Андраш Беркеши - Стать человеком
Дойдя до улицы Аттилы, Эндре вошел в эспрессо и попросил чашечку горячего кофе. Огляделся, В углу, возле печки, сидели несколько пожилых мужчин и о чем-то негромко спорили.
Выпив кофе, Эндре вышел на улицу и побрел дальше. В голову почему-то лезли нелепые мысли о старости, до которой еще так далеко...
Разрыв с Дьерди отозвался в сердце Эндре довольно болезненно. Когда-то он теперь забудет ее! Устав и основательно промерзнув, он сел на ближайшей остановке в автобус.
Дома он застал отца и Жоку. Они сидели в гостиной и молчали. Эндре снял шинель и направился к ним.
— А где же наши дедушки с бабушками? — поинтересовался он, входя в гостиную.
Варьяш бросил на сына взгляд, который не сулил ничего хорошего:
— Одни отправились в гостиницу, другие, я имею в виду моих родителей, поехали к Кальману.
— А почему дедушка Шпитцер уехал так рано?
— Мы немного повздорили. — Варьяш махнул рукой: — Это даже к лучшему. Я и раньше не очень-то интересовался им... Он начал ругать меня, бог знает чего наговорил. Ваша бедная мать всю жизнь пыталась помириться с ним, но он так и не снизошел... Даже когда мы были в Париже, он уклонился от встречи... А теперь вот бранит меня...
Увидев на столе бутылку коньяка, Эндре налил себе рюмку и выпил.
— А тетушка Ольга?
— С ней все в порядке, совершенно другой характер. Мы встретимся завтра, я хочу поговорить с ней по душам. А где ты был так долго?
— Гулял и думал... — Эндре расстегнул китель и снял галстук. — Мне бы тоже хотелось встретиться с ней и поговорить. Я думал, что застану ее. Ну что ж, на нет и суда нет. Завтра уезжаю в часть. Я должен еще что-нибудь сделать?
— Ничего, — ответил отец. — Когда отходит поезд?
— В пять тридцать.
— Да чего ты не садишься?
— Пойду лягу: спать хочется. Спокойной ночи.
— Ужинать будешь? — спросила Жока.
— Чего-нибудь перекушу в кухне. Хлеб-то в доме наверняка найдется.
— Найдется и кое-что еще, — заметил Варьяш.
— Что тебе приготовить? — поднялась Жока.
— Не беспокойся, я сам.
Отец достал зажигалку и, погрузившись в глубокое раздумье, закурил.
— Я хочу попросить вас, дети, об одном: если можно, не набрасывайтесь друг на друга с упреками, не ссорьтесь... Нас ведь теперь только трое...
У Эндре не было желания выслушивать наставления расчувствовавшегося отца, он. повернулся и вышел.
В кухне было тепло. Эндре отрезал себе горбушку хлеба, кусок копченого сала и безо всякого аппетита принялся жевать. Потом зажег газ и поставил чайник. «Нужно бы попросить отца, чтобы помог мне поскорее демобилизоваться, но... я не сделаю этого. Нет, не сделаю. Да и не помог бы он все равно. А ссориться с ним я не стану, не хочу просто. Подожду удобного случая, и тогда...»
Через несколько минут в кухню вошла Жока. Лицо у нее было усталое и задумчивое. Плотно прикрыв за собой дверь, она подошла к плите.
Эндре с любопытством наблюдал за сестрой: «Она будто постарела. А на похоронах казалась такой красивой. Как странно — женщины могут меняться буквально за несколько часов...»
Жока налила в кружку чая, выжала в нее пол-лимона, а затем поставила перед братом. Сама она уселась на табурет напротив и, обхватив голову руками, устремила отсутствующий взгляд в пространство.
Эндре, прихлебывая, пил горячий чай.
— Тебе не кажется, что, прежде чем уехать, ты должен, вернее, мы с тобой должны серьезно поговорить? — спросила она, не глядя на брата.
Эндре от неожиданности закашлялся — поперхнулся хлебной крошкой.
— О чем это нам надо поговорить? — Он вытер платком покрасневшее лицо. — Вроде бы не о чем...
— А мне есть о чем! — Жока отбросила со лба прядь волос, повернулась к брату и устремила на него вопрошающий взгляд.
— Ты полагаешь, меня должно заинтересовать то, что ты собираешься сказать?
— Даже если и не заинтересует, я все равно скажу. Я так решила. И потом, мне не хочется еще раз оказаться в таком же положении, как в Сомбатхее.
— Не лезь в номер чужого мужчины...
— А это как мне захочется: я вправе распоряжаться собой.
— Раз так, то замолчи и оставь меня в покое! Я не собираюсь ломать голову над твоими проблемами. — Дожевав кусок хлеба, Эндре положил на стол нож и опять взял в руку красную обливную кружку. — Каждый человек имеет право испортить собственную жизнь. Разумеется, и ты тоже. С сегодняшнего дня можешь делать все, что хочешь.
