь преодолеть, куда ты ставишь руку, куда ставишь ногу, а посмотришь наверх и упадешь и уже никогда не поднимешься, а кроме того, наверху холодно и невыносимо прекрасно, но важнее не упасть, смотреть прямо перед собой и находить спасительную трещину, в нее ты сможешь протиснуть пальцы, ухватиться и шаг за шагом подниматься вверх. Вот как надо карабкаться по стене.
Появляются новые звуки, к которым надо привыкнуть. Агнес бренчит на оставленной Энвером гитаре, Нина с дочкой заполняют собой весь дом и сад. Как замечательно, что их всего двое, только так они замечают струны, натянутые между ними. Они двигаются и вибрируют на солнце. Смотри! Лиса!
По вечерам в лесу появляются лисы и олени, которые прыгают по лужайке в раннем, туманном утреннем свете, и зайцы с чуткими ушами, а однажды утром появляется лань, которая не убегает, увидев Нину. Она забирает заказное письмо от губернатора, открывает его, она должна выплатить НДС больше, чем за два месяца, но у нее нет денег, она получает новое заказное письмо. По ночам она просыпается от проливного дождя, бьющего в окно, спускается и подставляет лицо под дождь. Ветки бьют в лицо, с них капает. И ее грудь, недавно сдавленная болью, наполняется серьезным и спокойным счастьем. В жизни так много что состоит из отсроченной боли.
В гостях у самой себя
Каждую ночь она спит в новом номере. Она дожидается, пока заснет Агнес, кладет записку на свою кровать и прокрадывается в коридор. Открывает выбранный номер, включает свет, закрывает дверь, оглядывается, будто находится в гостях у самой себя. Белье чистое, на ночном столике цветы встречают ее каждую ночь. На маленьком плетеном коврике перед кроватью очень приятно стоять босиком. Она смотрит в зеркало и отмечает, как меняется ее лицо от номера к номеру, от вечера к вечеру. Она изучает вид из окна и запоминает, как выглядит море из каждого номера, чуть больше моря с каждым вечером. Под чистым новым одеялом она замечает места на потолке, до которых она не добралась своим валиком, на следующий день она все поправляет и вытирает капельки зубной пасты, застывшей на стенах у раковины, которые она не замечала, когда прибирала номер к прибытию следующего гостя — самой себя. Так она дает номерам, даже самому далекому, понять, что помнит о них, настраивает их на дружеский лад. И позже она помнит о них, вспоминает свои ночные приключения в седьмом номере и в девятом, почти как сны. Собирая цветы или убирая камни, она вытаскивает их из памяти и радуется.
Когда она возвращается в собственную кровать, в их собственной квартирке одиннадцать ночей спустя, она замечает, что все сдвинулось. Квартирка уже не та, и весь дом поменялся, или точнее: это та же квартирка и тот же дом, только перевернутые. Окна, двери, шкафы, маленький кухонный стол, все слегка сдвинулось, ровно столько, сколько нужно, чтобы оставаться похожим, но другим, не более. Сдвинулось совершенно все, ничто не забыто, ни одна деталь не переместилась слишком сильно или недостаточно. Вид из окна сдвинут, теперь она видит все море и Эвенсена всю его дорогу каждое утро, с того момента, как он ставит велосипед у красного сарая, шагает к лодке, развязывает швартовые, заводит двигатель и, тарахтя, выходит в море.
Он приходит с рыбой в белом ведерке, Нина благодарит его и угощает кофе. Иногда он берет с собой блестящую бутылку, и они вместе молча коротают вечера, есть за что быть благодарной, пусть даже она не в состоянии заплатить НДС.
