Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
Гильермо берет со стола пачку сахара и бухает в свою кружку примерно тонну, просыпая примерно столько же.
– Это хороший знак, – говорю я.
– Что?
– Рассыпать сахар. Просыпать соль – не к добру, а вот сахар…
– Впервые слышу, – улыбается он, а потом толкает пачку рукой, она падает, и все ее содержимое высыпается на пол. – Пожалуйста.
Меня переполняет радость.
– Правда, не знаю, в счет ли, если сделать это нарочно.
– Конечно в счет, – отвечает Гильермо, вытряхивая из мятой пачки, которую он оставил на столе рядом с очередным блокнотом, сигарету. Затем откидывается на спинку, прикуривает, глубоко затягивается. В воздухе между нами клубится дым. Он снова принимается меня осматривать. – Хочу, чтобы ты знала, что на улице я тебя услышал. Вот об этом. – Он кладет руку на грудь. – Ты была честная со мной, и я буду честный с тобой. – Гильермо смотрит мне в глаза, и у меня кружится голова. – Когда ты приходила до этого, я был не в форме. Со мной такое иногда случается… И я помню, что прогнал тебя. Что я еще говорил – не помню. Я многое забыл… за всю ту неделю… – Он машет сигаретой. – Но я скажу, что у меня есть причина, почему я больше не преподаю. Во мне просто нет этого, того, что тебе надо. Просто-напросто нет. – Он затягивается и выпускает много серого дыма в сторону гигантов. – Я, как они. Каждый день думаю, что это происходит, что я наконец превращаюсь в камень, с которым работаю.
– И я тоже, – вырывается у меня. – И я каменная. Я как раз об этом на днях думала. И мне кажется, что эта болезнь у всей моей семьи. Фибродисплазия называется…
– Нет-нет-нет, ты не каменная, – перебивает он. – Такой болезни у тебя нет. И вообще никакой болезни. – Гильермо нежно касается моей щеки своим мозолистым пальцем и не убирает. – Поверь мне, – продолжает он. – Если кто-то в этом и разбирается, так это я.
Глаза у него стали очень мягкими. И я могу в них купаться.
У меня вдруг внутри стало так тихо.
Я киваю, он улыбается и убирает руку. Я кладу на это место свою ладонь, не понимая, что происходит. Почему мое единственное желание теперь – чтобы он снова коснулся моей щеки. Еще раз. И чтобы сказал, что у меня все хорошо, и еще, и еще, пока это не станет правдой.
Гильермо тушит сигарету:
– А я вот другое дело. Я уже несколько лет не преподаю. И не буду. Наверное, никогда, так что…
Ой. Я обхватываю себя руками. Я страшно ошиблась. Когда Гильермо пригласил меня выпить кофе, я думала, он согласился.
Что он мне поможет. Мне начинает казаться, что легкие отказывают.
– Теперь я хочу лишь работать. – На его лицо легла тень. – Больше во мне ничего нет. Это все, что я могу, чтобы… – Он не заканчивает, просто смотрит на своих гигантов. – Я хочу думать и переживать только за них, понимаешь? И всё. – Голос его стал серым, как свинец.
Я опустила взгляд на руки, внутри копится разочарование – черное, густое, лишенное надежды.
– Я так понимаю, – продолжает он, – что ты учишься в ШИКе, судя по тому, что ты упомянула Сэнди, так? – Я киваю. – У них же кто-то есть? Какой-то Иван, он же сможет помочь тебе с работой?
– Он в Италии, – говорю я, и голос меня подводит. Нет. Как такое может быть? Только не сейчас, пожалуйста. Впервые за два года у меня по щекам побежали слезы. Я поспешно вытираю их, а потом снова и снова. – Ясно, – говорю я и встаю. – Правда. Все нормально. Это была глупая затея. Спасибо за кофе. – Надо валить. И перестать рыдать. Внутри нарастает такой страшный и мощный всхлип, что он все мои птичьи кости переломает. Джудмагеддон. Я покрепче сжимаю ребра руками и на дрожащих ногах заставляю себя пройти через залитую солнцем студию, через почтовую комнату, а потом и по темному затхлому коридору, от такого контраста я совершенно ничего не вижу, и тут меня останавливает его баритон.
– Тебе настолько надо сделать эту скульптуру, что ты вот так вот плачешь?
Я поворачиваюсь. Он стоит у стены возле картины с поцелуем, скрестив на груди руки.
– Да, – выдыхаю я, а потом говорю спокойнее, – да. – Он готов передумать? Всхлип начинает отступать.
Скульптор поглаживает подбородок. Его лицо смягчается.
– Тебе настолько надо изваять эту скульптуру, что ты готова рисковать жизнью, находясь в одном помещении с этой кошкой, разносчицей смертельных болезней?
– Да, однозначно. Прошу вас.
– И ты уверена, что готова отдать теплое и влажное дыхание глины за холодную и не знающую прощения вечность камня?
– Уверена. – Что бы это ни значило.
– Приходи завтра после обеда. Неси портфолио и альбом. И скажи своему брату отдать уже обратно солнце, деревья, звезды, всё. По-моему, тебе это нужно.
– Вы согласились?
– Да. Хотя не знаю почему.
Я уже готова прыгнуть через комнату и обнять его.
– О, нет. – Он покачивает пальцем. – Не надо такого довольного вида. Я заранее предупреждаю. Все ученики меня презирают.
Я закрываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной, не понимая, что со мной там произошло. Я дезориентирована, как будто посмотрела фильм или только что проснулась ото сна. Я снова и снова благодарю чудесного каменного ангела, который у него там стоит и который исполнил мое желание. Есть проблема с портфолио: у меня все битое. И проблема с альбомом: я не умею делать наброски. В прошлом году за рисование с натуры у меня была тройка. На этом у нас Ноа специализируется.
Но неважно. Он согласился.
Я кручу головой, осматриваю улицу, она широкая, на ней растут ряды деревьев и стоят развалюхи Викторианской эпохи, где живут ребята из колледжа, а также склады, несколько офисных зданий и та самая церковь. Я впитываю костями первое за этот год солнце, и тут раздается визг мотоцикла. Я смотрю на водителя, он довольный, на адреналине, разворачивается бумерангом под таким углом, что его байк проскребает по асфальту. Блин, не в обиду будет сказано, но какой безрассудный идиот, а!
Ивел Книвел с таким же визгом останавливается метрах в четырех от меня.
А.
Ну конечно.
К тому же в солнечных очках. Кто-нибудь, вызовите вертолет для срочной эвакуации.
– Ну привет, – начинает он. – Возвращение падшего ангела.
Он даже не говорит, он как будто поет, слова летят в воздух, словно птички. Почему плохие англичане кажутся умнее всех остальных? Как будто им за простое приветствие надо Нобелевку выдавать.
Я застегиваю молнию на толстовке до самого верха.
Но все равно устранить его из поля зрения не могу.
Он конечно безрассудный идиот, да, но, блин, он так отлично выглядит на байке в этот солнечный зимний день! Таким вообще нельзя разрешать ездить на мотоциклах. Пусть прыгают всюду на «кузнечике» или, того лучше, на надувном мяче. Помимо этого, всем красавчикам надо запретить одновременно говорить с английским акцентом и ездить на мотоцикле.
Уж не говоря про кожаные куртки и крутые очки. Нет, красавчики обязаны носить дурацкие пижамы.
Да, да, бойкот, бойкот.
Но в этот раз я хочу что-нибудь сказать, чтобы он не думал, что я немая.
– Привет, – начинаю я, подражая ему во всем, включая английский акцент и все остальное! О, нет. Чувствую, как краснею. И уже без акцента добавляю: – Отличный разворот.
– Ах, да, – отвечает он, слезая с мотоцикла. – Я не в силах контролировать собственные импульсы. По крайней мере, мне часто об этом говорят.
Прекрасно. За метр восемьдесят проблем с самоконтролем и прочих бед. Я складываю руки на груди, как Гильермо.
– У тебя, наверное, лобная доля мозга недоразвита. Она за контроль отвечает.
Это его смешит. И лицо сразу расползается в разные стороны.
– Ну, спасибо за экспертное врачебное мнение. Премного благодарен.
Я рада, что насмешила его. У него приятный смех, непринужденный и дружелюбный, я бы даже сказала приятный, но я этого не замечаю. Честно говоря, я склонна думать, что это у женя проблемы с импульсивностью, ну, то есть раньше были. Но теперь я все контролирую.
– И какие импульсы тебе не удается сдержать?
– Боюсь, что все, – отвечает он. – В этом-то и проблема.
Да, проблема. Он создан по специальному заказу, чтобы мучить людей. Я уверена, что ему не меньше восемнадцати и что на вечеринках он стоит один у стенки, опрокидывает шоты один за одним, а длинноногие девицы в красных, как пожарная машина, коротеньких платьях стекаются к нему, покачивая бедрами.
Я, конечно, в последнее время по вечеринкам не хожу, но я посмотрела много фильмов, и он точно из таких парней: необузданный, одиночка, с ураганом вместо сердца, он все время чинит беспредел, часто меняя города, девчонок, меняя в своей трагической и непонятой жизни всё. Реально плохой мальчик, не то что те подделки, что учатся со мной в художке, с татухами и пирсингом, капиталом и французскими сигаретами.
Этот, я уверена, только что из тюряги.
Я продолжаю исследовать его «недуг» – дело в том, что я провожу медицинское исследование, а не в том, что он меня интересует, и не в том, что я с ним флиртую или типа того.
