Андраш Беркеши - Стать человеком
Варьяшу стало чуточку стыдно перед собственным сыном. «Что я знаю о нем? — думал он. — Я даже не знаю, что он читает, о чем мечтает. У меня никогда не хватало для него времени. Я постоянно куда-то торопился, а не жил, как нормальные люди. Самое главное для меня — работа, она отняла у меня все. Но теперь будет иначе...»
Самым дружеским тоном, на который только был способен, Варьяш сказал:
— Мне бы хотелось поговорить с тобой кое о чем до твоего отъезда.
— Пожалуйста, не начинай с того, что в годы молодости тебе пришлось преодолевать гораздо больше трудностей и так далее... Я этих слов терпеть не могу. Уже достаточно наслушался...
— Эндре, я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться. — Огромной ладонью отец потер свой успевший изрядно зарасти густой щетиной подбородок. — Хотелось бы откровенно поговорить с тобой... Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю тебя...
— Как это не знаешь? Я же циник и хулиган. — Эндре горько усмехнулся: — Ты настолько хорошо меня знаешь, что три месяца назад отхлестал по щекам, как маленького мальчишку.
— Забудь об этом... Мне бы хотелось, чтобы мы не касались прошлого, не ворошили его. Ты же знаешь, что я человек несдержанный, быстро выхожу из себя, хотя не всегда был таким. Это за последние годы на меня столько всего навалилось, что я начал сдавать. Однако, если честно признаться, я многое делал как бы помимо собственной воли. Теперь я решил все изменить...
— Это довольно любопытно, — проговорил сын, а про себя подумал: «Сейчас перейдет к самокритике». Он взглянул, на отца с недоверием, но постарался придать своему лицу выражение заинтересованности и спросил: — Что именно ты собираешься изменить?
«Он не верит мне, — догадался отец. — По глазам видно, что не верит. Но я постараюсь рассеять его недоверие...»
— За эти дни я о многом передумал, — начал Варьяш. — Должен признаться, в последнее время, вернее, в последние несколько лет я нередко забывал, что у меня есть семья.
— У тебя, конечно, было много работы. — В голосе сына прозвучала откровенная насмешка. — Работал-то ты для семьи... Отец, я не вижу смысла касаться этой темы. Ты же понимаешь, что если мы не прекратим этот разговор, то через минуту поругаемся.
— А зачем нам ругаться? — Варьяш все еще старался держать себя в руках. В другой раз, если бы сын говорил с ним таким тоном, он моментально взорвался бы, однако теперь решил оставаться спокойным, чего бы ему это ни стоило.
— Затем, что вы и ваши уши не созданы для откровенных разговоров.
— Кого ты имеешь в виду?
— Тебя и твоих друзей.
— И тебя, как я вижу, «заразили» наши пророки, пекущиеся о судьбе нации.
— Плевал я на пророков! Я привык думать собственной головой. И хотя ты считаешь меня хулиганом, мне до них так же далеко, как, скажем... — Эндре замолчал на мгновение, решая, стоит ли продолжать, а затем все-таки произнес: — Как, скажем, до вас.
Он снова сделал паузу, ожидая, что вот сейчас отец вскочит, обзовет его «зеленым юнцом», «сопляком» или кем-нибудь в этом роде, но, к его удивлению, на сей раз ничего подобного не случилось. Отец сидел совершенно спокойно, только покраснел сильнее обычного, да брови вскинул так высоко, что кожа на лбу у него собралась в глубокие Складки.
— Ты до такой степени не приемлешь моих друзей?
— Да, отец... И как только я подумаю о том, что рано или поздно сам стану похожим на вас, меня охватывает отвращение и я начинаю ненавидеть себя. — Выдернув из маленькой подушечки, лежавшей на диване, длинный конский волос, Эндре принялся крутить его в руке. Сейчас он походил на ребенка, увлекшегося какой-то занимательной игрой.
Варьяш задумался. В словах сына он уже не чувствовал насмешки, а только горечь и боль.
— Говори не о ком-то во множественном числе, а обо мне. Говори откровенно то, что думаешь.
— Откровенно? — Эндре опустил руки. — Ваше поколение, по-моему, тем и отличается, что вы боитесь говорить откровенно... даже с нами, вашими детьми. И мы быстро усвоили, что за откровенность можно и поплатиться — в лучшем случае тебя выругают, а в худшем получишь ремнем по мягкому месту. Откровенно говорить можно только с людьми, которые не боятся прислушиваться к голосу собственной совести... — Эндре вскинул голову и посмотрел отцу прямо в глаза.
Варьяш откинулся на спинку стула и, обхватив руками колени, начал слегка раскачиваться.
— Судя по всему, ты отказываешь мне в искренности. Ты считаешь, что даже наедине с самим собой я неискренен...
