Анатолий Иванов - Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе
— Гляди, Кафтанов, кореш твой Гвоздь концы отдал! — послышалось невдалеке. — А Зубов где, Макар?
— Заткнись! — рявкнул кому-то Макар.
Капитан Кошкин, услышав эти возгласы, чуть скривил потрескавшиеся от сжигавшего его огня губы.
— Остался на земле, подлец…
Алейников понял, что он говорит о Кафтанове.
— Может быть, Кафтанов не ранен…
— Все равно… Перед боем было обещано. А у нас это закон.
В палатке появился Лыков, закопченный, в грязной, пропотевшей насквозь гимнастерке.
— Ну что, Лыков? — спросил Кошкин.
— Товарищ капитан! Данила Иванович… Как же это?
— Давай постони еще, — опять чуть скривил губы Кошкин. Приближающаяся неумолимая смерть обострила уже его лицо, оно сделалось серым, бескровным. — Что, спрашиваю, там?
— Доставляем раненых из-за речки. Кончаются перевязочные материалы. Начальник санчасти услал за ними подводу в дивизию. Сам валится с ног… Осмотрим еще высоту — и все. Пока без вести пропавших числится двести восемь человек. Много убитых по речке вниз сплыло, я сам видел. За речкой, может, кто еще лежит.
Кошкин помолчал и вдруг спросил:
— А Зубов… жив, убит?
— Зубов? Пока ни в тех, ни в этих. Последний раз я его где же видел? На том берегу речки, когда он отделение к высоте повел… Мог бы двигаться — объявился уж.
— Понятно… Ты занимайся своими делами. Ступай.
Старший лейтенант постоял еще молчком, повернулся и вышел.
— А Зубова жалко мне, — едва слышно прошептал Кошкин. — Вот тоже судьба человечья… «Что, говорит, такое Родина, где ее найти?» Ты понимаешь? Нет, тебе не понять…
Алейников вспомнил свой недавний разговор с Зубовым и сказал две короткие фразы:
— Я с ним разговаривал. Он заново вроде бы рождался.
— Да… здесь… в роте.
У командира роты началось удушье, на губах появилась розоватая пена, и сидевшая у его изголовья девушка торопливо стерла ее комочком бинта, зло глянула на Алейникова: чего, мол, торчишь тут, не даешь человеку спокойно умереть? Но Кошкин, словно разгадав ее мысли, проговорил:
— Ты, Яков… спасибо, что зашел. Посиди, погляди, как я умру. Не уходи прежде. Это недолго.
Он говорил, а розовая пена выступала на иссохшихся его губах.
— Я, Данила Иванович, просто ощутил необходимость зайти. Прости меня за все, если можешь.
— Да что ты! Эх, Яков… Много было таких, как ты… и как я. Почему — я не знаю, не успел этого узнать. Может, что-то стал понимать, да не ясно пока. Другие все поймут, все узнают. Скоро… А я… Одно я знаю твердо — моя судьба все же счастливее твоей.
— Что же… правильно.
Один из них был здоров и полон сил, другой умирал, был, собственно, уже мертв. Тот, кто был здоров, произнес кощунственные слова, подтвердив, что судьба умирающего все же счастливее, чем его. Но Кошкин согласно кивнул и прошептал:
— Прощай, Яков. До победы доживи. И скажи обо мне моим… жене и дочери…
Изо рта у него теперь обильно хлынула кровь, он дернулся вдруг, будто намереваясь встать.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — вскрикнула девушка обезумевшим голосом, схватила его за плечи. И он, будто подчиняясь ее рукам, покорно лег, вытянулся и затих.
Едва он затих, девушка обтерла ему губы. Кровь изо рта больше не шла. Девчонка уронила голову на свои колени и беззвучно зарыдала.
Яков Алейников поглядел на ее слабенькие, обтянутые солдатской гимнастеркой, трясущиеся плечи, поднялся и вышел из палатки.
* * * *Ивана Савельева Алейников все же отыскал. Он нашел его через день, километрах в трех от передовой, куда отвели остатки 3-го гвардейского танкового полка, уцелевшие после боя.
Полдневное солнце щедро обливало лучами изувеченный перелесок, обезображенную гусеницами поляну, несколько танков, обшарпанных, с вмятинами на броне, с обгоревшей краской. Танки стояли по всей опушке в беспорядке, как на кладбище, в разные стороны разбросав пушечные стволы, и казалось, что они никогда больше не заведутся, не оживут, не превратятся в грозные боевые машины.
Иван был в нижней рубашке, бос, с повязкой на голове. Выстиранная гимнастерка и портянки были развешаны на кустах. Примостив между сучьями дерева осколок зеркала, он тупой бритвой соскребал со щек грязную и крепкую, многодневную щетину и, когда зашумел мотор алейниковской эмки, даже не повернулся на звук. И Алейников не узнал его в первые секунды, спросил, проходя мимо:
— Третий гвардейский, что ли? Эй, солдат, тебя спрашиваю.
Иван мельком глянул на приехавшего майора.
— Ну, третий…
— Где найти командира полка?
Иван глянул и отвернулся было, но тут же резко, всем телом, крутанулся к приезжему офицеру, отступил назад и чуть вбок, будто пытаясь спрятаться за дерево.
— Савельев?!
Иван еще немного отступил.
— Ну, наконец-то! Здравствуй. Или не узнаешь?
— Почему же… Узнал.
Алейников шагнул к нему еще ближе, первым протянул руку.
Иван помедлил, но тоже подал ему свою. Так они встретились.
— А я который день разыскиваю вас. Тебя и племянника твоего. Из дивизионной газетки про вас случайно узнал. Расписали вас там! Потом мне в штабе дивизии сказали, что вы на высоте, в тылу у немцев, оказались… Семен-то Савельев, племянник, где?
Иван отвернулся и глухо произнес:
— Не найдешь Семку…
— Убит?! Ранен?
— Ну, убитый! — враждебно сказал Иван, натягивая гимнастерку.
Яков стоял и хмурился. Иван, надев гимнастерку, взял высохшие уже портянки, сел под дерево, стал обуваться.
— Жалко парня, — сказал Алейников. — Как же это случилось?
Иван бросил снизу быстрый взгляд на Алейникова.
— А что, особый отдел не знает, как это на войне случается?
— Иван Силантьевич, я не из особого отдела, — проговорил Алейников негромко, ощущая перед этим рядовым солдатом неловкость.
Иван опять глянул на Алейникова снизу, глаза его не потеплели, но в них промелькнуло любопытство.
— А откуда же тогда? — спросил он, вставая. В словах его была недоверчивость.
— Я начальник специальной прифронтовой группы НКВД.
— Это… что же такое?
— Полезная организация… Разведка, диверсии в тылу у немцев. С партизанами связь держим, помогаем им, чем можем… Дел, в общем, хватает.
— Понятно, — помедлив, сказал Иван.
…Спустя некоторое время они, два далеко уже не молодых человека, один в офицерской, а другой в солдатской форме, сидели меж невысоких березок, на мягкой, пахнущей дымом и гарью траве, неподалеку от опушки, на которой собрались ободранные пулями и снарядами танки, недавно вышедшие из боя. На траве стояла вскрытая банка мясной тушенки, котелок с кашей, лежали две ложки, полбулки черствого хлеба, фляжка с водкой, из которой они отхлебнули всего но глотку. За встречу, как сказал Алейников. Иван возражать не стал и молча принял фляжку из рук Алейникова. И теперь он негромко, не спеша, часто останавливаясь, рассказывал тусклым, уставшим голосом:
