Валентин Черных - Женская собственность. Сборник
— Это правда, что ты не была девушкой?
— Правда.
— А когда это случилось?
— Два года назад.
— В четырнадцать лет?
— Мне было почти уже пятнадцать.
— И кто же это был?
— Один из твоих друзей.
— Кто?
— Не скажу. Зачем еще один скандал?
— Это дело подсудное. Он совратил малолетнюю.
— Он не совращал. Это я его совратила.
— Может быть, ты совратила и этих троих?
— Нет. Эти мерзавцы меня изнасиловали.
— Тогда эти мерзавцы должны быть наказаны!
— Мы можем проиграть.
— Почему мы должны проигрывать?
— Как объяснили мои знакомые юристы, процесс пройдет по следующей схеме…
— Откуда у тебя знакомые юристы?
— Если ты будешь задавать так много вопросов, мы никогда не перейдем к сути дела.
— Это последний вопрос, — ответила Татьяна и прикрыла глаза.
Он знал уже это ее состояние крайней усталости. Она прикрывала глаза и опускала руки.
— Объясняю, — ответила Ольга по-прежнему спокойно. — У меня есть знакомый парень. Он учился на три класса старше меня, сейчас он на третьем курсе юридического факультета Московского университета. А его отец — довольно известный адвокат. Ты его тоже знаешь.
— Тот, который защищал на процессах диссидентов?
— Да, — подтвердила Ольга. — Он готов защищать меня, но считает, что этим мерзавцам ничего не будет. Ну, снизят оценку за поведение в школе. Их адвокаты докажут, что я не была девушкой и заразила ребят гонореей.
— Как же они докажут?
— Диспансер даст соответствующее заключение, потому что на врачей нажмет или милиция, или прокуратура.
— А почему милиция должна быть на стороне преступников?
— Потому что отец одного из мерзавцев работает в Моссовете, а его родной брат, то есть дядя мерзавца, заместитель заведующего административным отделом ЦК партии. Что это такое, ты знаешь?
— Партийным хозяйством, что ли, занимается?
— Вот именно, если считать хозяйством прокуратуру, милицию и Комитет государственной безопасности, которые курирует этот дядя. А уж он найдет, кто нажмет на врачей диспансера.
— А почему врачи должны пойти на фальсификацию?
— Потому что врачи получают мало, и во всех диспансерах берут взятки, лечат на дому, не заносят заболевших в картотеку диспансера. И за все это люди дают взятки.
— А ты откуда это знаешь?
— Опять вопрос не по существу, но я отвечу. От адвокатов. Если врачи захотят быть принципиальными, завтра найдутся свидетели, что они кого-то не долечили и скрыли это. Что они подворовывают пенициллин, чтобы лечить на дому, а подворовывают все. С кондитерских фабрик тащат масло, коньяк, муку, с заводов гвозди, электромоторы, тащат все, что можно продать и что может пригодиться в хозяйстве. И самых наглых сажают. Но при необходимости могут посадить каждого, потому что каждый замаран и у власти на крючке. Все получают мизерную зарплату, на которую прожить почти невозможно. Поэтому мелкое воровство запланировано.
— Чтобы там ни планировали, я лично не ворую! — заявила Татьяна.
— Воруешь, — возразила Ольга. — Ты берешь лекарства из своего института, когда лечишь собак и кошек друзей и знакомых.
— Я лечила всего двух собак и одну кошку.
— Ты лечила двух собак, а твои сотрудники занимаются частной практикой, берут лекарства, не платят налогов.
— Это все мелочевка по сравнению с насилием.
— Так оно и квалифицируется. Мелкое воровство, мелкое хулиганство, мелкая спекуляция. Сроки условные и штрафы небольшие. Но люди вылетают с работы. Ни один врач диспансера не хочет лишиться работы.
— Все это тебе внушил адвокат?
— Кое-что про жизнь я и без адвоката знала. Не посадят этих мерзавцев! Потому что их судимость — это крах всех трудов их отцов. Один из этих слизняков собирается поступать в институт международных отношений. Даже при намеке на судимость ему этого института не видать, как и будущей дипломатической карьеры. Другой намылился на факультет психологии в университет. Этот факультет поставляет своих выпускников на работу в КГБ. Там тоже нужны очень чистые анкеты. Адвокат считает, что наш шанс выиграть этот процесс пять из ста. Стоит играть или лучше обойтись компенсацией?
— Я тоже консультировалась, — сказала Татьяна. — Уголовное дело не может быть прекращено, даже если ты заберешь свое заявление обратно.
— А ничего и не будут прекращать, — согласилась Ольга. — Только в суде они будут не как обвиняемые, а как потерпевшие. Они ведь все подхватили гонорею. Не может быть такого совпадения, чтобы трое мальчиков болели гонореей.
