Александр Снегирев - Как мы бомбили Америку
— Ха-ха-ха! Бомбардировка!!!
— А что же это?
— Это?! Это я дрочу!
— А я… а я думаю, всё, хана, ядерная война! Думаю, что первым спасать, бабло или тебя! Ха-ха-ха!!! Бомбардировка!!! Ха-ха-ха!
Мы хохотали, как сумасшедшие. А потом вскочили и, прыгая на кровати, принялись орать:
— Мы нищие, зато русская мафия самая крутая, русские бабы самые красивые, русские танки самые быстрые, у нас в России у каждого ребёнка есть ядерное оружие!!!
Свобода
До вылета оставалось три дня.
— Хорошо, что мы налегке, — под громкую музыку, мы паковали сумки.
Юкка достал что-то мешающее молнии — футболка «Хочешь разбогатеть — спроси меня как!».
— Не застёгивается, придётся здесь оставить, — Юкка бросил футболку в угол, в кучу скомканных бумажек, пустых бутылок и одноцентовых монеток.
Напоследок мы решили сфотографироваться с хозяевами и официантами. Надели белые рубашки и причесались. Я даже виски подстриг маникюрными ножницами. Получилось кривовато. То есть слева ещё ничего, а справа я оттяпал больше волос, чем требовалось, образовав заметную проплешину. Будто подхватил лишай. «Буду поворачиваться к объективу другим боком», — подумал я и взял фотоаппарат.
— Ну что, навёл марафет?
— Ага, можем выдвигаться.
Мы вышли за дверь. Издалека доносился звук сирен и лай. Пахло чем-то вкусным.
— Жаренные каштаны, — Юкка потянул носом воздух. — Обожаю.
Мы свернули за угол.
Стейк-хаус «Вестминстер» полыхал. Также горели дома Лаки и Бельмондо. И ещё левое крыло мотеля. Разноцветными огнями мигали пожарные машины, похожие на огромные ёлочные игрушки.
Мы побежали.
У дома Бельмондо собралась небольшая толпа. Ахилл, синеглазый пёс, скалил клыки и рычал, не подпуская пожарных. Огонь вырывался из окон и лизал раскидистый каштан, росший перед крыльцом. Спелые плоды лопались и запекались прямо на ветках. Среди зевак мы нашли Женуарию. Она захлёбывалась от рыданий.
— Что случилось?
— Георгиас… — только и вымолвила толстуха и снова принялась плакать.
— Что с ним случилось?!
— Успокойся, — Юкка погладил официантку по спине. — Успокойся.
— Я толком ничего не знаю… говорят Георгиас… ночью он сидел с Папсом, как обычно… он его задушил, потом устроил стрельбу и… — раздался выстрел, лай прекратился. Женуария чуть не потеряла сознание.
— Узнай что-нибудь, а я пока с ней постою, — попросил меня Юк.
Я протолкнулся к офицеру полиции, который убирал пистолет в кобуру. Парень из «скорой» оттаскивал мёртвого Ахилла, за которым тянулся красный след.
— Сэр, я здесь работаю, объясните, пожалуйста, что произошло?
— Этот мужик, Георгиас Са… Саво… — полицейский не мог выговорить сложную греческую фамилию.
— Савопулос, — подсказал я.
— Савопулос, ночью задушил своего тестя мистера…
— Знаю, дальше что было?
— Потом он напился в баре, орал, что прикончит любого, кто притронется к его дочери, есть свидетели. Потом в бар пришла его дочь, мисс Лица Саво… Санопулос. Мисс Са… тьфу, которая явно не рассчитывала встретить в баре папашу. Очевидцы говорят, что он буквально взбесился из-за того, что она вышла вечером из дома без его разрешения. У них был страшный скандал, он затолкал её в машину и повёз домой. Полиция не вмешивалась, это уважаемое семейство. А про тестя мы ещё не знали.
— Что с его дочерью?! Что с Лицей?!
Полицейский обиделся.
— Вы попросили рассказать, я вам рассказываю всё по порядку. Могу не рассказывать!
— Извините, сэр, рассказывайте, пожалуйста!
— Дома мистер Георгиас Салопулос сцепился с женой миссис Олимпией Самолопулас. У них началась перебранка и он… он её застрелил. Судя по всему, на крики прибежал брат жены, мистер Лаки… — полицейский начал рыться в блокноте. Видать, новичок, наших греков в Вильямсбурге знали все.
— Лаки Папарис! Дальше!
— Мистер Георгиас Савалопулос уложил мистера Лаки Панариса выстрелом из ружья. По свидетельствам соседей, в ходе перестрелки погибла жена мистера Пакариса миссис Олимпия Пакарис, а сам Георгиас был ранен…
Неожиданно в доме Бельмондо раздался выстрел, а за ним целая очередь. Толпа завизжала и присела. Офицер схватился за кобуру.
— Это внутри!!! Внутри домов!!! — кричал один из пожарных. — Патроны рвутся!
