Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво
Если ты ищешь от мамочки защиты и утешения, держись подальше от матери вроде Марии дель Монте. Она ничего не скрывала от сына. Более того, она постоянно напоминала ему о том, что для него будет гораздо сложнее добиться чего-либо в жизни, чем кому-либо другому. Она рисковала разрушить Эррере жизнь. Ничего от него не скрывая. Развивая в нем трагическое ощущение собственной неполноценности. Пестуя в своем единственном сыне, к которому относилась с нескрываемым пренебрежением, заведомое разочарование, которое стало для Эрреры бастионом против любых нападок. Вот так благодаря спартанскому воспитанию синьора дель Монте сделала из сына по-настоящему непробиваемую натуру.
Лео ужасно нравилось слушать, как его друг говорит о своей матери. Он говорил о ней почти бесстыдно и в то же время с грустью.
«Мой случай — это случай Эдипа, — говорил Эррера. — Я очень люблю эту женщину, а она… не будем об этом».
«В каком смысле?» — спрашивал его Лео.
«Знаешь, почему меня назвали Эррера?»
«Почему?»
«Не потому, что кто-то любил футбол или Бальзака. Моей матери одинаково наплевать на футбол и на Бальзака. Она сделала это из-за моего картавого „Р“. Она дала мне имя, первое, которое ей пришло в голову, с тремя буквами „Р“. Зараза, она позаботилась о том, чтобы ее сыночку даже произнесение собственного имени доставляло неприятности».
«Не смеши! Как она могла знать, что ты будешь картавить?»
«Статистика. Генетическая предрасположенность. Дарвин и прочая ерунда. Мой отец картавил, мой дед тоже. В целом было весьма вероятно, что и я… И потом, как ты думаешь? Моя маленькая ведьма обладает даром предвидения! — произносил Эррера с неожиданной нежностью. — И вот, пожалуйста, Эррера дель Монте, имя, достойное противника Зорро».
Он всегда завершал фразой вроде: «Если бы эта женщина любила меня хоть на четверть того, как любил я, мне было бы достаточно».
Лео знал, что синьора дель Монте вовсе не испытывала ненависти к своему сыну. Наказания и злобные выходки, которые правомерно огорчали его, происходили от извращенной (и очень иудейской) концепции воспитания, которую можно было бы изложить одной простой фразой: «Спокойно, сынок, можешь не ждать от этого мира какой-либо пакости, которую тебе уже не сделала твоя мамочка».
Видите, фраза об интрижке с двенадцатилетней девчонкой была вполне в духе тех далеких времен.
И тем не менее подобный комментарий не имеет ничего общего с профессиональной этикой, которой серьезный адвокат должен следовать в отношении будущего клиента. Лео спрашивает себя, является ли такая бесцеремонность частью остроумной и тщательно продуманной стратегии. Возможно, Эррера, обладающий исключительной интуицией, понял, что его старый друг, по крайней мере в этот сложный период, не нуждается в профессиональной консультации или официальных словах, а еще менее в корыстном сочувствии. Подкупило и отсутствие упреков и оскорблений.
Возможно, принимая во внимание, в какой ад превратилась в последние недели жизнь того, кто для него когда-то был героем, Эррера хотел вернуть своего старого друга в атмосферу тех лет. Вытащить его отсюда и перенести в тот мир, в котором быть Лео Понтекорво было замечательно. В те времена, когда Лео прекрасно себя чувствовал, будучи самим собой. Когда он, счастливый мальчик, веселился вовсю, слушая смелые рассуждения своего несчастного друга. Эррера явно не утратил своей способности смешить Лео словами, которые сами по себе отнюдь не смешны. Более того, он отточил эту способность, сделав ее инструментом своей профессии. Искусство видеть всю твою подноготную. Понимать, что тебе нужно, еще до того, как ты сам это поймешь. И нагловато преподносить тебе это. Лео вдруг почувствовал, что он доволен, явившись к Эррере. После стольких неправильных поступков он наконец сделал верный шаг.
Он долго колебался, прежде чем обратиться к своему старому другу. На раздумья ушли недели. Он начал думать об этом раньше, чем его настиг ураган по имени Камилла. Лео, как всегда, убедился в правоте Рахили, которая объяснила ему сразу, что обращаться к юристам, представляющим больницу, — это самоубийство. И сейчас, хотя позорные обвинения девчонки пока не имеют никаких последствий, Лео уверен — что-то должно произойти. Очень скоро прокуратура даст о себе знать. На этот раз он должен быть готов. Ему требуется специалист по таким грязным делам, жесткий и беспощадный. Эррера как раз один из самых известных криминалистов города, пользующийся противоречивой славой. Настоящая акула уголовного права, которого самые просвещенные и высокомерные друзья Лео презирают до глубины души. Для них он подобен клоаке, способной поглотить, протравить, переработать и пустить в оборот отбросы всей страны.
