Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души
- Ты сдала кал на загранпаспорт?
Серый был тонким деятелем и, конечно, МЦАП-ценностями, православным батюшкой, кушающим икорку, модной певицей, в рваных трусах запевшей под светомузыку:
Самое грязное в мире, Черное море мое.
Я на секунду впал в экологический столбняк Серый с размаху был сразу всеми. Я снова выстрелил. Сесиль задергалась на полу. Я промахнулся. Я убил мою лучшую французскую подругу. Я растерялся. Кинулся к ней. О, моя боевая подруга! Ты помнишь, как в Париже мы с тобой рано утром волокли мой чемодан через сквер к метро, когда не было денег на такси? Ты помнишь, как в том сквере волновались на ветру платаны и цвели темно-красные розы? А твоя вечно розовая мыльница, которая, как у всех француженок, пахнет самшитом? Я гордился тесным знакомством. Неужели она тоже умрет, вместе с тобой? Прижал к сердцу:
- Сесиль!
Из ее влагалища осмотрительно высунулась мышь с окровавленной шкурой.
- О'ревуар, - пробормотала Сесиль со слабой улыбкой, - на том свете, которого нет.
Серый захохотал.
Я выстрелил с колена, держа ствол двумя руками. Серый превратился в рекламный щит вдоль дороги. На щите улыбалась невеста с зубами и было написано:
Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ!
Я измолотил пулями щит.
Серый стал мною. Я никогда не видел самого себя в трех измерениях и испугался. Я был поразительно не похож на себя. На то представление, которое у меня было о себе. Я не знал, куда целить. Это было похоже на самоубийство. Это было нехорошо. Я выстрелил подряд три раза.
Серый умер каким-то странным стариком.
серый-серый
Ни зги.
смерть
Достигнув высоких ступеней духовности, Серый с радостью ожидал день смерти. Бывало, нетерпеливо тер холодные руки и подначивал:
- Чего тянешь, косая?
Просветленно, приняв пивка, Серый сидел у загодя приготовленного дубового гроба, сделанного собственноручно: он был искусен в столярном деле. Давно было им отмечено тяжелым камнем место, избранное для могилы, у алтарной стены.
- Покинув тело, душа просияет, как солнце, - с восторгом говорил Серый. - Она будет с удивлением смотреть на свою смрадную темницу.
Серый называл смерть возвращением от многоплачевного, болезненного странничества в небесное, немерцающее отечество.
- Там увидимся, - сказал мне Серый и поднял руки к небу: - Там лучше, лучше, лучше!
- Значит, русскому смерть не страшна?
- Смерть грешника люта, - заметил он.
Серый уже не оглядывался на землю. Родственные связи для него не существовали. Он был в том состоянии небожителей, когда все земное одинаково дорого, без пристрастий, лишь постольку, поскольку нуждается в его помощи, но не привязывает к себе. Один заехавший к Серому офицер спросил, не прикажет ли он передать какое-нибудь поручение своим сибирским родным. В ответ Серый повел офицера к иконам и, с улыбкой любви глядя на них, сказал, указывая рукой:
- Вот мои родные. А для земных родных я живой мертвец.
Его жизнь была ежедневной борьбой с врагом спасения. Для одоления врага Серому пришлось нести величайшие труды. Пост был столь строгий, что три года в пустыне Серый питался исключительно отваром горькой травы снитки. Тысячедневные и тысяченощные моления на камнях были орудиями, которыми он одерживал победу, но эти орудия тяжело, болезненно отразились на Сером. Недаром как-то под вечер вырвалось у него признание, что он борется с врагом, как со львами. Серый смирял себя, не находя возможности жить без внешней муки.
- Ну зачем ты носишь на спине тяжелый рюкзак, набитый песком и каменьями?
- Томлю томящего меня.
отмучился
Слово-разгадка русской жизни. Вся жизнь - мука. Физическая, эстетическая, стилевая, любая.
некролог
В последнее время отечественные некрологи все больше приобретают оптимистическое направление. То же отражается в речах на панихидах. Складывается впечатление, что если в советские времена покойника хоронили всерьез и надолго, то теперь неофитская вера в загробную встречу с ним и уверенность в благополучном исходе Страшного суда призваны снять шок смерти и невыносимое горе разлуки.
чувство вины
Изувеченный Серый. Пиджак внакидку с пустыми рукавами. Согбенный Серый - после того, как избит почти до смерти хулиганами, напавшими на него в пустынной келье:
- Дай денег!
