Роман Сенчин - На черной лестнице (сборник)
– Погодите, ребята, – сказал на вид самый старший из четверых, лет тридцати. – Далёко собрались?
– А что? – Судя по тону, и Илья готовился к драке. – Вам-то какое?..
Старший перебил:
– Давайте по-хорошему всё решим. Так, значит: вы сейчас собираете вещи, и мы вас провожаем до автобуса. Он через полчаса будет.
– С чего это мы должны взять и собираться? – изобразил Роман негодование. – У нас гостиница на двое суток оплачена.
– А я, – громко заговорила все та же женщина из окошечка, – могу вернуть за сутки. Мне такие постояльцы не нужны.
– Давайте по-хорошему, – повторил парень. – Ну перепили вчера, покуражились, а теперь и честь надо знать. Соберетесь добром, и мы вас проводим.
«Добром», – усмехнулся Роман архаичному слову; глянул на Илью. Тот явно боролся в душе: бунтовать или смириться.
– Многих вы тут назлили, – снова заговорил парень. – Не по-людски вели себя. Мы не привыкли… Проводим вас, посадим в автобус. И все будет нормально.
Заметно было, что он старательно пересиливает готовое выплеснуться раздражение, может быть, даже злобу. Судя по всему, драться он умел и был не прочь подраться и сейчас. Но наверняка кто-то велел ему разобраться мирно.
– Ладно, хрен с ними, поехали, Илюха, отсюда. – Роман стал подниматься по лестнице. – Только деньги надо забрать не забыть. Подарки я никому оставлять не намерен.
Благополучно добрались до Галича. Илья всю дорогу дремал, а Роман ловил падающие шарики в своем мобильном телефоне. Переходил с уровня на уровень, но в простом варианте игры – на более сложные не переключался: не хотелось проигрывать.
До поезда оставалось почти шесть часов. По городу ходить желания не было; после Чухломы Галич показался шумным, многолюдным, разбросанным, дома какие-то блеклые – почти все окрашены в белое и розовое.
– Как безе какое-то, – покривился Роман.
– Летом, наверное, приятно.
– Не знаю. И знать не хочется.
Нашли неподалеку от станции кафе, заказали первое, второе, пива. Ели медленно, молча. Разговаривать было не о чем, да и неловко друг перед другом, будто натворили что-то, друг друга подвели, опозорились. «На фига я на этот дискач полез и Илюху заставил? – ругал себя Роман. – Взрослый же человек, а как этот…» Илья думал, видимо, о чем-то подобном и тоже винил себя.
Как медленно ни ели и ни тянули пиво, как долго ни курили, а время почти не двигалось. Точно бы издевалось.
Роману вспомнилась армия, наряды часового. Вот когда за четыре часа брожения вокруг казармы или складов с крупой вся жизнь переживалась, всплывали и жгли все обиды, и счастливые минуты тоже жгли, потому что казались невозвратно потерянными – ведь впереди была сплошная тьма, череда новых и новых мучений, а дембель представлялся каким-то мифом, сказкой для дурачков. И потому, наверное, часовые так часто стрелялись – армейские предания послушать, так чуть не в каждом призыве случалось по десятку таких. Ходили-бродили, думали-вспоминали, осознавали, что незачем продолжать такое существование, что хватит, вгоняли патрон в патронник, приставляли дуло ко лбу и вдавливали пальцем курок… Роман тоже примеривался, убедился – АК очень удобен для самоубийства…
– Илюх, – заговорил, – а ты с собой никогда не хотел покончить?
– Еще как хотел! – с готовностью, будто ожидая такого вопроса, воскликнул он. – Я и писал про это несколько раз. Лет в семнадцать-двадцать только об этом и думал. Даже…
– Понятно. – Развивать тему Роману расхотелось. – Тогда как раз у человека перелом наступает: или послать все к черту, или смириться и впрячься в лямку. – Но все же невольно Роман разговорился. – И впрягшиеся потом до старости оправдываются, что не послали: детей делают, карьеру, баб трахают направо-налево или мужиков меняют каждую неделю. Кто-то в писатели… А все оттого, что надо каким-либо способом свое существование оправдывать.
– Ну, не все оправдывают, – возразил Илья, – большинство вообще по инерции живет. Живет и живет.
– Не скажи. Копни любого, и окажется, что у него есть какие-то оправдания. Вплоть до футбола. Бред же, на самом деле, болеть за команду определенную, а сколько их, кто за «Спартак» или за какой-нибудь «Шинник» глотку порвет… Нет, не порвет, а орать будет, внушать себе, что порвет, что… А, – Роман отмахнулся, – фигня это все. Вообще все фигня.
Подумывали было поменять билеты на ближайший поезд до Москвы, но не стали – их поезд прибывал на Ярославский вокзал очень удобно, как раз к открытию метро… Уселись на свободную лавку, стали пытаться заснуть. Иногда удавалось отключаться, но на считаные минуты. Эти засыпания и пробуждения еще более тормозили движение времени.