Лицо девушки вмиг изменилось: все черты его как-то размякли, расплылись, казалось, она вот-вот расплачется. И заговорила она совсем другим тоном:
— Банди, давай не будем мучить друг друга. Прошу тебя, помолчи. Все, что я собираюсь тебе сказать, чистейшая правда. — Кончиками пальцев она провела по векам. — Я всегда была откровенна с тобой, ведь у, меня, насколько тебе известно, никогда не было задушевной подруги. Я очень одинока, а бывают моменты, когда человеку необходимо с кем-нибудь поговорить. Поверь, между мной и Миклошем ничего не было. Если быть до конца откровенной, прояви он побольше настойчивости, возможно, я бы и уступила, но он был деликатен и оставил меня в покое после того, как я заявила, что не желаю быть его любовницей. Миклош — порядочный человек, и я даже немного жалею, что между нами ничего не было...
— Ну, еще не все потеряно. В ближайшем будущем ты сможешь исправить свою «ошибку»...
— Надеюсь, только не требуй, чтобы я просила у тебя разрешения на это.
— Черт с тобой, делай что хочешь!
— А сейчас почему ты такой колючий? Что-нибудь имеешь против меня? Почему ты говоришь со мной таким тоном?
— Ничего я против тебя не имею. Просто мне все до чертиков опротивело, особенно женщины. У меня и своих бед хватает, так что лучше оставь меня в покое.
Проговорив все это, Эндре встал и принялся нервно расхаживать взад-вперед по кухне. В душе он понимал, что его грубость по отношению к сестре необоснованна, и все же не мог взять себя в руки. Его так и подмывало высмеять Жоку. На мгновение он остановился возле окна, отодвинул в сторону цветную занавеску и посмотрел в темный двор. Завтра он снова окажется в казарме. Будет ходить на учения в любую погоду, осваивать основы солдатской науки...
Не поворачиваясь от окна, он проговорил:
— Все женщины одинаковы. Да и я ничем не лучше вас.
Он закрыл глаза и подумал: «Неужели на меня так подействовал разрыв с Дьерди? Я же места себе не нахожу...»
В кухне было очень жарко. Эндре распахнул окно и стал жадно вдыхать свежий воздух. «Нервы у меня на пределе. Я уже сам с собой спорю... Надо принять горячий душ, окатиться холодным и выпить успокоительное, а то я совсем как старая дева... А что, если позвонить Дьерди, попросить прощения, напроситься на вечеринку и вести себя так же, как ее гости?..»
Ощутив озноб, Эндре закрыл окно и сразу же почувствовал себя спокойнее. «А не переодеться ли в гражданское да не пойти ли в гостиницу к тетушке Ольге? Поговорить со старушкой, узнать, как они живут там, в Париже...»
Оставив Жоку в недоумении, он молча вышел из кухни и направился в свою комнату. Неожиданно вошел отец. Он был в свитере грубой вязки — значит, собрался работать. Эндре решил, что сейчас отец очень похож на старого матроса, а если бы отпустил бороду и постригся иначе, то стал бы похожим на Хемингуэя. Правда, писать так, как Хемингуэй, отцу никогда не научиться...
— Я же просил вас не ссориться, — выговорил Варьяш. — Что случилось?
— Не случилось ничего такого, что бы имело хоть малейшее отношение к тебе... — Эндре повернулся на другой бок, взял со стола иллюстрированный журнал и начал его листать.
— Мог бы отложить журнал, когда с тобой разговаривает отец.
— Только, пожалуйста, без окриков! Я слушаю тебя...
— Тебе не кажется, что ты ведешь себя неприлично?
— Уж не собираешься ли ты учить меня хорошим манерам? — Эндре продолжал листать журнал, как будто отца вообще не было в комнате.
Варьяш от негодования покраснел. Подойдя к сыну, он вырвал у него из рук журнал и забросил на шкаф. Эндре сел:
— Поосторожнее, папа, а то я сегодня в скверном настроении. И потом, я почему-то не люблю, когда меня злят.
Варьяша так и подмывало отчитать сына, но он сдержался. И заставили его сделать это решительное выражение лица сына и его колючий, ничего хорошего не обещающий взгляд.
«Его сейчас лучше не трогать, — догадался Варьяш. — Да и смешно задавать трепку сыну, который служит в армии. Все Варьяши были людьми гордыми, решительными, но в этом парне есть кое-что и от матери: деликатность, душевная мягкость, склонность к истерии. Если сейчас ударю его, то наверняка потеряю навсегда, а я этого не хочу. Да и его понять можно: как-никак мать похоронил...»
Порассуждав таким образом, Варьяш сел на стул и осмотрелся. И вдруг он почувствовал, как на него нахлынула волна сентиментальности. Когда же он заходил в последний раз в комнату сына? Этого вспомнить он так и не смог. Мебель, которой была обставлена комната, казалась ему совершенно незнакомой. А откуда взялся абажур на ночнике? Наверное, кто-то подарил. Репродукции, развешанные на стене, тоже были незнакомыми, наверное, еще больше изумился бы он, если бы просмотрел книги, стоявшие на полке. Правда, их было немного — всего штук сорок — пятьдесят.