Денег у него не было и в заводе. От хулиганов он не защищался, хотя по необыкновенной силе своей, мог бы и врезать. Между лопатками страшная рана. На ногах от долговременного стояния тоже неизлечимые раны. Из ран постоянно сочилась сукровица. В довершение ко всему Серый изобрел мучительный образ сна, на который я не мог смотреть без боли. Он спал, стоя на коленях, опустив голову книзу и поддерживая ее стоящими на локтях руками. Увидев меня, он сказал:
- Я могу молиться за тебя только дома. В храме за тебя молиться нельзя.
метро
Я ехал в метро. Вдруг увидел человека, который раньше служил помощником генеральных секретарей, а потом, во время перестройки, его выгнали, и он ехал в метро. Он посмотрел на меня и узнал. Ему было стыдно, что я его увидел.
У него не было бляхи. Я подумал, что человек, который стыдится ехать в метро, не жилец. Скоро его действительно не стало. Его звали Пал Палыч.
инвалид
Инвалид вызывает у русских спазм смеха, злобу и желание прикончить. Русские жалостливы, но без сочувствия. Одноногого пиздят его же собственным костылем. Безногого топят в луже. Горбатого распрямляют ударом ноги. Косому выдавливают с хрипом последний глаз. Беременная женщина - тоже по-своему инвалид. На нее норовят спустить дворовых собак. Но иногда, когда в палисадниках расцветают астры, русские слагают об инвалиде дивные песни.
реклама распятья
Когда Серый умер, его душа, изнуренная болезнью, прилетела ко мне, когда я спал. Мы встретились в промежуточном измерении, приюте усопших и спящих душ, отличительной особенностью которого был серый, облачный фон. Душа Серого обладала резвой стремительностью, говорящей об освобождении, многочисленности посмертных возможностей. Веселая, радостная, она обласкала мою душу порывистым восторгом дружбы. Я был не только внутренне польщен ее выбором, поскольку всегда гордился этой дружбой, но и обрадован легким преодолением каких-то наших земных противоречий и недомолвок. Вместе с тем, моя душа была не столь стремительна. Она была смущена.
Проснувшись, я устыдился своего смущения и долго думал о Сером как о моем единственном собеседнике среди людей. Возможно, смущение, некоторая даже холодноватость были защитной реакцией, доброй обязательностью моей души, боящейся увлечься, взметнуться, забыть воротиться, хотя Серый и не звал меня с собой. Возможно также, что в смущении выразилось мое сущностное "я", гораздо более глубинное залегание неведения о нормативах людского общения, о моей креативной прохладе, нежели я ранее обо всем этом подозревал. Столь очевидная мистическая суть сна не оставляла сомнений в высших ценностях мира и моей "по касательной" принадлежности к ним, ибо светская святость друга была если не абсолютной, то хотя бы исключительной в моем жизненном окружении. Я воспринял встречу душ не только как порыв, но и как последний в этом мире царский подарок Серого мне, поистине благую весть.
Это заставило меня оглянуться на мои опыты. Меня не возбуждает мнение о России как о пустом месте. Оно только развязывает руки, которые хотят быть развязанными. Я - частный случай гнойной принадлежности.
Россия повешена на дверной ручке, распята на осиновой балясине. Наш точный парфюм - тварь дрожащая. От всех этих перестроек наши хуи превратились в соленые огурцы.
я люблю смотреть, как умирают дети
В отдельно взятой стране начался обещанный конец света. Очевидно, его лучше всего встречать стихами раннего Маяковского. Но даже самая эпатажная строка русской поэзии покажется нынче слабой. В ней слишком много пафоса отчаянного протеста еще той, прекрасной эпохи. Теперь все - другое. Никто от конца света в ужас не приходит. Почему не пожить и без света?
Это же надо так оскотиниться!
Можно прекрасно представить себе, как обиженные бомбардировками своей малой родины, террористы рванут Москву, не несколько спальных домов, а всю Москву. Какая же будет радость для провинциальных политиков, как оживятся Питер и Урал! Надо будет выбирать новую столицу, в политических распрях и хлопотах скоро о Москве позабудут, да и не любят ее нигде, только позлорадствуют: одной Москвой меньше - какая разница.
Россия превращается во "фрагменты географии". Может, России уже нет? Как нет? Вот - карта. Так это только карта. Может быть, Россия чистая фикция? То, что мы живем в иллюзорной стране, с иллюзорным главнокомандующим, иллюзорным правительством, иллюзорным парламентом, иллюзорной внешней политикой, иллюзорной экономикой и иллюзорной оппозицией - это и так ясно. Но то, что из-под нас всех эту страну уже вынули, как матрас, и не с тем, чтобы продать, кому нужна рухлядь, а просто тихо отнесли на помойку, никому не сообщив - это, по-моему, очень возможно.