В течение тридцати пяти лет, прошедших со времен подготовки к бар-мицве, Лео несколько раз случалось наблюдать за подвигами друга. Однажды на приеме у зубного врача, рассеянно перелистывая журнальчик для домохозяек, на одной из страниц Лео вдруг обнаружил нечеткую фотографию Эрреры на пляже.
Эррера выглядел рассерженным. Волосатый гном с брюшком. Волосы, как всегда, растрепанные и кудряшками (как будто специально завитые на бигуди). Фотограф подловил его в тот момент, когда он наносил крем на плечи телевизионной звездочки, которая в тот момент была лакомой добычей папарацци и флиртовала, чтобы прославиться, с известным Римским криминалистом. Да, Эррера казался действительно смешным. Одной рукой он пытался намазать крем, а другой отгородиться от назойливых журналюг. Лео не выдержал и рассмеялся. Он представлял себе этого разъяренного гнома во всей красе. Его негодование. Он почти слышал голос Эрреры, которого снимают: пронзительный, хриплый, дрожащий от гнева. Возможно, — подумал Лео с добродушным снисхождением прошлых лет, — ярость Эрреры была объяснима тем, что его застали в жалком положении. Гном и балерина. Красавица и чудовище. Эррера не обольщался относительно своей внешности и обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы понять, что сцена на пляже — отвратительна. Несмотря на то что Эррера, благодаря особому дарованию и в знак протеста против Предвечного Отца, стремился к оригинальности и эксцентричности, он постоянно попадал в сети коварных блондинок. Этих жирафов ростом метр восемьдесят пять, которые, вместо того чтобы дополнять его маленький рост, делали его особенно гротескным.
В приемной у стоматолога Лео принялся размышлять, что их дружба с Эррерой закончилась именно благодаря одной из таких валькирий. Причина, по которой их ссора была столь жива в памяти Лео спустя столько лет, объяснялась горестным изумлением, которое он испытал, наблюдая, как сплоченное десятилетиями братство рушится из-за пустой интрижки, не заслуживающей особого внимания, но однако…
Нет, Лео не забыл того сентябрьского воскресенья. Да и как он мог забыть его? Это случилось примерно в середине пятидесятых. Они с Эррерой только что поступили в университет. Как обычно, в воскресенье, когда «Лацио» играл на своем поле, Лео подъехал к особняку дель Монте на виа Барберини, 15, и ожидал, когда его друг спустится, в седле своей серо-металлической «Веспы». Лео был одет, как обычно, в цвета своей любимой команды: все те же синие джинсы и поло, которые он носил с тех пор, как Эррера несколько лет назад приобщил его к безумному миру футбольных болельщиков.
На этот раз Эррера вышел из ворот не так проворно и весело, как обычно. Было первое воскресенье чемпионата. Середина сентября. Друзья не виделись с начала лета, и Лео ожидал от товарища большего энтузиазма при встрече. Напротив, Эррера казался слегка одуревшим. Кроме того, Лео отметил, что загар придавал Эррере еще более сказочный вид. Красный нос картошкой делал его похожим на Ворчуна, одного из семи гномов. На Ворчуна, который, однако, не желал ворчать, по крайней мере сегодня. По пути от дома до стадиона он был погружен в свои размышления и позволил везти себя, так и не открыв рта по дороге.
Поведение Эрреры на трибуне было совсем уж необъяснимым. Он продолжал молчать. Он робел. А ведь матч между «Лацио» и «Наполи» должен был разжечь его полемический пыл. Эррера ненавидел «неаполитанцев». По правде говоря, он также ненавидел «фиорентинцев». Не говоря уже об игроках «Милана» и «Ювентуса». А если подумать хорошенько, он ненавидел всех. И научил своего друга тому же, объяснив ему, что суть футбольного болельщика — это прежде всего ненависть. Вот почему Лео ожидал от своего друга обычного поведения: серии безвозмездных оскорблений в адрес игроков команды противников, а порой и в адрес своей любимой команды, как всегда неповторимого сквернословия, раздутых вен и ожесточенных жестов. А тут — ничего. Он удовлетворился скучной ничьей, даже не раскрыв рта. Только когда они сели на мотоцикл, он проговорился: «Знаешь, мне нравится одна…»
