Бен Окри - Горизонты внутри нас
Омово работал быстро, хотя сосредоточиться ему было трудно; солнце все выше и выше карабкалось на небо, на лбу у него выступил пот. Кроме того, вокруг толпились любопытные; набежала детвора и стала приставать к Омово с вопросами, смеясь без всякого повода; кое-кто из взрослых тщательно следил за его работой, другие делали вид, что это им вовсе не интересно. Помощник главного холостяка, проходя мимо, бросил с усмешечкой:
— Вот это да!
Омово продолжал рисовать, не замечая ничего вокруг, кроме слабого шуршания карандаша по белой поверхности бумаги, и не видя ничего, кроме образа, запечатлевшегося в его сознании. Однажды Ифейинва забылась и стала отгонять рукой мух, круживших у ее носа, и Омово прервал работу, подождал, пока она примет первоначальную позу. Время шло. Детворе наскучило стоять на месте, и она постепенно разбежалась, зато каждый случайный прохожий из числа любопытных мужчин считал своим долгом подойти посмотреть, что получается на бумаге.
Омово минуту помедлил, чтобы определить наилучшее расположение предметов, составляющих фон.
Рядом с Ифейинвой был серый круглый барьер цементного колодца, тут и там валялись ведра и немытые тарелки. Общественные кухни в низенькой постройке за ее спиной. Слева — грязная, выцветшая голубая стена бунгало, веревка с развешанным на ней бельем. Освещение было выбрано удачно, и, казалось, от Ифейинвы исходило сияние; ее глаза оживленно сверкали. Он продолжал рисовать, вдохновленный счастливым выражением ее лица.
Вскоре от ворот компаунда донесся чей-то голос:
— О-о, грядет беда!
Толпившиеся возле Омово зрители стали поспешно расходиться. Оторвав глаза от рисунка, он увидел мужа Ифейинвы, с решительным видом направляющегося в их сторону. На лице его была написана ярость, правая рука сжата в кулак. У Омово замерло сердце. Некоторое время он стоял потупившись, карандаш застыл у него в руке. Когда Такпо подошел вплотную, Омово поднял на него глаза. Дальше все происходило очень быстро. Такпо оттолкнул Омово в сторону, вырвал несколько листков из его альбома, разорвал их в клочья, потом схватил Ифейинву за руку и потащил через весь компаунд домой. Все это казалось Омово таким диким, таким неправдоподобным. В состоянии полной прострации он побрел домой.
Отец находился в гостиной, по своему обыкновению вышагивая вокруг стола. Увидев Омово, он остановился.
— Я слышал, ты занимаешься всякими глупостями с этой девицей, рисуешь ее и все такое. Омово, будь осторожен! Запомни — от женщин одни неприятности. Ее муж мог запросто тебя убить… И вообще, зачем тебе понадобилось рисовать замужнюю женщину? Эх, до чего же глупа молодость…
Омово отчаянно хотелось что-то объяснить, но он знал, что отец все равно не поймет, к тому же у него не было сил что-либо сказать. Все в том же состоянии прострации он добрел до своей комнаты и повалился на кровать.
В полдень раздался стук в наружную дверь, и в комнату Омово влетел Кеме.
— Привет, Омово. Я как раз был здесь неподалеку по делам и решил заглянуть к тебе… Омово, проснись, Омово…
Омово заворочался на кровати. Он и не заметил, как его сморил сон. При виде Кеме он вскочил на ноги и протер глаза.
— А, Кеме, где ты пропадал?
— Я мчусь дальше по делам, понимаешь, я оставил мотоцикл на соседней улице, боюсь, как бы его не украли…
— Как у тебя дела?
— Так себе… Представляешь, на следующий же день я отправился в полицейский участок, чтобы узнать, удалось ли им что-нибудь выяснить. И ты знаешь, что случилось?
— Нет.
— Так вот, эти чертовы полицейские продержали меня в участке весь день. На том основании, что якобы получили ложный сигнал. По этому сигналу они, мол, отправились в парк, но никакого трупа девочки там не оказалось.
— Что?
— Да, так и сказали: никакого трупа девочки в парке не оказалось.
— Но…
— Омово, все это очень странно. Я имею в виду фокус с исчезновением трупа. Сейчас я уже и сам не знаю, может быть, все это нам просто приснилось. Привиделось во сне, а наяву ничего подобного не происходило. Это был какой-то кошмарный сон.
— Но…
— На следующее утро я написал заметку о найденном нами трупе девочки, но редактору она не понравилась. Потом я написал вторую заметку уже об исчезнувшем трупе, и опять редактор заявил, что не может опубликовать ее, сказал, что я все это сочиняю и ему требуются доказательства или еще что-то в этом духе.
