Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Исаев, глядя в хмурое окно, где мутно мокла ранняя весна, помолчал, думая, вероятно, не о дочери и Павле, а о себе и о том, как часто кажущееся мнится действительным. Спросил:
– А ты не ошибаешься?
– Нет. Вы не беспокойтесь, я ей не нравлюсь.
– Да? Откуда знаешь?
– Сама говорит.
– Мало ли что они говорят… Смотри, Павел, если обидишь ее… – Исаев встал, подошел к застекленному шкафу, где хранились всякие сувениры и кубки за производственную деятельность от районных, городских и государственных организаций, а несколько – аж с международных выставок (стран СЭВ, естественно), достал оттуда кинжал, вынул из украшенных узорами ножен длинный клинок, узко заостренный, к концу сдержанно загнутый, вид имевший хищный, кровожадный.
– Кинжал «Кама», – сказал Исаев. – Родственники подарили на пятьдесят лет. Я же аварец, ты знал?
Нет, Павел не знал этого. Тогда было время установки на равенство наций, хотя чрезмерно продвинуться меньшинствам все же не давали, Павел видел в Исаеве что-то как бы южное, кавказское, но русские лица разнообразны – с монголоидными, угро-финскими, средиземноморскими и другими чертами, не было привычки вглядываться. Даже то, что евреи имеют какие-то особые внешние признаки, Павел понял только лет в восемнадцать, не раньше. Возможно, это была его личная толерантность, как сказали бы сейчас.
– Нет, Тимур Семенович.
– Вообще-то Саламович, но это между нами. Не потому, что я стесняюсь, а чтобы лишних вопросов не было. У нас же любят сам знаешь как. Чтобы начальник был, как полено, обрубленный, ничего личного, биография типовая, юность комсомольская, национальность никакая. А с фамилией мне повезло, у русских такие есть. Главное что, Павел? Главное, если ты что-то плохое сделаешь моей дочери, я тебе яйца отрежу. И это не шутка.
Павел промолчал. Слишком неожиданными были слова Исаева.
– Я человек цивилизованный, – продолжил Тимур Семенович-Саламович, – и в России с детства живу, но меня мои кавказские родственники не поймут, если я этого не сделаю. Понял меня? Поэтому, если ты просто так, лучше сразу исчезни. А если серьезно… Откровенно говоря, я бы не против. Ей хорошо бы за такого, как ты, выйти. Ты перспективный, надежный… Нашего полета, можно сказать.
Павел воспринял это как благословение, понимая, что дело не только в том, что он одного полета с Исаевым, отец просто хочет сдать дочку на руки надежному – вот ключевое слово – человеку и вздохнуть с облегчением. И Павел стал все чаще звонить Ирине, выманивать ее в кино, прокатиться за город или просто прогуляться в центральном городском парке, пригласил один раз на день рождения товарища, а она в ответ пригласила на день рождения подруги, где они и поцеловались в первый раз.
Павел познакомил Ирину с друзьями, с братьями – уже как невесту, дело шло прямиком к свадьбе, уже собирались подавать заявление в загс, но тут Ирина вдруг сказала, что хочет еще подумать. Павел бесился, злился, но терпел. Ждал.
Через неделю был день рождения у Максима, собрались все родственники, Павел позвал Ирину, не надеясь на согласие, но она с готовностью приняла приглашение. А потом был разговор на балконе, разговор на троих: Павел, Леонид, Ирина. Леонид держал балконную дверь за веревочку, чтобы не открыли изнутри, и говорил:
– Такое дело, Паша, мы с Ириной нравимся друг другу. Так получилось. Хотим, чтобы ты знал.
– И далеко зашло? – спросил Павел.
– Не надо нас оскорблять, – сказала Ирина. – Мы действительно с Леонидом друг другу нравимся. Пока мы только это поняли, больше ничего. Я виновата, не разобралась, думала… Неважно, что я думала. Но теперь все честно.
– И когда вы успели снюхаться? – спросил Павел, оглядываясь на окно, в которое кто-то стучал. – Сейчас! – крикнул он.
– Ты сам нас познакомил, – напомнила Ирина.
– Ну да, ну да…
Павел взял веревочку из руки Леонида, протянул Ирине.
– Подержи-ка.
– Паша, перестань…
Павел увидел гвоздь, торчащий из-под жестяного подоконника, намотал на него веревочку, после этого пихнул брата в сторону от двери, туда, где он был не виден из комнаты. И там коротко и сильно стукнул кулаком в лицо. Хватило одного раза: Леонид ударился о перегородку балкона, сполз, лицо сразу же залилось кровью.
Ирина не могла кричать – из комнаты могут увидеть и услышать гости, отец, она не хотела публичного скандала. Павел же улыбался. Все это выглядело из-за стекла милой беседой, только Леонида не видно. Но вот и он – вытирает лицо, смеется. Голубь, наверное, нагадил.
