Валентин Черных - Женская собственность. Сборник
В обезьяннике, за железной решеткой, кричали пьяные:
— Фашисты! Душители свободы!
Мимо него провели женщину хорошо и даже модно одетую, с полным, румяным лицом. В совхозе каждая вторая из принимаемых на работу были похожи на эту. Полнота эта — алкогольная одутловатость, а в румянце просматривался синюшность многолетнего каждодневнего употребления алкоголя.
Он попытался определить в обезьяннике мужчин, изнасиловавших Ольгу, но худые, с плохой координацией алкоголики вряд ли справились бы с сильной и спортивной Ольгой.
Наконец из кабинета следователя вышли Татьяна, Ольга и молодой милицейский капитан. Ольга ему улыбнулась, как всегда, будто ничего не произошло.
— Надо съездить в больницу и венерологический диспансер, — сказала Татьяна.
— Наша дежурная машина на происшествии, — пояснил капитан.
Теперь он сидел в холле гинекологического отделения ближайшей к милиции больницы и ждал, пока врачи брали образцы спермы и писали необходимое для милиции заключение.
В кожно-венерологическом диспансере все стулья были заняты молодыми мужчинами, ожидающими своей очереди. Некоторые читали, один удерживал молодую девушку, которая пыталась уйти из диспансера.
— Ты должна провериться! — убеждал мужчина.
— Я тебе ничего не должна. Проверь свою жену!
— Не трогай мою жену!
— Пусти меня!
— Я тебя отпущу, но завтра тебя сюда приведет милиция. Тебе это надо?
— Что будет завтра, я решу завтра.
Капитан вошел в кабинет врача, и почти сразу вызвали Татьяну и Ольгу. В очереди стали возмущаться.
— Почему без очереди? Здесь все равны.
— Правильно. Здесь все с триппером.
— Как минимум.
Ольга вышла одна, Татьяну, по-видимому, оставил врач для дополнительной беседы.
— Пойдем покурим, — предложила Ольга.
— Ты разве куришь?
— Уже два года.
Они вышли. Ольга закурила и протянула ему сигарету. Он тоже закурил.
— Что за мировая скорбь? — спросила Ольга, затягиваясь сигаретой. — Ну, лишили девочку невинности. Ты только представь, скольких в эту минуту, именно в эту минуту лишают этой самой девственности. Стоит сплошной треск от разрываемых девственных пленок. Ночь. Выпили. Сейчас трахают десятки тысяч в подъездах, на чердаках, в постелях, на полу. Стоя, сидя, лежа, спереди, сзади, сбоку, сверху.
— Тебе было больно? — спросил он.
— Нисколько. Правда, и удовольствия никакого. Я терпеть не могу, когда мне дышат в лицо водочным перегаром. Но самое удивительное, что все трое меня трахали всего пятнадцать минут.
— А ты что, засекала время?
— Так получилось. Первого, который на меня залез, я попыталась укусить. Он мне рот зажал рукой. Передо мною были его часы, я и запомнила. Я засекаю, когда ты трахаешь мою мать. Не специально, а когда уснуть не могу сразу. Правда, вы никогда сразу не начинаете, ждете, наверное, когда я усну. Обычно у вас получается минут пятнадцать-восемнадцать. Но когда ты выпьешь, то все сорок.
Ольга услышала голос Татьяны, которая разговаривала с капитаном, и поспешно загасила сигарету. Она еще боялась мать.
Уже дома, когда Ольга спала, Татьяна предупредила его:
— Сейчас заедет Борис.
— Кто такой?
— Мой бывший муж.
— А он зачем?
— Ольга и его дочь.
— А может быть, ему совсем необязательно знать, что случилось с Ольгой?
— Ему придется узнать. Завтра в школе будут знать все, что ее изнасиловали. Лучше, если она перейдет в другую школу и переедет в другой район. Борис живет со своей матерью в трехкомнатной квартире. Вполне могут выделить ей отдельную комнату.
— А если он не захочет?
— Я его заставлю захотеть.
По рассказам Татьяны он помнил, что со своим первым мужем она училась в школе, а потом в ветеринарной академии, только на разных факультетах.
По тому, как Татьяна обняла и поцеловала своего бывшего мужа, он понял, что, наверное, женщина всегда помнит свою первую любовь. Она обнимала близкого, родного ей мужчину.
Борис понял все мгновенно.
— Да, конечно. Завтра же она переедет ко мне. Завтра же с утра я договорюсь со школой. Они поймут.
— Ты голоден? — спросила Татьяна своего бывшего мужа с той же самой интонацией, как и его.
— Ты же знаешь, я могу есть всегда, — ответил Борис.
Не только есть, подумал он тогда, когда они распили бутылку водки и откупорили вторую.
— Не надо больше ему, — предупредила Татьяна.
Но они уже не могли остановиться. Пришлось Борису ставить раскладушку на кухне.
Из не очень трезвых рассуждений Бориса он узнал о взаимной, почти звериной ненависти Горбачева и Ельцина.
Борис был за Ельцина и помогал межрегиональной группе народных депутатов. Он был ярым противником коммунистов, которые не подпускали его и ему подобных к управлению и власти, считая неблагонадежными. Теперь они могли получить власть, не выстаивая в очереди для вступления в партию и не подчиняясь жестким правилам партийной иерархии. Борис даже забыл, что несколько часов назад изнасиловали его дочь. Он верил, что победят коммунистов не в далеком будущем, а в ближайшие пять лет. И тоже ошибся с прогнозом. Коммунистическую партию запретили через год и снова разрешили, потому что те, что пришли к власти, считали себя демократами, а демократы не должны запрещать партии. Но это будет только через год.
Он на следующий день перевез вещи Ольги на квартиру ее отца. И они остались с Татьяной вдвоем.
За изнасилование к уголовной ответственности привлекли трех парней. Двое учились в одном классе с Ольгой, третий, отбыв год в колонии, учился в вечерней школе и работал в котельной, рядом со школой.
Один из насильников — сын крупного чиновника из Моссовета, у другого отец — директор крупной овощной базы, парень из котельной оказался без отца, поэтому к ним пришли только двое отцов.
Он почему-то думал, что должны прийти матери, чтобы разжалобить. Отцы солидные, сорокалетние, в хороших костюмах. Вел разговор один, другой не сказал ни слова, и он понял, что говорливый — директор базы, а молчаливый — чиновник, все чиновники, которых он знал, больше слушали, чем говорили.
— Все разговоры в суде! — оборвала Татьяна извинения директора.
— Выслушайте нас, — продолжил директор. — Мы компенсируем моральный ущерб. Физического ущерба не было. По заключению врачей Ольга не была девушкой.
— Может быть, ее и не заразили гонореей? — спросила Татьяна.
— Может быть, — согласился директор. — В диспансере не исключают, что именно она заразила мальчиков. И это доказуемо, анализы покажут — только что заразились или несколько недель назад. Лучше нам эту проблему решить мирным путем.
— В суде, — сказала Татьяна. — И этого требует Ольга.
— Уже не требует, — ответил директор. — Она согласилась на компенсацию. Но она назвала такую сумму, что просто смешно. Таких компенсаций не бывает. Она этого еще не понимает. Поэтому мы и пришли к вам, чтобы вы ей объяснили.
— Ольга готова забрать заявление из милиции за какую-то компенсацию? Я правильно вас поняла?
— Абсолютно правильно, — подтвердил директор. — Поговорите с дочерью, найдите общее решение и назовите разумную сумму, потому что никакого насилия не было. Она танцевала на дискотеке со всеми троими. И каждого она пригласила подняться на чердак. Так они оказались втроем.
— Пошли вон! — сказала Татьяна и начала подталкивать отцов к выходу.
— Мы же разумные люди, давайте поговорим! — предлагал директор, уже вытесненный в переднюю. Чиновник вышел молча.
— Надо говорить с Ольгой. Сейчас я ее вызову сюда! — решила Татьяна.
— Не надо, — сказал он. — Съездим к ней. Надо посмотреть, как она устроилась. И вообще поговорить. И так, между прочим, спросим, правда ли, что она готова на компенсацию?
Бориса дома не оказалась, он был на очередном заседании межрегиональной группы депутатов. Татьяна привезла Ольге какие-то ее вещи и, уже прощаясь, сказала ей:
— Проводи нас.
Они сели на лавочке во дворе дома, и Татьяна спросила:
— Какую компенсацию ты запросила, чтобы забрать заявление из милиции?
— Пятнадцать тысяч долларов, — ответила Ольга.
— Почему пятнадцать, а не двадцать или двадцать пять?
— Объясняю, — ответила Ольга. — Сейчас уезжает в Израиль одна еврейская семья и продает кооперативную квартиру за десять тысяч долларов. А мне надо еще тысяч пять, чтобы купить мебель, телевизор «Филлипс», музыкальный центр, видеомагнитофон, кухонный комбайн, стиральную машину. В пять тысяч я укладываюсь.
— И ты за пять тысяч готова простить этих ублюдков?
— За пятнадцать, — поправила мать Ольга. — У меня еще будет время свести с ними счеты. А пока ситуация может сложиться не в мою пользу.