— Но…
— Это был какой-то кошмарный сон. Я снова поехал в парк, исходил его вдоль и поперек, но так и не нашел трупа. В тот вечер мы с тобой заблудились и было так темно, что утром я даже не мог найти то место. Вся беда в том, что эта история грозит мне неприятностями по службе. Я не знаю, что делать.
— Кеме, ты думаешь, что в тот вечер?.. Нет. Все произошло наяву. Мы оба видели труп девочки. Не позволяй сбивать себя с толку. Видимо, после нас кто-то убрал труп.
— В тот вечер, помнишь, мы слышали всякие шорохи и скрипы. Может быть, там находились какие-то люди и все время следили за нами. Вернувшись домой, я рассказал о случившемся матери, она ужасно расстроилась и долго плакала. Меня задержали в полицейском участке. А что, если бы мы тогда принесли труп девочки в участок? Нас самих и обвинили бы в убийстве!
— И что же ты теперь собираешься делать?
— Я? Не знаю. Может быть, попытаюсь написать еще одну заметку, а может быть, постараюсь забыть всю эту историю. В конце концов все это могло мне присниться.
— Странно. Труп был в парке, а потом исчез. Не могло же нам обоим присниться одно и то же. У меня в блокноте даже есть запись по этому поводу. А позже я видел эту девочку во сне.
— Мне она тоже снилась. Ну, а как твои дела?
— Плохо. Работа совсем не клеится. Я чуть не навлек на себя беду из-за… Не будем об этом…
— Ты видел статью, которую написала та дамочка о психологии нигерийца? Между прочим, она все время ссылается на твою картину с изображением сточной канавы.
— Видел я эту статью.
— А что слышно о конфискованной картине?
— Ничего. Да я и не надеюсь ни на какие известия. Пусть остается у них. Мне она не нужна. Пусть держат это уродство у себя.
— Ну зачем ты так говоришь?
— Видишь ли, есть вещи, которые человек помнит всю жизнь. Я никогда не забуду, как в детстве — не помню, сколько мне тогда было лет, — мать била меня гребенкой, а потом своей туфлей. А била она меня за то, что я долго сидел, разглядывая пучок паутины, а потом пытался изобразить его на бумаге. Дело в том, что она боялась паутины и считала, что, если я способен смотреть на такую мерзость, значит, со мной не все в порядке. Но я смотрел на паутину вовсе не потому, что хотел ее рисовать, а просто потому, что мне было интересно. Слишком многие боятся смотреть на паутину. Вот в чем проблема.
— Омово, ты никогда прежде так не рассуждал.
— С нами постоянно что-то происходит. С каждым из нас, хотя порой мы этого не замечаем. Иной раз я не узнаю самого себя.
— Ну, мне пора. Возможно, я скоро уеду из города. Посмотрим, как будут складываться обстоятельства. Я хочу уехать отсюда, от всей этой крысиной возни, и собраться с мыслями. Я знаю, что должен посвятить жизнь чему-то полезному. Мне необходимо уединиться и разобраться в себе.
— Да. Ты прав. Здесь так легко потеряться. Потеряться в буквальном смысле слова. Мы разучились думать, только мечемся из стороны в сторону. И эти метания ошибочно принимаем за прогресс.
— Я еще загляну к тебе. Мама все время спрашивает, почему ты не приходишь к нам. В самом деле, почему бы тебе как-нибудь не зайти?
— Я не знаю, что со мной творится все это время. Передай ей от меня привет, ладно? Кстати, вчера я виделся с Окоро и Деле. Через несколько дней Деле уезжает в Штаты. А у Окоро появилась новая подружка.
— Да… Все куда-то уезжают. Ну, будь здоров.
— До встречи.
Омово проводил Кеме до ворот и вернулся к себе. Он сел на кровать и стал размышлять о том, что сказал ему Кеме. Он просидел так довольно долго, прежде чем пришел в себя и понял, что пребывал в состоянии какого-то оцепенения — то ли о чем-то думал, то ли сидел просто так, ни о чем не думая. Его сознание вращалось вокруг какой-то зыбкой оси, и он все больше и больше удалялся от самого себя. Он думал сразу о многом, и мысли набегали одна на другую. Он думал: «Жизнь — это сон; сейчас все, что я вижу вокруг, существует, а потом перестает существовать, сейчас оно такое, а миг спустя — уже совсем другое. Ты ставишь глобальные вопросы и не находишь на них ответа. Боже милостивый, у меня голова идет кругом».
Он распахнул окно. Ворвавшийся в комнату воздух поначалу принес свежесть и прохладу, но потом в нем почувствовался запах гнили, смешанный с другими застоявшимися запахами. Прямо напротив окна возвышался цементный забор. Он огораживал территорию компаунда и сверху был утыкан битым стеклом для защиты от воров. Через окно в комнату лился солнечный свет, и его рассеянные лучи падали на взъерошенную постель.