Леонид действительно смеялся.
– Чего ты этим добился? – спросил он брата.
– А я ничего не добивался, – объяснил Павел. – Захотелось ударить, естественная реакция. Я вас вообще убить готов обоих. Но я подожду. Ты, Ириша, ко мне все равно вернешься. Потому что он ни с кем долго не может, я его знаю. Он тебе только голову морочит. Ему не до женщин. А если до женщин, то не до семьи. Так, Леня?
И взгляд Ирины на Леонида – вопросительный, растерянный – многое сказал Павлу.
Леонид не ответил, продолжал посмеиваться, но вышло именно так, как Павел и предполагал: через месяц Ирина позвонила и сказала, что ошиблась. Со всеми бывает.
– Ладно, – сказал Павел. – Но учти, когда поженимся, больше никаких ошибок.
– За кого ты меня принимаешь?
С Леонидом Павел объясняться не стал и даже пригласил его на свадьбу. Тот пытался начать разговор с виноватым видом, но Павел сказал ему:
– Не надо. Главное, чтобы ты знал и понял, Леня: ничего не было. Никто ничего не знает и не узнает. А если кто знает, забудет. От Ирины держись на всякий случай подальше. Больше ничего не требуется.
Свадеб было две: решили сначала устроить здесь, в Сарынске, свадьбу для родственников жениха, а потом отправились в Дагестан, на родину Тимура Семеновича, где отмечали уже по-кавказски, хотя некоторые аксакалы хмурились. Когда кавказский мужчина женился на русской, это не возбранялось, а вот отдавать своих дочерей за русских мужчин не любили. Не из-за веры (хотя она тоже играла роль), а из-за недоверия: русские мужчины пьют, не всегда умеют обеспечить семью, плохо воспитывают жен и детей.
Павлу хватило ума потом не напоминать Ирине о недоразумении с Леонидом. Она была идеальной женой и матерью, хотя и казалась Павлу холодноватой, несмотря на горскую кровь. Но при этом, безусловно, верна ему, предана семье, что еще нужно? Даже ревновала, как и положено порядочным женам, хмурилась, когда он задерживался или не слишком правдоподобно объяснял, где был. Наказывала молчанием – по неделе ни слова, не допускала к себе. Но потом смягчалась, прощала. В общем, образцовая семья, лучше не скажешь. Леонид вел себя корректно, к тому же у него была то одна женщина, то другая – не очень много, впрочем. Кто видел со стороны, как общаются Леонид и Ирина, никогда бы не подумал, что между ними было или возможно что-то личное: исключительно родственные слова, интонации, взгляды.
И вдруг ниоткуда, ни из чего – ее слова: хочу уйти.
Почему, что случилось, из-за чего?
Никаких объяснений.
Объяснил Леонид, взял на себя эту трудность.
– Видишь ли, так получилось, что мы опять друг другу нравимся. Я понимаю, смешно… То есть не смешно.
О том, что было после, вспоминать не хочется. Нагромождение нелепых поступков, глупостей, просто идиотизма – и со стороны Ирины, и со стороны Леонида, который будто и не повзрослел, вел себя неадекватно.
А потом…
Потом Леонид исчез. Павел сумел доказать Ирине, что не имеет к этому отношения. Она поверила. Сказала:
– Хорошо, что так, а то бы я умерла.
Полгода она чернела, худела, Павел боялся за нее, но все обошлось, она стала выравниваться, семейная жизнь продолжилась, будто ничего и не было. Опять Ирина была добропорядочной женой и образцовой матерью. Это благополучие длилось много лет, но Павел втайне все ждал и ждал чего-то – и дождался. Повторилось уже без Леонида, без какого-либо мужчины вообще, просто сказала:
– Все, Паша, больше не могу. Уйду от тебя, прости.
О дальнейшем вспоминать хочется еще меньше. Мог бы Павел дойти до чего-то страшного, но Бог не допустил, судьба рассудила Ирину раньше. Перекресток, ночь, дождь, грузовик, вылетевший на красный свет…
Через год после ее смерти он наткнулся в Интернете на репродукцию картины аварского художника первой половины двадцатого века Халил-Бека Мусаясула, восточного космополита, картина называлась «Портрет аварки из села Чох в национальном костюме», и поражен был схожестью этой безымянной аварки с Ириной, тут же возникла идея – добыть картину. За любые деньги. И, если бы она была в частном владении, вопрос решился бы, но картина оказалась в одном из европейских государственных музеев, и музей этот не имел права продажи своих фондов без государственного разрешения, получить которое оказалось невозможно ни за какие деньги. Тогда Павел заказал копию одному из лучших мастеров-копиистов, она стоила ненамного меньше оригинала. Висит теперь в кабинете – для чужих глаз не предназначено.
