Майкл Муркок - Лондон, любовь моя
Ее удивляли собственные способности к мимикрии. Она могла имитировать любого, включая самого доктора Мейла. Это несколько облегчало ее жизнь, хотя любой другой, менее уверенный в себе пациент испытал бы на ее месте страх перед раздвоением личности.
Стеллажи с книгами были расставлены перпендикулярно к окнам таким образом, что проходы между ними легко просматривались со стола библиотекаря. Окна были завешаны зелеными шторами. Пахло деревом, пылью, старой бумагой. Маргарет не только тщательно расставила вверенные ей книги, но и регулярно их чистила. Корешки были отполированы, с обложек стерты любые пятнышки. Иногда Мэри натыкалась на старательно распрямленные уголки страниц.
Третьим в комнате был маленький старичок, которого они называли Эрнст-полисмен, из-за того что считал себя старшим инспектором уголовного розыска и читал детективы или то, что он называл «отчетами о преступлениях». Черты лица у него были мелкие, как у гномика, а бегающие глазки выражали мрачное осуждение. Угодив в Вифлеемскую больницу в первый раз, он пытался арестовать всех, включая главного врача, но теперь удовлетворялся тем, что разгадывал загадочные случаи, о которых слышал по радио. Мрачно взглянув на Мэри, он еле заметно пожал плечами и повернулся к томикам Агаты Кристи, каждый из которых прочитал уже десятки раз. Потом наугад вытащил один и проковылял к столу, где мисс Хезлтайн с молчаливым неодобрением зарегистрировала книгу, проводила его до двери неприязненным взглядом и вернулась к своим важным занятиям, невидимым за конторкой.
Собрание «макмиллановской» классики было подарено больнице миссис X. Э. Стэндлейк. Мэри любила книги этой серии главным образом потому, что они особенно не привлекали других читателей и стояли на особых полках в конце отдела художественной литературы. По крайней мере половину из них до Мэри не брала в руки ни одна живая душа. Страницы даже не были разрезаны и пахли краской. Мэри нравилась их анонимность. У всех книг были одинаковые красные корешки, тисненные поблекшим золотом и украшенные незатейливым цветочным узором, а иллюстрации часто были сделаны одном и тем же художником. Мэри уже знала их имена. Это были Фред С. Пеграм, X. Р. Миллар, С. Р. Брок, Р. М. Брок, Крис Хаммонд, Хью Томпсон, Ф. X. Таунзенд, Дж. Эйтон Симингтон и другие. Некоторых из них она помнила с детства по иллюстрациям в «Виндзор мэгезин» и других старых толстых журналах, которые часто были для нее единственным доступным чтением: их давали ей книготорговцы с Фаррингдон-роуд. Фаррингдон-роуд была за углом дома, в котором она выросла. Бесконечные ряды книжных лотков тянулись до Ладгейтской площади, мимо Бартса и Смитфилда и уходили под Виадук. Летом после обеда, во время школьных каникул, она часто ходила на книжный развал и вскоре стала известна всем лоточникам, с жаром рекомендовавшим ей своих любимых авторов, отдавшим ей задаром дешевые издания, потрепанные старые номера журналов, томики классики в бумажных обложках, напечатанные в две колонки. А сверху, с Виадука, казалось, взирали на них с ласковым одобрением кариатиды, символизирующие все викторианские добродетели. Даже после того, как она окончила школу и получила работу в Холборне, в универмаге «Гэмэджиз», меньше чем в двух минутах ходьбы от Виадука, она продолжала бродить по Фаррингдон-роуд во время обеденного перерыва. Бабушку так восхищала ее любовь к чтению, что она лишь пару раз, да и то чисто символически, посетовала на эту ее привычку. Дедушка же, становясь с каждым днем все более рассеянным, намекнул ей, что образование — единственное спасение для девушки из рабочей семьи, и умолял ее взяться за более полезные книги вроде «Страдающего человечества» и «Очерка истории».
Она вытащила «Сибиллу» с одной из верхних полок. В этой книге иллюстрации Фреда Пеграма были не слишком удачными. Мэри притворилась, что разглядывает картинки, но на самом деле наслаждалась уединением и тишиной. Наконец она отнесла роман к Маргарет Хезлтайн.
— Нашла! — бодро воскликнула она.
— Молодчина! — Мисс Хезлтайн поставила свежий штамп на листок. — Увидимся завтра?
— Или послезавтра. — Мэри взвесила книгу в руке.
Когда она вышла на лестничную площадку, сверху ее громко окликнули:
— Вот вы где! — По лестнице к ней спускался тощий, черноволосый и темноглазый доктор Мейл в полосатом костюме, с небрежно завязанным галстуком, похожий на развязную обезьяну. — Мэри! Мэри! Мэри! Мы ищем вас повсюду. И не сообразили, что вы, наверное, в библиотеке.