Часто выходили покурить, обсуждали висевшую на стене картину с Лениным на трибуне в окружении красных флагов. Один раз Илья устроил переполох – ему показалось, что забыл фотоаппарат в гостинице. Вытащил чуть ли не все вещи из рюкзака, пока не обнаружил кофр…
Наконец можно было идти на платформу – до поезда оставалось с четверть часа.
На платформе Илья не выдержал, пожаловался:
– Тяжело-то как…
– Да, отвыкли мы от ожиданий.
– Не от ожиданий, а от бездействия скорее.
– А ты что, в Москве постоянно чем-нибудь занят?
– Ну как, стараюсь. Делаю вид, что занимаюсь, если конкретных занятий нет.
– Вот-вот…
– Кстати, не прав ты, Ром, что мы постоянно писать должны. Я вот читал недавно, что Гоголь своему… ну, типа агенту писал на требование скорее сдать второй том «Мертвых душ»… Так вот, он отвечал, что у настоящего автора большая обдуманная вещь занимает всю жизнь и что невозможно произвести несколько сильных текстов. Одна должна быть…
Роман покривил губы:
– Лукавство или оправдание бессилия: если в душе горит, производишь и не думаешь… Сам-то он, Гоголь, в определенный момент строчил повесть за повестью. И только смерть Пушкина его подкосила. Но все равно писал-то он постоянно. А ты вот пишешь?
– Я говорю, пробую, не получается.
– Значит, не горит в душе. У меня тоже не горит – сажусь за стол, вяло мараю бумагу, и все не то…
В поезде сразу легли на полки, отвернулись к стенкам и уснули. Спали крепко до самой Москвы. Проснулись освеженными. Роман думал, что будет хуже. А так – можно сказать, даже бодрыми себя чувствовали. Успели и чайку выпить из стаканов с подстаканниками.
– Ну во-от, – с деланным удовлетворением выдохнул Илья, – теперь можно продолжать жизнедеятельность.
Они давно не бывали ранним утром на площади трех вокзалов и сейчас удивились, что там оживленно, как днем. Ларьки работали, реклама пестрела, музыка громыхала, люди суетились. Таксисты приглашали довезти куда угодно.
Возле входа в метро была толпа. Ждала, когда откроют станцию. Роман с Ильей пристроились у колонны недалеко от дверей, закурили. Роман проверил содержимое сумки, вылил из термоса забытый чай. Вылил в урну, а из щели урны тот растекся по асфальту.
Подошла женщина лет сорока пяти. Скромно одетая, лицо не алкашки, не бомжихи. Сказала что-то невнятно:
– А? – потянулся к ней Илья.
– Девушку молодые люди не желают?
Илья отшатнулся испуганно:
– Нет-нет!
– И почем? – спросил Роман.
– Полторы тысячи час.
– М-м, спасибо.
– Ну хоть тысячу тогда, и везите к себе.
– Спасибо, не надо.
– У нас хорошие девушки, чистые, – голос женщины стал слезным. – Пойдемте, сами посмотрите.
– Я из любопытства просто спросил, – стал раздражаться Роман.
– Странное у вас любопытство…
– Дело в том, что я писатель. Мне нужно знать.
Женщина пожала плечами и перешла к другой группке мужчин.
– Слушай, – как-то вкрадчиво произнес Илья, – а ты что-нибудь писать о поездке нашей планируешь? То есть – есть сейчас мысли какие-нибудь, а? Или – пустота?
– Да я, в общем-то, написал давно уже о подобном. Нафантазировал, как парни на выходные в Можайск оторваться едут. И их там ждут обломы сплошные.
– А, – Илья закивал, – помню. «Афинские ночи» называется?
– Угу. Так что… – Роман закурил. – А вообще жалко, что теперь творческих командировок нет. Чтоб прийти куда-нибудь в журнал, подписать договор на повесть, получить аванс и рвануть. Куда там обычно ехали?.. БАМ, Братская ГЭС… Или делегации хоть. Смеялись над этими писательскими десантами, а ведь хоть что-то. Россию-то писателю надо видеть. Прокатиться бы… А такие поездки – рискованно. Могли ведь нас там вполне уработать. И хрен кто бы нашел. Пропали и пропали, мало ли… Да? Илья что-то собрался ответить – согласиться или возразить, – но тут отперли двери станции «Комсомольская», и толпа потянула Романа с Ильей к турникетам. Стало не до разговоров.
2008Тоже история
Николай Дмитриевич поставил портфель на стул. Выдохнул. Снял плащ, повесил его на витой крючок в стене. Сверху – кепку. Снова выдохнул. Уселся за небольшой круглый стол с пепельницей и салфетницей посредине. Чтобы не закурить, спрятал пепельницу за салфетки – курить старался по возможности реже.
