Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору»
– Скоро уже придем? – спросил Владимир.
– Скоро. Вон уже Галерный. – И человечек ткнул пальцем в темноту, где решительно ничего не было видно.
Высадка прошла на удивление обыденно. Катерок попросту подвалил к берегу Екатерингофки, и Владимир на ходу выпрыгнул на сушу. Он не успел ничего сказать на прощанье человеку, с которым так и не познакомился, но который – он был уверен в этом – служил Советской власти не по своей воле…
Насколько помнил Сабуров, он находился в той части города, где улицы носили «прибалтийские» названия – Эстляндская, Лифляндская, Курляндская. Вокруг высились портовые склады, молчаливые и пустынные. Свернув на более-менее широкую улицу, Владимир взглянул на табличку с названием, висевшую на углу дома. «Кажется, это Рижский проспект», – подумал он. Но надпись на табличке гласила «Проспект Огородникова».
Троцкистская демонстрация, вышедшая ранним утром 7 ноября на Марсово поле, оказалась далеко не такой представительной, как предполагали ее организаторы. Но и малолюдной называть ее язык бы тоже не повернулся. Не меньше тысячи человек рабочего вида столпились на площади, вздымая над головами нарисованные от руки транспаранты с лозунгами «Выполним завещание Ленина!», «Назад, к Ленину!», «Повернем огонь направо – против нэпмана, кулака и бюрократа!», «За подлинную рабочую демократию!», «Да здравствуют вожди мировой революции – Троцкий и Зиновьев!». Посовещавшись, демонстранты нестройной колонной двинулись по направлению к улице Халтурина.
Но далеко уйти им не дали. По команде на них рысью устремились не меньше сотни милиционеров верхом на крупных темных конях. При их виде троцкисты взорвались возмущенными криками и свистом:
– Мильтоны! Псы сталинские!..
– Позор!..
– Валите на границу, там пограничники с белыми воюют! А вы тут околачиваетесь!
– Кавалерия! А где ваш Буденный?..
– Кому служите, милиционеры? – надрывно кричал седой дедок в пальто, поверх которого был намотан полосатый шарфик. – Антинародному режиму! После того как Льва Давыдовича вычистили из ЦК…
– Эй, мильтон, я десять лет назад Зимний дворец брал! С Лениным за руку здоровался! Давай, арестуй меня!
– «Моя милиция меня бережет»! – с нервным смехом цитировал какой-то парень студенческого вида новую поэму Маяковского «Хорошо!».
Но рослые, как на подбор, всадники в черных шинелях на оскорбления и выкрики не реагировали. Они молча, профессионально оттесняли демонстрантов крупами своих коней к Лебяжьей канавке. А из подворотен близлежащих домов в троцкистов летели камни и плевки…
Перрон ленинградского Октябрьского вокзала был застелен красной ковровой дорожкой. Над перроном протянулись большие кумачовые лозунги: «Привет вождям партии и С.С.С.Р.!», «Да здравствует Десятый Октябрь!» Цепочка ГПУшников сдерживала напор любопытных. Держал наготове инструменты духовой оркестр, взволнованно переминались с ноги на ногу румяные от переживаний пионеры.
Поодаль, в центре большой группы ответработников, стоял первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) – Сергей Миронович Киров. Он негромко переговаривался о чем-то с командующим Ленинградским военным округом Августом Ивановичем Корком.
Рядом с ними остановился неприметный маленький человек в военной форме без знаков различия. Он вежливо извинился перед Корком и, склонившись к уху Кирова, шепнул ему что-то. На лице партийного главы Ленинграда появилась удовлетворенная ухмылка.
– В Лебяжью загнали? – переспросил он. – Ну и отлично, пускай покупаются… Спасибо за новости.
Маленький человек почтительно козырнул и исчез в толпе.
В перспективе пути показался пыхтящий новенький паровоз, «грудь» которого была украшена большой красной звездой. Он тащил за собой недлинный пассажирский состав.
Раздался скрип тормозов. Из дверей второго вагона показался начальник охраны. Быстро окинув взглядом толпу, он замер у поручня, бросив руку к козырьку фуражки.
В дверях вагона показались сперва Сталин, затем Ворошилов. Они одновременно с улыбками поднесли руки к козырькам, приветствуя встречающих. Толпа радостно заревела. К гостям, широко улыбаясь, устремился Киров.
– С приездом, товарищи! Добро пожаловать в Ленинград! Как добрались, не устали?
– Да какие наши с Климом годы? – пошутил Сталин, обнимая Кирова. – Здравствуй, Сергей! Добрались отлично.
– Приветствую, Сергей Мироныч, – улыбнулся Ворошилов. – С праздником тебя, дорогой!
