Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
— Зачем же мне говорить, кто поверит мне?
— Поверят не поверят, а дыму без огня вроде и не бывает. Часы-то ходют или сломанные?
— Ходят, ходят, — успокоила Евгения Сергеевна. — Им цены нет, и цепочка серебряная. А перстень с изумрудом…
— Цена нынче на все есть, вопрос — какая? — сказал Яков Филиппович. — Жизнь наша цена всему, вот оно как получается. Изумруд, говоришь?
— Изумруд.
— Схоронила, значит, от обыска.
Евгения Сергеевна не ответила на это ничего, зато — в который уже раз — мысленно поблагодарила Анну Францевну.
— Выручите, Яков Филиппович! Никогда вам этого не забуду.
— Не забудешь, это точно, — усмехнулся он. — .злато у меня на тебя нет, и жить бы могла, когда бы не характер твой… Смотри, Сергеевна! Если что — посажу, второй раз не пожалею… Езжай с Богом. Вот завтра же и езжай. Чтобы одним духом порешить.
— А дела кому сдать?
— Чего там дела. Сами разберемся с делами.
— Можно еще вас попросить…
— Проси.
— Лошадь дадите до станции доехать?
— Ну, сказанула! Да неужто пешкодралом отправим? Люди же мы, не звери какие-нибудь.
— Спасибо, — пожалуй что и искренне поблагодарила Евгения Сергеевна, — Вот часы и перстень, — Она протянула коробку из-под конфет.
— Не надо! — отстраняя ее руку, сказал Яков Филиппович. — Завтра и отдашь, когда уезжать соберешься. И не мне, а Варваре отдашь. Вроде как подаришь ей. Не мое это дело, ваши это с ней бабские дела.
— Не доверяете?
— Не то чтоб, а так-то оно лучше и спокойнее. Варвара придет тебя проводить, на дорогу кое-чего принесет, она — жалостливая, все знают. Вот ты и отдаришь ее. И люди, какие если придут проводить, пусть видят, что по-хорошему расстались, по-людски, раз баба моя провожать явилась с гостинцами.
И опять он предусмотрел все, подумала Евгения Сергеевна, застраховал себя от любой неожиданности. Нет, ему не откажешь в логике и здравомыслии…
XXII
ПРОВОДИТЬ их пришел Дмитрий Иванович, принес и письмо. А следом пришла и Варвара Степановна, что удивило учителя. Она поздоровалась с обычным своим поклоном и поставила на лавку объемистую корзину, накрытую тряпицей.
— Тут вот еды кой-какой Яков Филиппыч на дорогу вам прислал, — сказала она смущенно. — Шанежки там, сальца маленько. Чем богаты, как говорится…
— Что вы, что вы, — заупрямилась Евгения Сергеевна, — обойдемся.
— Не обижайте, примите уж, от чистого сердца. И еще Яков Филиппыч велел передать, что зла не держит. Счастливой вам дороги, а я пойду, — Она снова поклонилась.
— Подождите минуточку, — задержала ее Евгения Сергеевна. Она взяла приготовленную коробку и протянула Варваре Степановне: — Это вам на память.
— Я не могу. — Варвара Степановна даже руки за спину убрала.
— Ну вот, а меня обижаете.
Дмитрий Иванович, кажется, понял все.
— Покурю пойду, — сказал он и вышел из избы.
— Мы так договорились с вашим мужем, — объяснила Евгения Сергеевна, опять протягивая коробку.
— Стыдно-то, Господи, как!.. — покусывая губу, промолвила Варвара Степановна, но коробку приняла и спрятала под платок. — Уж простите нас, грешных!..
— Пустяки, нам лишь бы уехать.
После, когда Варвара Степановна ушла, Дмитрий Иванович не выдержал все-таки и не без ехидства спросил:
— Откупились? И дорого взял?
Евгения Сергеевна промолчала.
— Письмо понесете, будьте осторожны, — сказал он. — Всякое может случиться. И от меня привет Кондратию.
Отвозил их на станцию конюх дед Степан. Он уложил в возок небогатый скарб, потом с сомнением взглянул на ноги Евгении Сергеевны и, покачав головой, сказал:
— Нешто в такой обувке можно ехать? К нам заедем, бабка моя даст пимы. — Два тулупа он захватил заранее.
Евгения Сергеевна была в стареньких фетровых ботах, а мороз подбирался к сорока.
Дед Степан сам укутал Евгению Сергеевну и Андрея в тулупы и еще на ноги кинул охапку сена.
