Энтони Берджесс - M/F
— А это кто? — спросил Ллев. — Слушайте, леди, я не хотел ничего плохого. Она сама меня позвала. Что я сделал такого? Вы бы сами так сделали на моем месте.
— Это мисс Эммет, — холодно произнес я. — Скажем так, компаньонка моей сестры. И, как видишь, она очень сильно привязана к моей сестре.
После чего я отступил в сторонку и стал смотреть. Я сделал для Лльва все, что мог, честно советовал ему уйти до пришествия ангела мщения в лице мисс Эммет, даже не намекнул, как ему повезло, что я не расположен проявлять слепой гнев оскорбленного брата, и т. д. Катерина тоже отошла в сторону, хотя и с мстительной усмешкой, которая смотрелась весьма эротично и полностью соответствовала происходящему. Голос мисс Эммет звучал невнятно, зато ножницы выражались более чем отчетливо.
— Мрась. Сфинья. Книда.
Богарт как будто заинтересовался ее методой, но свирепые губы и яростный взгляд Че Гевары были выше неполитических актов насилия.
Ллев закричал:
— Убери ее. Мы ж с тобой кореша. Скажи старой суке, пускай перестанет. Ты же мне друг или нет?
— Нет.
Он пятился в сторону окна, выходившего в сад, выставив руки вперед, защищаясь от острого клацающего оружия. Мисс Эммет резанула ему по пальцу, пошла кровь. Ллев завопил и уставился на крошечную ранку исполненным ужаса взглядом человека, больного гемофилией. Мисс Эммет щелкала ножницами, целясь ему в промежность, тем самым сводя воедино три наглядных примера существительных, не имеющих формы единственного числа: ножницы, брюки, яйца (именно в этом значении у яиц нет грамматической формы единственного числа).
— Да она, на хрен, бешеная, — завопил Ллев.
Он присел задом на узенький подоконник, собираясь отбрыкиваться обеими ногами. Мисс Эммет щелкнула ножницами и раскроила ему левую штанину. Ллев взвыл над раненой тканью. Видимо, обезумев от страха, он отождествил ее с плотью, укрытой под ней. Теперь мисс Эммет превратила свое грамматически множественное оружие в форму фактического единственного числа. Лезвия сомкнулись, щелкнув в последний раз, мисс Эммет перехватила объединенный дуэт, взялась точно посередине, держа острием вниз, а колечками вверх. Эти колечки были похожи на два удивленных глаза, торчащих из ее сжатого кулака. Она била ножницами, как ножом, не разбирая куда. Куда попадала, туда и колола. Лльву оставался единственный выход: через окно. Там верхушка дерева, можно допрыгнуть. Он неуклюже приподнял раму. Мисс Эммет застыла на миг, вздрогнув под притоком прохладного воздуха, чашечки бюстгальтера заплясали, наполнившись ветерком. Мисс Эммет вонзила ножницы в спину Лльва, но не глубоко. Он обернулся к ней, изрыгая проклятия. Кстати, мне тоже досталось:
— Скотина ты… а-а-а… гад, свинья… а-а-а… убери ее, на хрен… а-а-а… от меня, убери… а-а-а.
Она нацелилась ему в глаза, и инстинкт, нередко ошибочный, подсказал ему, что это важнее равновесия. Размахивая руками перед лицом, он как будто откинулся на спинку кресла, которого не было. Вывалился из окна с громким воем, спиной вперед, вниз головой, вверх ногами. На миг я проникся странной убежденностью, что его больше не будет, уже никогда. Художник, решивший исправить свое творение, просто стер его с холста между окном и землей. И теперь — вообще никакого Лльва, ни живого, ни мертвого. Мисс Эммет отступила, тяжело дыша, и отрывисто проговорила:
— Как будто. Я снова. Увидела. Его отца.
Если она представляла себя фру Алвинг, то ушедший актер вполне подошел бы на роль Освальда. Она имела в виду отца не в инцестуальной попытке, а в страхе перед ножницами. Но сейчас было не время об этом думать. Я помнил, что жизнь — это не комикс и что там, внизу, лежит вполне материальное тело, мертвое или живое. Оттолкнув Катерину, я сбежал вниз по лестнице. Гремя каблуками, задыхаясь, моля Бога о том, чтобы у меня вновь не открылась астма, я вдруг понял то, что должен был понять раньше, то, что имел в виду доктор Гонзи в нашем утреннем разговоре. Но сейчас было не до того.
14— Если раньше задержка с отъездом, — сказал я, или думаю, что сказал, определенно не далее чем четверть часа спустя, — была просто досадной помехой, маленьким неудобством, то сейчас медлить нельзя. Вам нужно срочно уехать с Каститы.
Катерина уже надела халат, несоблазнительно темно-коричневый, ассоциирующийся то ли с покойником в саване, то ли с ходячими больными в государственных клиниках, усеянный пятнами — сувенирами прошлых трапез.