Сильный порывистый ветер застучал ставнями, и стук этот внес в разговор отца и сына дополнительную напряженность.
— Да, я не верю, что ты можешь быть искренним, — задумчиво произнес юноша, — ни по отношению к другим людям, ни по отношению к самому себе. — Он потянулся за сигаретами, достал одну из них и закурил. — Знаешь, отец, с тех пор как я стал солдатом, я плохо сплю по ночам. Иногда ворочаюсь чуть ли не до утра, а уснуть не могу. Я уже настолько привык не спать по ночам, что по звукам почти безошибочно определяю, где что происходит. Я, например, могу сказать, когда какой поезд отправляется с железнодорожной станции, могу угадать, из скольких вагонов сформирован состав. Но чаще всего по ночам я думаю... Отец, я несчастный человек. Мало того, что у меня ужасный характер, я сам боюсь людей. Видимо, поэтому я люблю одиночество. Люди меня не обижают, нет, они просто меня не замечают, но я все равно испытываю порой какое-то непонятное чувство страха...
Эндре дал отцу прикурить, но зажигалку на место не положил, а стал вертеть ее в руках.
— Спрашивается, почему я стал таким? Почему я боюсь людей, почему я столь бесцветная личность? Я ведь не родился таким. Когда же я таким стал? Вполне возможно, что перемены происходили во мне долго и незаметно. Возможно, это началось еще в то время, когда я на ощупь познавал мир... А потом я вырос и понял, что меня самым подлым образом обманули, что все вокруг меня незнакомое, что и ты, и мама, и наши друзья — все это чужие люди, да и сам я чужой. Позже, когда мы с сестрой подросли, вы предоставили нам столько свободы, что это было равносильно тому, если бы вы бросили нас на произвол судьбы... Когда я уходил к себе в комнату или шел на улицу гулять, ты никогда не спрашивал меня, куда я иду, зачем, что вообще со мной происходит. До определенного времени я и сам не чувствовал, что в моем характере слишком много женских черт. А тот факт, что меня обманули в самом главном, причинил мне такую боль, которую я ощущаю до сих пор. Хотя о чем я говорю? Это же моя личная беда. Если бы я научился приспосабливаться, подстраиваться, тогда, возможно, все обошлось бы, я бы довольно быстро избавился от своих страхов и смог бы, наверное, чувствовать себя счастливым, но я не способен на компромисс, не могу принять мир, который мне. чужд. Так каков же результат? Иногда мне хочется плакать, как маленькому ребенку, а иногда меня охватывает такое дикое чувство, что хочется бить, ломать, крушить все вокруг. Ты мог бы сказать, что я душевнобольной, но ты поступил проще — ты обозвал меня хулиганом. Если бы я им был, мне было бы намного легче...
Эндре стряхнул пепел с сигареты и взглянул на отца, который сидел откинувшись на спинку стула. По выражению его лица можно было заметить, что исповедь сына тронула Варьяша, вернее, не столько то, что сын сказал ему, сколько то, что он отважился это оказать. Он впервые признал в Эндре мыслящего человека. Значит, цинизм, к которому тот иногда прибегает, не что иное, как защитная маска? Правда, Варьяш еще не понял, какой смысл вкладывает Эндре в слово «обманывать». Однако ему было ясно, что сын заблуждается и заблуждение это происходит оттого, что окружающий мир он видит не таким, каким его следует видеть, не таким, каков он есть на самом деле. Ясно и то, что о себе и о людях Эндре судит с позиций максимализма, многое преувеличивает, забегает вперед. А виноват в этом он, его отец, который не заметил, как сын вырос, превратился во взрослого человека, способного самостоятельно мыслить, давать оценки людям и явлениям. А если это, так, то холодную стену отчуждения, которая их разделяет, будет нелегко сломать. Но Варьяш все-таки полагал, что, обладая богатым жизненным опытом, он сможет объяснить сыну суть тех явлений, неправильное восприятие которых Эндре приравнивал к обману.
Варьяш встал, засунул руки в карманы, подошел к книжной полке и подпер ее плечом.
— Я понял тебя, сын, — заговорил он, — ты чувствуешь себя обманутым. А мог бы ты сказать, когда, кто и в чем тебя обманул?
Эндре, видимо, озяб, так как подошел к комоду и достал из нижнего ящика свитер. Надев его, он сел на прежнее место.
— Я бы мог перечислить события, которые оказали на меня большое влияние. Они крепко врезались мне в память, и каждый раз, когда я вспоминаю о них, меня мороз дерет по коже.
— Было бы неплохо, если бы ты рассказал мне о некоторых. Меня это очень интересует, поскольку я считаю себя человеком честным.