— Ничего! — сказала Татьяна убежденно. — Мы тоже не лыком шиты. Найдем другого адвоката. Даже если они выиграют в районном суде, мы обжалуем в городском. Проиграем в городском, обжалуем в Верховном. Всех они не купят и не запугают.
— И что я буду с этого иметь? Замечательную, скандальную репутацию. Мне она нужна? Мне ведь тоже через несколько месяцев поступать в институт. А уж они доведут до сведения ректората историю одной молодой скандалистки и бляди. В любом институте, куда я буду поступать, меня будут валить. Скандалистки никому не нравятся. От них стараются быть подальше.
— Ладно, — устало согласилась Татьяна. — Отложим этот разговор. Продолжим, когда я найду другого адвоката.
— А чего ты молчишь? — спросила меня Ольга. — У тебя есть собственное мнение? Кто, по-твоему, прав? Я или мать?
Я ответил, как думал. Именно после этого ответа в наших отношениях с Татьяной что-то разладилось. Я тогда еще не знал, что разрыв с женщиной почти всегда начинается, когда она задает вопрос и получает ответ, который не хочет или не может принять.
— Они, конечно, мерзавцы, — ответил я. — Сейчас их наказать будет трудно. Это как с воровством, не пойман — не вор. Но не пойманный вор не перестает воровать. Поймаем их на другом воровстве. Впереди целая жизнь, еще сведем с ними счеты. А сейчас с них надо взять всю возможную компенсацию.
— Продаться за какую-то ободранную квартиру? — спросила меня Татьяна.
Я молчал, зная, что ни переспорить, ни переубедить Татьяну я не смогу. Она всегда жила в отдельных квартирах. В квартире деда и отца, потом в этой не очень удобной, но своей. За меня ответила Ольга:
— Да, за квартиру. И я об этом должна уже думать сегодня. Тебе повезло, что твоя сестра вышла замуж за богатого австрийца и он, заняв генеральскую квартиру твоего деда, купил две квартиры-«распашонки» для тебя и твоего отца и матери, а то бы нам всем пришлось жить в коммунальной квартире. Но ни ты, ни мой драгоценный папаша никогда на квартиру не заработаете. Значит, я всю жизнь буду жить в крохотной комнатушке, а если выйду замуж за провинциала, как ты, в этих двух комнатах будут жить четверо, я когда-нибудь рожу ребенка, и нас будет пятеро. Я думаю, и ты еще можешь родить ребенка, потому что, если ты не родишь, ты вряд ли удержишь своего крестьянина, он же в своей деревне не сможет показаться, если у него не будет своего ребенка. Значит, нас будет шестеро. Нормальная коммуналка с одним сортиром, в который надо занимать очередь с шести утра. Тебя такая жизнь устраивает? Нет уж, я из этих мерзавцев за свое унижение вытрясу все возможное. И не вздумай мне мешать!
— А если помешаю? — спросила Татьяна.
— Я тебя вычеркну из своей жизни. Проживу без тебя. Но я своего добьюсь.
Ольга добилась немногого. Вроде бы все просчитала. Но она еще не понимала, что взрослые, чего-то уже добившиеся в жизни, считают и предугадывают лучше молодых и начинающих.
Как и предполагал адвокат, судебное заседание оказалось закрытым. Судья, женщина лет пятидесяти, начала, по сути, с обвинения Ольги. Адвокат спокойно и дотошно под протокольную запись рассказал обо всех угрозах и предложениях директора овощной базы и продиктовал предполагаемый сценарий, которого будет придерживаться судья. И даже привел выражения, какие употребит судья. Вероятно, адвокат так точно просчитал всю технологию процесса, что судья растерялась. У нее была только одна заготовка. Она поняла, что с этим адвокатом ей не справиться, и объявила перерыв.
В перерыве к адвокату Ольги подошел адвокат директора овощной базы и предложил мировое соглашение с компенсацией морального ущерба.
— Мои условия прежние, — сказала Ольга.
Ее заверили, что условия принимаются.
Конечно, ее обманули. Вместо однокомнатной квартиры она получила комнату в коммунальной квартире. В те годы много строили новых домов и расселяли коммунальные квартиры. Освободившиеся комнаты давали одиноким старикам или одиноким молодым людям.
Никаких долларов Ольга не получила, но ее комнату обставили вполне приличной мебелью. Директор овощной базы купил для своей квартиры новый финский мебельный гарнитур, а Ольга получила румынский, который лет десять назад был модным приобретением. И телевизор «Филлипс» получила тоже двадцатилетней давности с дачи директора базы. Видеомагнитофон оказался одной из первых моделей со скрежещущим «лифтом» для кассеты.
