Александр Иличевский - Математик
Максим предпринял изыскания, для чего отыскал телефон Музея истории развития газового хозяйства Москвы. Он дозвонился до его директора и кое-что разузнал. Музейщик оказался заикой, но словоохотливым. Он не удивился причине расспросов и был счастлив наконец рассказать то, что никому никогда не было интересно, но что составляло предмет его рабочей страсти. Выяснилось, что колонки широко распространились вместе с магистральным газом, который пришел в Москву уже после войны — газопровод Саратов—Москва был пущен в 1946 году. К саратовскому газу в 1951 году присоединился газ, шедший по маршруту Дашава—Киев—Москва.
«До этого использовались или индивидуальные котельные, или центральная система горячего водоснабжения, — рассказал музейщик. — С колонками была опасность отравиться газом при погасании пламени, поэтому их нельзя было оставлять без присмотра. А здание должно было иметь специальный дымоход, со всеми особенностями вроде отдельного ствола на каждую колонку, отсутствием горизонтальных участков, необходимой высотой трубы над коньком, — то есть конструкция дома должна была допускать установку колонок».
«Не знаю, особенно правдоподобных версий у меня нет, — добавил, подумав, директор музея. — Я сам как-то ночевал в квартире-общежитии, в которой потом отравились два человека, но там колонка барахлила — гасила пламя, а потом опять открывала газ… Автоматика после войны — человеческая воля. Можно отравиться, если выйти из душа, выключить воду, но забыть выключить газ. А в самом санузле сложно отравиться, поскольку там вентиляция хорошая. Природный газ плохо сжижается, поэтому его и сейчас предпочитают транспортировать по трубам, а не возить в цистернах. Само отравление газом происходит незаметно, по крайней мере так рассказывают при инструктаже: залез человек в колодец и не вылез».
* * *Барни наконец уговорил Максима поехать в Россию, но тот настоял на том, что они выстроят маршрут, учитывая его желание проехать по местам предков — бабушки Акулины и прадеда Митрофана. Могилы предков он не надеялся найти. Но хотя бы взять землицы с полей. Максим готовился осенью приступить к решающему штурму задачи по популяционной генетике, и перед этим ему было необходимо увидеть ландшафт, запечатленный в сознании его предков.
Решено было отправиться на Украину, оттуда на Кубань, Ставрополье и в Калмыкию. Барни интересовался калмыками — древними монгольскими пришельцами: он считал, что принесенный ими буддизм особенный, поскольку хранит затерянные в веках обычаи и предания. Он верил, что именно калмыки со своими «Досками судьбы», древней книгой предсказаний, несут тайное знание о Шамбале. Барни считал, что калмыки недаром поселились близ Маныча — доисторического морского пролива, соединявшего некогда Каспийское и Черное моря, от которого сейчас осталась обширная система лиманов, озер, островов. Он мечтал побывать в одном из дацанов, находящихся близ Маныча, расспросить лам о Шамбале. «Вдруг Шамбала вовсе не в горах, а в степи — и калмыки, то есть монголы, как раз и пришли когда-то с Востока в степь для поисков Шамбалы… Что-то же их должно было увлечь за тридевять земель и заставить остаться!»
Прилетев в Москву, три дня они потратили на Кремль, музеи и ночные клубы, день отсыпались. Едва продрав глаза, Макс собрался ехать к матери в Долгопрудный, вскочил, умылся, и тут Барни появился на пороге номера с ключами от автомобиля: он взял напрокат «Ауди»; через час они выехали из города по трассе М2, держа направление на юг.
Переехали Оку, приблизились к Туле, последовали указателям «Ясная Поляна». На входе в усадьбу купили у старушки два пакета яблок и ступили на аллею из древних, огромных, как дома, деревьев. Перво-наперво отыскали могилу писателя, над овражком. Затем обошли постройки, поднялись во флигель, оказавшийся совсем небольшим. Максиму было странно представить автора «Анны Карениной» — романа размером с океан — обитающим здесь, в этом небольшом, слишком человеческом жилье. Толстой виделся ему прозрачным гигантом, выше деревьев вышагивающим по окрестным полям. Усадьба (сараи, дальние хозяйственные постройки, конюшня, где рядом с лошадью, распряженной и зарывшейся мордой в сено на возу, поддатый юный конюх шумно запрещал фотографироваться очередным посетителям, но неизменно соглашался за небольшую мзду) оказалась топологически надломленной — в ней не хватало центра — рельеф ее был подобен незамкнутой воронке. Вот почему Максим не удивился, когда краем уха услыхал донесшиеся от экскурсовода — долговязого, сутулого, с бородкой, в полотняном пиджачке, из коротких рукавов которого проливались при жестикуляции руки-плети, — следующие сведения. На центральной поляне, венчавшей возвышение ландшафта, — стоял когда-то большой барский дом, который был молодым Толстым утрачен — разобран и увезен; граф-писатель с тех пор тщился всеми силами на том же месте построить новый дом, за тем и ездил в Арзамас, хлопоча о лесе для него; для того же писал романы — однако, дом — колыбель покоя и счастья — так и не вернулся на прежнее место, оставив в Ясной Поляне зияние — и топологическое, и экзистенциальное…
«Какой умный экскурсовод…» — подумал Максим.