Она заволновалась. Не заметили ли они чего-то странного в ее поведении? Не собираются ли они поместить ее в отдельный бокс? А как же любовные планы?
— О нет, ничего страшного! — Приблизившись к ней, он оказался едва ли выше ее ростом. — Вас просят пройти наверх, в комнату для собеседований. Они хотят осмотреть вас еще раз. — Он раздраженно ухмыльнулся. — Вы не против пойти сейчас наверх? — Он показал рукой. — Я буду там.
И в это самое время она решила, что будет любить обоих, только Джозеф Кисс будет ее первым любовником. Разбуженная поцелуем. Хотя мальчик безопаснее, но в то же время — слишком юн. Даже Патрику приходилось кое-что выпытывать у моего дедушки. Она прижала «Сибиллу» к груди и поднялась на верхний этаж. Дверь в приемную была открыта, виднелась мебель из вощеного дуба, столы и стулья. Она остановилась, вглядываясь в антисептическую пустоту комнаты. Я всегда была немножко пухленькой, но он сказал, что я ему нравлюсь такой, как есть, так что мне никогда не хотелось меняться, я и не пыталась. И вообще это было так прекрасно. Мы все были так счастливы — очень счастливы, если оглянуться назад. Это было до войны, до пожара. По пятницам к чаю я жарила ему обычно немного трески. Л по субботам мы всегда ходили в кино. Она хорошо знала роль, которая им понравится, но они еще дали ей время на репетицию.
Перед ее мысленным взором прошел Джозеф Кисс, на этот раз без одежды. Она задрожала и облокотилась о дверной косяк.
— Идите! Идите! Не о чем беспокоиться, Мэри! Идите же! Смотрите, вы уронили книжку. Идите! У вас есть блестящий шанс выбраться отсюда! Заходите же! Будьте собой, Мэри! — настойчиво подбадривал ее доктор Мейл, мечтающий пойти домой. Он нагнулся. Протянул ей упавшую «Сибиллу». — С вами все в порядке?
— Все в порядке, — ответила она.
Откинув прилипшие ко лбу волосы, Мэри двинулась вперед, вдыхая запах воска, пристально глядя на дверь, в которую она должна пройти, чтобы попасть на повторный осмотр.
Я полагаю, что потеря памяти произошла из-за шока, вызванного гибелью Пата. Странно и то, что у меня, кажется, нет никаких побочных эффектов. Такое ощущение, что я могу спокойно начать с того, на чем остановилась. Хотя, конечно, ребенок вырос и все такое. Но я легко могу найти работу. Ты сверкаешь и переливаешься как ласковый и нежный зверь из литого золота, с нежным отростком. Мне это снилось. Вы оба мне снились.
— Идите, Мэри!
Изобразив на лице самую обыкновенную улыбку, она подчинилась его приказу.
Сады цыган 1954
Проблемы, конечно, были, писал Дэвид Маммери в своем отчете в те времена, когда он еще доверял доктору Мейлу. Самый тяжелый год моей жизни? Очевидно, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый, когда я понял, что мама больна, и когда впервые увлекся историей нашей семьи. Лично со мной все было в порядке, о чем, я уверен, мне уже приходилось упоминать. Первое воспоминание — это бомбы, лучи прожекторов, силуэты самолетов, чудовищные взрывы. Дядя Рег вспоминает, как однажды вошел в нашу спальню и увидел, что мать стоит со мной у окна. Мы смотрели на Блиц.
Дядя Рег хорошо знал семейную историю и был готов многое мне рассказать. Рег Маммери был братом моего отца. Раньше он участвовал в велосипедных гонках вместе с отцом. Одно время он жил с нами по соседству. Моя мать дружила с его женой. Я видел его чаще, чем отца. Мой папа — Вик Маммери, Король Спидвея. Работал на оборонном предприятии где-то в Кройдоне. Мать одна возила меня то в деревню, то на море: наверное, это была своего рода эвакуация на природу. Мать была очень нервной, с перепадами настроения, хотя с годами стала спокойнее. Честно говоря, она избирала очень драматичные способы демонстрации своего несчастья. Помню, однажды, вскоре после того, как отец ушел, она стояла, раскачиваясь, на верхней ступеньки лестницы, а потом упала и покатилась вниз. Может, это я окликнул ее? Может быть. Был ли я виноват в том, что она упала? Не знаю. Кажется, она не сильно расшиблась.
В другой раз, уже в другом доме, она проделала почти то же самое. Поскольку тогда я был уже старше, то побежал за нашатырем. Я вытащил пробку и наклонился, сунув бутылочку ей под нос. Нашатырный спирт пролился на ее верхнюю губу и попал в рот. Она тут же подскочила и принялась кричать на меня, обвиняя в том, что я собирался ее отравить.