К вождям с громким барабанным боем двинулась делегация ленинградских пионеров. Рослая девочка в красном галстуке, пунцовея от волнения, вскинула руку в пионерском салюте:
– Привет товарищам вождям от юной смены ленинградских пролетариев!
Оркестр грянул «Интернационал». Сталин, Ворошилов, Киров, Корк, ответработники, военные и ГПУшники дружно взяли под козырек.
В центре привокзальной площади Восстания, до революции носившей название Знаменской, высилось нечто внушительное и непонятное – высокая белая конструкция, увенчанная серпом и молотом и буквами СССР, причем «СС» и «СР» висели как-то очень отдельно друг от друга. По-видимому, вся эта фантазия неизвестного выпускника ВХУТЕМАСа должна было символизировать достижения Советской власти за десять лет.
У подножия конструкции возвышался конный памятник Александру III работы Паоло Трубецкого – тот самый, о котором едкие на язык петербуржцы еще до революции сложили загадку: «Стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот». Была бы это Москва, его давно отправили бы на переплавку, но Ленинград пока что был относительно лоялен к венценосным памятникам – на своих местах тут остались и Николай I, и Екатерина II, и два конных монумента Петру I. До поры до времени задержался на площади Восстания и Александр III. Пять лет назад, в октябре 1922-го, постамент памятника «украсило» четверостишие Демьяна Бедного:
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья.
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
Сейчас «обормот» был зачем-то заключен в несуразную фанерную клетку, словно отцы города боялись, что император, больше напоминавший городового на посту, может тронуть с места своего огромного бронзового битюга и тем самым испортить празднование юбилея революции.
Часть запрудившей площадь разномастной толпы рассматривала непонятную белую композицию, дивилась клетке, в которую был заключен памятник царю, но большинство народа смотрело все-таки на подъезд Октябрьского вокзала. Кучками стояли делегации от ленинградских заводов, молодежи, спортсменов, военных. Несколько кинооператоров со своими камерами вели съемку событий. Цепочка ГПУшников образовала живой коридор, по которому протянулась красная ковровая дорожка. Она заканчивалась у подножки большого черного «Паккарда». Еще одна такая машина стояла позади первой.
В толпе, порознь, но на небольшом расстоянии друг от друга, находились троцкисты – рыжий Валера и седой Петрович. Они ждали уже не меньше получаса. К рыжему с трудом протолкался бледный, взъерошенный блондин в кепке, глубоко надвинутой на глаза. Остановившись рядом, он громко попросил прикурить и еле слышно шепнул, затягиваясь папиросой:
– На Марсовом – месиво… Их всех в Лебяжью канавку позагоняли.
Рыжий приметно вздрогнул, но промолчал. Блондин сплюнул себе под ноги и затерялся в толпе.
В первых рядах собравшихся взволнованно переглядывались рослый парень-спортсмен лет двадцати пяти и его ровесница-комсомолка. Они стояли во главе небольшой группы рабочей, празднично одетой молодежи.
Наконец из дверей здания вокзала показались Сталин, Ворошилов и Киров. Справа от Сталина шел начальник охраны. Толпа восторженно зашумела, раздались крики «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!», «Любимому наркому Климу Ворошилову – ура!», «Да здравствует вождь Ленинграда Киров!» Вожди остановились на крыльце вокзала, с улыбками откозыряли толпе.
– Здравствуйте, товарищи ленинградцы! – негромко, но так, что его услышали, произнес Сталин. – С праздником вас!
– И вас, товарищ Сталин! – восторженно отозвался парень-спортсмен. – Ур-ра!
– Просим, товарищ Сталин! Просим! – закричала, приложив ладони рупором ко рту, девушка-комсомолка и начала аплодировать. Ее аплодисменты подхватила вся площадь.
Вожди, улыбаясь, переглянулись. Сталин развел руками – что ж, дескать, поделаешь?.. Поднял ладонь, успокаивая толпу. Та понемногу стихла.
– Я не думаю, товарищи, – негромко, но отчетливо заговорил Сталин, – что в этот знаменательный день мы должны тратить время на пышные речи и церемонии. Мы, большевики, против пышных речей и церемоний. Именно поэтому мы и победили десять лет назад. И победили навеки!
Площадь Восстания, казалось, взорвалась от радости. Грянули бешеные аплодисменты. Восхищенные люди вставали на цыпочки, чтобы увидеть вождей, движущихся по направлению к автомобилям. Наиболее удачливым удавалось протиснуться поближе и пожать руку Сталина и Ворошилова. Вспыхивали блицы фотокоров ленинградских газет, трещали кинокамеры.