Как бы откликаясь, стрельбой ответил дом Лаки и Олимпии. Очередями и одиночными. Пистолетные, винтовочные, разных калибров… Даже после смерти хозяев стволы не прекращали соревнование за первое место.
— Похоже, оружия у них было навалом, — удивлённо высказался офицер, придерживая фуражку.
— Много было оружия… — подтвердил я: — Что произошло после смерти Лаки и Олимпии?
— Толком не ясно. Сначала мистер Са, вы понимаете о ком я, поджёг дом Лаки и Олимпии, потом ресторан и часть мотеля. А ещё мотоцикл. Чем ему мотоцикл не угодил, ума не приложу. Вероятно, у него закончился бензин в гараже, а то бы он спалил весь город, — предположил офицер и утёр платком пот со лба. — Затем он заперся в своём доме с дочерью и поджёг всё изнутри.
— Что с ними?! Они живы?!
— Мы приехали, когда пожар только начался… Оттуда доносились крики девушки, но когда мы попытались освободить её, этот псих открыл стрельбу. Он кричал… — офицер сверился с блокнотом. — Он кричал: «Я спасу тебя! Я никому не позволю к тебе прикоснуться»! И ещё что-то на непонятном языке, возможно, на греческом. Мы не стали рисковать своими людьми, он так палил, что из стен куски вылетали! — офицер описывал стрельбу Бельмондо с восхищённой горячностью.
Рухнула крыша. Во все стороны полетели снопы искр. Мы отскочили.
Я обратил внимание на старый «Кадиллак», стоящий на другой стороне дороги. Приподняв занавеску, из заднего окошка за происходящим наблюдала донна Роза. Её глаза были, как обычно, колючи и цепки. До неё Бельмондо добраться не успел — именно эту ночь старуха провела в госпитале, плановое обследование.
Я увидел Джерри и Робин.
— Он сошёл с ума, бедняга… вчера Лаки проболтался, что просматривал кассету с камер слежения… — всхлипывала Джерри.
— И что?
— Георгиас воровал пиво из холодильника! Из ресторана своей жены!
Подошёл Юкка.
— Пошли отсюда.
— Может, помочь чего… — замешкался я.
— Чем тут поможешь…
— Постой! А Мишель! Что случилось с Мишель?! — официантки, полицейские, все оживились. Оказалось, что никто не знает где она. Наверное, воспользовавшись переполохом, Мишель сбежала. Осуществила свою мечту.
Мы плелись обратно, мимо горящего крыла мотеля. Пожарные рвали крючьями двери комнат и направляли внутрь плюющийся пеной брандспойт. Одна из дверей не подавалась, мы остановились посмотреть. Эта была комната триста семь. Но вот бравые молодцы справились и с ней.
— Помнишь ту тёлку… с сиськами?
— А мамин звонок, когда она мне втык устроила за ночную работу!
— Кулон…
Я вспоминал разговор с Мишель…
Пожарные ринулись внутрь, орудуя крюками и пенной струей.
— Конец волшебной комнатке.
Мы переоделись в одежду, в которой прибыли сюда два месяца назад. Больше нас ничего не держало. Мы направились к автобусной станции. Транспорт на Нью-Йорк с пересадкой в Балтиморе отходил через полчаса.
В зале ожидания молодая негритянка спросила:
— Куда едете?
— В Нью-Йорк.
— Как бы я хотела поехать в Нью-Йорк.
Мы тряслись в ночном автобусе. Одни пассажиры сменялись другими. На вокзале в Балтиморе не горели первые три буквы, получалось «тимор». Всю дорогу мы не разговаривали друг с другом и приехали в Нью-Йорк ранним утром.
Гуд бай, Америка
Город стал другим. Свеженькую куртизанку Холли Голайтли изнасиловали, изуродовали, а её любимого кота освежевали у неё на глазах. Тротуары, окна, машины покрывал слой серой липкой пыли. Господь вытряхнул свой пылесос прямо на Манхэттэн.
— Пепел, — сказал Юкка, проведя пальцем по каменному карнизу.
Пепел забивался в нос, разъедал глаза, скрипел на зубах. Запах тоже изменился. Пахло пережаренным бифштексом. Огромным бифштексом из трех с лишним тысяч тел.
Мы устроились в хостеле «Одиссей», единственное окошко смотрело в колодец бессмысленно маленького и сумрачного внутреннего дворика, кирпичные стены которого, а также оконное стекло и москитная сетка покрывал плотный слой голубиного помёта. Мы отправились слоняться по городу. Лица прохожих изменились. Уверенность сменилась испугом, а сосредоточенность растерянностью. Кварталы вокруг бывшего мирового торгового центра были оцеплены. Но уже из Сохо виднелась гора дымящихся обломков, напоминающая вулкан. Повсюду работали уборочные машины. Казалось, что мертвеца спешно пытаются загримировать под живого. Швейцары усердно смывали гарь перед подъездами, но серые хлопья, походящие на скорбных птиц, слетались снова.