Лошадь шла крупной, размеренной рысью, возок плавно катился по гладкой, хорошо наезженной дороге. Тотчас за поскотиной дорога углублялась в лес, и деревня Серово быстро скрылась из виду. Евгения Сергеевна вздохнула с облегчением. Неизвестно, что ожидало их в неведомой Койве, однако надо признать, понимала она, что все могло сложиться гораздо хуже. Жаль, конечно, было и часов, и перстня, но какое счастье, Господи, какое же это счастье, что у нее были эти часы и перстень!.. Евгения Сергеевна снова и снова мысленно благодарила Анну Францевну, ее прозорливость и давала себе слово во что бы то ни стало сохранить бусы, чтобы, когда они вернутся после войны в Ленинград, возвратить их Анне Францевне…
— Карахтерами не сошлись, так оно получается, — проговорил дед Степан. — И то, карахтер-то у Якова Филиппыча не приведи Бог какой. Ежели что не по-евонному, со свету сживет, кого хошь сживет. Это ему раз плюнуть. А ты бы в район подалась. Так, мол, и так. Не правый, мол, председатель. Мы-то что, мы-то вроде привыкшие ко всякому, законов не знаем, грамоте не учены, а ты ж образованная, Сергевна…
— Никто мне не поверит.
— Ох-хо, и это правда. Яков-то Филиппыч в большой силе перед начальством. Хозяин крепкий, что тут скажешь!.. И все у него ладно, все справно. А прежде-то, до того, как колхозам стать, ничего у их не было. Голь как есть перекатная, только что глотка большая.
— А мне казалось, что он из кулаков, — удивилась Евгения Сергеевна. Впрочем, подумала она об этом только теперь.
— Ни-и, что ты! Это он в силу-то вошел, когда колхоз стал. Оно и выходит, что власть как есть евонная. Прежде-то их во внимание никто не примал. А теперя Яков Филиппыч в районе всем нужон. Кому что надо, сейчас к нему. А он не откажет, не-ет. А ну, ленивая, наддай, язви тебя в душу!.. Мужика-то твоего правда заарестовали али бабьи сплетки это?..
— Правда, Степан Петрович, — вздохнула Евгения Сергеевна.
— Ишь, как оно в жизни выкручивается все. Зря небось?
— Зря. Не надо об этом спрашивать.
— Знамо дело, что не надо, — согласился дед Степан. — Оно и видно, что зря. У такой женщины, как ты, и мужик справный и честный должен быть.
Евгения Сергеевна улыбнулась невольно.
— В столицах испокон веку так, — продолжал дед Степан. — Друг дружку арестовывают, а то и вовсе-Как новая власть… Эх-ха! У нас-то поспокойнее будет. Живем — не жалимся. Война, конечное дело, а так-то жить можно, чего не жить, ежели живется. И до колхозов жили, и при колхозах живем. — Он взмахнул кнутом, и лошадь прибавила ходу.
А на подъезде к деревне Займище дед Степан отчего-то вдруг забеспокоился. Ему показалось, что лошадь стала припадать на левую переднюю ногу, хотя Евгения Сергеевна этого не замечала. Он остановил лошадь, вылез из возка и долго осматривал копыто.
— Ах ты, язви ее душу, мать твою! Подкова болтается, а я-то думаю, что такое?.. Не доедем, однако.
— А что же делать? — обеспокоилась и Евгения Сергеевна.
— Что тут делать, — сказал дед Степан, — ковать придется. Ладно хоть в Займище кузнец хороший.
Займище деревня небольшая, дворов тридцать всего. Колхоз здесь был слабенький, еле-еле концы с концами сводил. Евгения Сергеевна знала это по районным сводкам.
Остановились в центре села.
— Кума моя тут живет, — объяснил дед Степан. — У нее и побудете, покуда я справлюсь.
В избе была одна старуха. Дед Степан шепнул ей что-то, она согласно закивала.
— Скидывайтесь, — шамкая беззубым ртом, пригласила она. — У меня жарко натоплено, сопреете, а после смерзнете на холоду.
Евгения Сергеевна разделась сама, размотала с головы Андрея шерстяной платок. Старуха тем временем вытащила из печи чугунок со щами, принесла из сеней кринку с молоком.
— Вы не беспокойтесь, мы сыты, да и ненадолго, — стыдливо отказывалась от угощения Евгения Сергеевна.
— Горяченьких щец завсегда похлебать нехудо, а покуда Степан добудится Федота, ого как много время пройдет.
— Он что, пьян?
— А уж никак с неделю, поди.
Едва сели к столу, как отворилась дверь и в избу вошел мужчина в шинели. Один рукав, пустой, был засунут в карман.
— Здорова бывай, Мироновна, — стаскивая с головы шапку, сказал он. — У тебя гости, гляжу. Здрасте.
— Здравствуйте, — ответила Евгения Сергеевна.
— Проезжие, — пояснила старуха. — Кум Степан из Серова на станцию везет, а у коня подкова отскочила. Поехал к Федоту. Присаживайся тоже, похлебай щец моих.
— Сей час дома хлебал, — сказал мужчина. Он присел на лавку, ловко одной рукой свернул цигарку, так же ловко, зажав коленями кремень и трут, высек огонь и закурил. — А в Серове-то что делали? — поинтересовался он, внимательно приглядываясь к Евгении Сергеевне.
— Жили там. — Она почему-то подумала, что это какой-то уполномоченный пришел проверить их.
— Постой-ка, постой-ка! Не ты ли у Якова Филиппыча счетоводом работаешь?