— Не понимаю, не понимаю, не понимаю…
— Сейчас не надо об этом думать. Думай о том, что надо делать. Я уверен, полиция отнесется к этому делу очень серьезно.
— Не надо им говорить, не надо им говорить, не надо им…
— Вот у тебя все написано, что говорить.
Она была явно не склонна принимать это дело всерьез, хотя я был предельно серьезен. Она все еще телепалась в кильватере того, другого вопроса. Она вновь взглянула на листок бумаги, дрожащий у нее в руке, уже замусоленный, хотя он пробыл у нее две минуты, не больше, и пролепетала:
— Они будут смеяться, будут смеяться. А я такая больная. Так не бывает, нет, не бывает, мне не верится, просто не верится…
— Только ты, черт возьми, можешь пойти. Только ты, понимаешь? Я не могу. И она тоже не может.
Мисс Эммет грызла сахар, доставая кусок за куском из красной квадратной коробки. Она сидела, прямая как палка, в своем кресле в гостиной, ее глаза улыбались внутреннему кинофильму — кадрам, смонтированным безумным режиссером, — о старой женщине, гордой своей способностью применить силу, торжествующей в своем предвидении. Когда ее пальцы не брали очередной кусок сахара из коробки, они рассеянно гладили ножницы, примостившиеся у нее на коленях, точно холодная тощая кошка. Я окликнул ее по имени, но она не отозвалась. Я щелкнул пальцами у нее перед глазами, она вздрогнула и обратилась в постгипнотическое внимание.
— Да, да, да.
— Слушайте, мисс Эммет. Слушайте.
— Да, да, да.
— Я хочу, чтобы вы для себя уяснили раз и навсегда. Вы все сделали правильно. Понимаете? Правильно. Если на вас нападают, вы можете защищаться. Это ваше законное право. Но мы ничего не расскажем полиции. Потому что они не поймут. А если поймут, то чертовски не скоро. Здешние полицейские и так-то не блещут умом, а сегодня они все на взводе. Очень нервные, очень. Вы меня поняли, мисс Эммет?
— Она не поняла, — сказала Катерина. — Не поняла. Я тоже не поняла. Никто не понял. О Господи, Боже мой, Боже. Ей нехорошо. Не совсем хорошо. Мне не совсем хорошо. Никому не совсем.
— Она была очень даже бодра там, наверху.
— Это была. Это. Реакция. Господи Боже. Мне опять надо стошнить.
— Да, да, да.
— Что значит «опять»?
— Опять постараться, вот что. Если бы ты сначала. О Господи Боже мой, Боже. Это ты все нам испортил. Пока тебя не было, все было так хорошо.
— Слушай, заткнись.
— Зря он так сделал, — четко произнесла мисс Эммет. — Хотя это в крови. Что-то в крови заставляет.
— О Господи Боже. Мне надо стошнить.
— Да, — сказал я мисс Эммет. — Вот так и думайте. Это был Майлс, вы набросились с ножницами на Майлса, и Майлс вывалился из окна. Потом Майлс убежал, и вы его больше не видели.
— Убежал. Да, да, да.
— Вы все сделали правильно. Но теперь все закончилось, и больше не надо об этом. Майлс вернулся туда, откуда пришел. Вы его вырезали из фильма. Его нет. Майлса больше нет.
— Я не могу никуда уйти, пока она такая, — сказала Катерина. — Сам понимаешь, что я не могу. Никуда уйти, пока она.
— Плохого Майлса, — сказала мисс Эммет. — А хорошего я не трогала.
— Был только один, — сказал я громко. — Я не Майлс, если вы вдруг подумали, что я — это он. Я совершенно другой человек.
— Пока она такая.
— Тогда иди утром. Завтра с утра — первым делом. А потом снова будут летать самолеты.
— Упаси меня Боже от всех напастей, — проговорила Катерина, закрыв глаза. — Улететь бы подальше. В Новую Зеландию. Это безумие, просто безумие. Они будут смеяться, говорю тебе, будут смеяться. Ха-ха-ха.
— Прекрати. Прекрати. Дай мисс Эммет пару таблеток снотворного и уложи ее спать. Сама прими пару таблеток снотворного и… Понятно тебе? Я достаточно ясно выразился? Удалось ли мне донести до тебя…
Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы слегка успокоиться; слава Богу, астма этому не помешала. Потом я сказал:
— Завтра утром приду сюда к вам, постараюсь пораньше.
Потом я ушел. В доме не было ничего, что пригодилось бы для маскировки, так что я пробирался темными закоулками, изображая хромого юношу в темных очках (из нагрудного кармана Лльва) и с жутчайшим флюсом (прикрытым носовым платком, прижатым к лицу). Полиции вроде бы не было. Очень мало поздних прохожих. Женщина выглянула из каких-то дверей и сказала мне:
