Владимир Новиков - Роман с языком, или Сентиментальный дискурс
— Ну, кла-асс!..
Отнюдь не уверен, однако, что такой класс мне удастся выдержать и дальше. Довольно тупо пытаясь сыграть роль знатока и гурмана, спрашиваю:
— А тебе какой способ больше нравится?
— Самый простой, — отвечает она самыми простыми словами.
… В какой-то момент она кладет ладони мне на ягодицы и, как партнерша, которая вдруг берется вести неумелого танцора, то придвигает, то отдаляет меня от себя. Страсть или техника? Кто-то там не хотел, чтобы на нем играли как на флейте… Но если так владеют моими клапанами…
…Какой пошляк назвал это «маленькой смертью»? Почему не Большой Жизнью?
И опять она, присев на диване и приникнув розовыми губами к бокалу:
— Кла-а-асс!
Да, пора нашим словарям фиксировать переход этого существительного в междометие.
— Постой вот так немножко! Я хочу посмотреть, какие у тебя ноги.
— Ноги у меня довольно красивые. Это даже моя мама признает.
XXVI
Стыдно мне теперь вспоминать, что когда-то, да совсем недавно смотрел на пожилых друзей молодых подруг и на престарелых мужей юных жен со снисходительной усмешечкой: мол, понимаю, товарищи, ваши объективные трудности. Теперь только уразумел, что главное оружие мужчины — язык, а не то, что обычно думают. Владеющий языком всегда доставит женщине радость.
— В том смысле, что женщина любит ушами?
— Ну да, в том числе и это…
Чудесная дурочка есть у меня, и лучше той дурочки нет… Потому что у тебя самые зеленые глазки, а родинки на попке составляют Кассиопею. Точно. И потому еще, что я хочу тебя поцеловать. Нет-нет, чуть-чуть на коленках приподнимись, пожалуйста. Все-все…
Теперь у нас уже есть свой контекстик на двоих, своя история вопроса: «а знаешь?», «а помнишь?», «да ты что!» — и так далее.
— Они мне тогда вместо тебя посулили девушку «такой же комплекции»…
— Вот уж вранье-о! Нету там больше такой! Там в основном ведь девки совсем несимпатичные, приезжие, грубые. Умеют только пить по-черному и деньги считать. А какие — тупые-е! Ты просто не представляешь.
— Да, ты знаешь, я ведь как мужчина не очень опытен и, встретившись с тобой в этом салоне, даже подумал: вот где, оказывается, можно настоящую женственность найти! Но уже после контакта с Яной…
— Янка-то еще лучше других, с ней хоть можно разговаривать. Лицо у нее такое немножко лошадиное, но трахается она классно. Не заметил? Ну, значит, она просто на тебя не завелась.
— Положим, я ее заводить и не собирался. Мне, как разведчику, надо было на тебя выйти. И этой Янке я теперь готов каждое восьмое марта цветы дарить за то, что она тебе мой телефон передала.
— Очень ей твои цветы нужны! Нет, уж ты их мне принеси — розы такие темно-темно-бордовые, почти черные…
Ни с кем мой язык так не распускался. Мы разговариваем даже во время. Настя не склонна к бурным проявлениям, но закрытые глаза все же подергиваются, а губы свиваются в лестную для мужского взгляда гримаску:
— Ну, давай уже, давай…
— Скажи, что меня хоть немножко любишь…
Столь идиотский текст срывается с моих уст без прохождения через такую высокую инстанцию, как разум, — или хотя бы просто ум. Право, не знаю, в каком месте он зародился. Но Настя вдруг отвечает не экстатическим «Да! Да!» (входящим в банальный сценарий мужской амбиции), а с неожиданной логичностью и, главное, по самой сути заданного вопроса:
— Немножко — люблю, а нравишься — очень. Я от тебя балде-е-ю.
Балдеть бы и мне, вдыхая росу этого юного и сильного тела, но глупая моя голова не может отложить аналитический разбор диалога до нелучших, до одиноких времен. Что значит «нравишься»? Слово из лексикона средней школы. Классе в седьмом-восьмом, когда глагол «любить» казался слишком взрослым, говорили, к примеру «Ивановой нравится Петров». На роль Петрова утверждался кто-нибудь рослый и «симпатичный» (обывательский синоним слова «красивый»), желательно брюнет с орлиным профилем. Я же принадлежал к тому невзрачному большинству, которому надлежало долго ждать взросления, а потом либо жениться на такой же, как я сам, либо подбирать красавицу Иванову после того, как коварный Петров неожиданно оставит ее и переметнется по расчету к дочке какого-нибудь выгодного Сидорова. Так что, старик, одним подростковым комплексом меньше: наконец ты понравился, да еще девочке, которая сантиметров на пять выше тебя ростом, хотя и на двадцать лет моложе! А любить тебя этой девочке пока не за что, ты и за «немножко» ей (и еще кое-кому) спасибо скажи. Кстати, не только в русском простонародном, но и в английском та же оппозиция: like — love. «The peacock I like, but the dove I love» — что-то вроде этого, да? Тильда и Деля меня любили — это точно, но именно как голубка, как родного человека. А тут на склоне лет у меня и павлиний хвост прорезался.
— Так ты мне тоже расскажи про свою жизнь, чем так вот молча вспоминать. Или ты меня вправду дурочкой считаешь?
XXVII
США и ПМЖ. Эти две аббревиатуры взорвали тишину институтской жизни. Директор наш обрел Постоянное Место Жительства в Соединенных Штатах Америки. Пока он, в ковбойской шляпе и черных, по-юношески узких джинсах, спускается по лестнице со второго этажа своего скромного, в рассрочку купленного домика, садится в подержанное, с открытым верхом «шевроле» цвета мокрого асфальта и едет по тому самому, мокрому после ночного дождя асфальту к ближайшему супермаркету, — в брошенном им институте длится нескончаемая немая сцена. Каждый, услышав новость, открывает варежку на несколько секунд (жаль, что я не фотолюбитель, — можно было бы препотешную серию портретов изготовить) и лишь потом переходит к бессмысленным вопросам: как выпускник Академии общественных наук при ЦК КПСС, автор докторской диссертации о реакционной языковой политике США против коренного индейского населения, утонченный юдофоб, способный распознать примесь чуждой крови хоть в корейце по фамилии Ли, произносивший словосочетание «проблемы изучения русского языка» с таким логическим ударением на слове «русского», что само упоминание имен вроде Романа Якобсона становилось жутчайшей бестактностью, — как мог этот человек вдруг превратиться в американца?
«Вот что значит настоящая демократия», — комментируют некоторые с таким радостным видом, как будто сами рассчитывают на получение «грин-кард» и пачки зеленых портретов Франклина в придачу. «Просто получил новое задание», — проницают другие. Третьи брезгливо отмечают, что бывший советский VIP опустился до преподавания в третьесортном университете, если вообще не в колледже. Новое ПМЖ экс-директора называется Augh: ни в каком атласе его обнаружить не удалось, да к тому же не было уверенности в том, как этот топоним надлежит транслитерировать по-русски — «О», «Ок» или еще как-нибудь. Впрочем, этот достаточно отвлеченный дискуссионный вопрос тут же сменился более насущным: кого теперь выбрать в директоры?
Мои немногочисленные союзники считают, что я должен выдвинуть свою кандидатуру, выступить с программой и прочее. Но не могу же я в этой программе честно написать, что институту надо все начинать с начала, что десятка два теток в мохеровых кофтах должны уйти на пенсию, что задача «сохранить коллектив», к сожалению, вступает в непреодолимое противоречие с внутренней логикой развития нашей науки, что все лучшее делалось здесь, под крышей старинной усадьбы, одиночками, а главной традицией «коллектива» было устранение или ущемление этих одиночек… Пардон, я увлекся. Слишком завожусь, есть грех.
Но ты послушала бы их речи! Люди, профессия которых — язык, ворочают этим языком, как лопатой. Притом сплошь метафорами сыплют: то сравнивают институт с кораблем, которому нужен умелый лоцман (оригинально до ужаса!), то говорят, что мы идем, взявшись за руки, по краю обрыва, и главное — не сорваться в пропасть. Тут я не выдерживаю и напоминаю, что это, кажется, из книги Ленина «Что делать?» метафорка, что иным ленинцам не повредило бы и полететь в тартарары. Обижаются — страсть! Да, согласен, хамство это было с моей стороны, и в спокойном, лежачем, как сейчас, состоянии я это понимаю, но когда просидишь с ними целый день… А ты в это время проходишь мимо.
Ни одно свидание с Настей не состаивается без серьезных препятствий и приключений. Пресловутый муж-не-муж, долго работавший на выездах, вдруг засел дома и сковал ее по рукам и ногам, один раз даже буквально.
Стою на «Маяковской» и предвкушаю выход из последнего вагона возвышающейся над согбенным большинством вертикальной фигурки (суффикс «к» — не уменьшительный, а сугубо ласкательный), затем — приближение к моему лицу двух под углом сходящихся рыжих волн и тонких розовых губ. Потом мы будем рассматривать булгаковский дом (культовый роман Настя читала), потом пройдем по трем Садовым, я куплю ей мороженое и пообещаю в следующий раз сводить в зоопарк («Класс! Как я об этом мечтаю!»), потом свернем направо, на отрезке Нового Арбата между кольцом и Калининским мостом голова начнет кружиться и перестанет только после того, как на мосту я поцелую ее в губы и она обовьет меня длинными сильными руками. Я так и не понимаю до сих пор, что именно мой полустарший братец называет идеальным секс-партнерством, но знаю точно, что в Насте нашел идеального партнера для хождения по городу как и я, она никогда от этого не устает и готова шляться до второго пришествия. Дома мы упадем на диван, но она тут же вырвется и скроется в ванной, я последую за ней и начнется игра в мытье маленькой девочки, тем более забавная, что девочка почти достает головой до потолка…