Пообедав в кафе, не спеша тронулись дальше и, проезжая полями, видели, как четырехкрылый этажерчатый самолет на вираже сыплет сверху одуванчиковых парашютистов.
В Орле покрутились в центре, выбирая подходящую гостиницу, ибо в муниципальный «Орел» (ампирное сумрачное снаружи и внутри здание с филенчатыми панелями, подоконниками полутораметровой ширины и холлом, похожим на храмовый вестибюль) Барни не желали селить по иностранному паспорту, ссылаясь на жесткие требования закона. Строгая дама в форменном темно-синем кителе и блузке с кружевной манишкой была неподкупна.
— Иностранцам нечего делать в муниципальной гостинице, — сказал Максим. — Иностранцам следует ночевать на берегу Орлика. Подогнать машину к удобному съезду, разложить сиденья и завалиться в спальном мешке. Утром проснуться по горло в речном тумане.
— Что значит муниципальная гостиница? — вопрошал Барни. — Почему мэрия не пускает в город иностранцев? Есть в этом городе другие, обыкновенные гостиницы?
Частных гостиниц в центре не отыскалось. Зато на автобусной остановке друзья расспросили благообразного мужчину, который сразу понял, в чем дело. Он чопорно отрекомендовался бывшим работником МВД и послал их в ведомственное общежитие-гостиницу.
Там тоже пришлось подискутировать с комендантшей. Но она сдалась при условии, что они оставят свои паспорта в качестве залога, и выдала ключ с номерным бочонком из лото вместо брелка. Рядом с общежитием нашли стоянку. Постучались в высоченные ворота. Их бодро открыла девочка-подросток. Машину поставили под высоченную темную стену с колючей проволокой, озаренную с обратной стороны прожектором. Прошли в конторку, где девочка при свете оказалась спившейся женщиной мальчишеского телосложения. Она быстро их оформила, и Макс успел подумать, что испитое лицо, полное теней и припухлостей, похоже на лицо, искаженное контрастным макияжем, к какому прибегают балерины, чтобы из глубины зала видны были черты.
Вернулись в общагу и поднялись на четвертый этаж. Ужаснулись затхлости. В комнате по стенам стояли койки с тумбочками, одна из них была увенчана телевизором, у входа — холодильник.
Они сели перекусить, и тут их внимание привлекли странные звуки, которые раздавались за окном. Не переставая жевать, Макс отодвинул занавеску.
Окна милицейской общаги выходили на тюрьму. Кирпичное угрюмое здание с рядами сводчатых узких окон, очевидно, еще дореволюционной постройки, было обнесено несколькими зонами отчуждения. По периметру стояли вышки, на них маячили часовые, под вышками располагались зарешеченные сверху камеры, спиралями разлеталась колючая проволока, и светили навылет прожектора. Лаяли собаки, слышались команды: «рядом», «сидеть»…
Но главным звуком был мелкий дробный стук — звук ложек, выскребавших миски.
— Проклятье, — выдохнул Барни.
У Макса наконец прошел кусок в горло. Есть расхотелось. Тело затосковало.
Вскоре завыли сирены, застучали клети и засовы. В окнах что-то замелькало. Сирены включались при открытии зоны прохода и замолкали, после того как дважды клацали замки. Макс рассмотрел в окнах на всех этажах силуэты. Потом вразнобой застучали засовы и настала тишина.
Барни мрачно смотрел на Макса со своей кровати.
— Ну что, сваливаем? — спросил Макс.
— У меня нет сил, — ответил Барни. Он снял рубашку, стянул джинсы, откинул одеяло, порылся в клапане рюкзака, достал пластмассовый пузырек и оттуда таблетку, запил снотворное водой из бутылки.
Через десять минут Барни посвистывал носом. Макс с завистью следил за его ровным дыханием.
