Маэстро - Волкодав Юлия
На следующий день маэстро Чинелли как-то странно посматривал на Марата, а потом заявил:
– Очень хорошо понимаю вашу молодость, но извольте заниматься этим не накануне урока – вы, прошу прощения, не звучите. Мне кажется, наши уроки не так часты, чтобы вы не могли совмещать.
Марик покраснел до кончиков ушей. А Чинелли ехидно улыбался и покачивал головой, что-то еще бормоча под нос про молодость и глупость.
* * *
Их роман стремительно развивался. Марик все реже ночевал в гостинице с ребятами. К советам Чинелли он честно старался прислушиваться, но получалось не всегда – Кармен его график занятий совершенно не волновал. Она работала с двенадцати дня до полуночи, и Марат обычно приходил к ней в бар за несколько часов до закрытия. Они болтали, если народу было не очень много, а потом вместе уезжали к Кармен.
И зря старый маэстро ворчал! Теперь Марат не плелся на занятия, а летел, как на крыльях. Ему хотелось петь, хотелось творить, хотелось выучить не одну партию, а десяток! Он упросил Чинелли разучивать с ним дополнительно неаполитанские романсы о любви – к вечно хмурому Джованно он с подобной просьбой подойти не решился. Чинелли посмеялся, пошутил, что ему за это не платят, снова вогнав Марика в краску, но согласился.
Кармен к его вокальным опытам относилась скептически, а на его попытку спеть ей романс во время ночной прогулки по Милану заявила:
– Мама миа, не надо так орать! Люди уже спят! Сейчас еще карабинеры прибегут, чего доброго. Давай договоримся: поешь ты у себя в театре. На меня эти завывания не действуют. У меня к ним иммунитет.
– Иммунитет? – опешил Марат.
– Конечно. – Кармен нарочито широко зевнула, показывая, как ей скучно. – Мне ваше пение надоело до смерти! Все итальянцы поют, все разбираются в опере, все ездят тебе по ушам на свиданиях, падают на колени и дарят розы. Годами. Продолжая при этом жить с мамочкой и кушать только ее пасту на завтрак, обед и ужин.
Марат даже не знал, что ответить, но Кармен и не ждала ответа. Она обвила его шею руками, вовлекая Марика в поцелуй.
– Не уподобляйся им, мой рыцарь. К тому же у тебя отвратительный итальянский!
– Так научи!
– Вот заняться нам больше нечем! Ой, ладно, не смотри на меня так! Научу! Но только не сейчас, хорошо?
Но Кармен слово сдержала, они действительно стали заниматься итальянским, тем более что Марик оказался способным учеником – достаточно было просто говорить с ним по-итальянски, поясняя незнакомые слова и выражения. А правильный акцент он начал быстро копировать благодаря музыкальному слуху.
Жизнь улыбалась Марату во весь рот, и все-таки одно обстоятельство омрачало его счастье. Деньги. А точнее, их катастрофическое отсутствие. Пока они с ребятами жили студенческо-стажерской коммуной, им как-то удавалось сводить концы с концами, вскладчину покупая продукты и готовя на всех. Но на такси, на посиделки в баре, на свидания, во время которых хотелось купить любимой девушке хотя бы одну розу, пусть она и смеялась над рыцарскими проявлениями, денег не просто не хватало – их не было. По утрам, просыпаясь в квартире Кармен, Марат чуть ли не бегом бросался к двери, сочиняя сказки, что он опаздывает на занятия. На самом деле он отчаянно боялся, что Кармен начнет кормить его завтраком и предлагать кофе. Воспитанный в строгих традициях Республики, где бабушка никогда в жизни не работала, а дедушка считал своим долгом обеспечивать семью, он не мог позволить себе сидеть на шее у женщины.
Была и другая проблема. Марат окончательно вырос из пиджака, привезенного еще из Республики и изрядно затасканного в Москве. Если раньше запястья вылезали за рукав на пару сантиметров, то теперь на добрых пять-шесть, да и застегивал его Марат с большим трудом. Обе его рубашки без пиджака имели совсем уже непотребный вид, и Марик старался оставаться полностью одетым до последнего, чуть ли не в одежде ныряя под одеяло.
Кармен, вероятно, что-то замечала, но как женщина достаточно умная виду не показывала, денег не предлагала, понимая, чем закончится подобное предложение. Но в один из вечеров, когда Марат протирал единственные брюки в «Чинзано», пожертвовав даже балетом «Жизель», который давали в театре, она вдруг между делом сказала:
– Ты знаешь, один мой знакомый работает на радио, делает передачу про мировые музыкальные шедевры. Я ему обмолвилась, что есть на примете очень талантливый русский певец, так он чуть с ума от счастья не сошел. Как ты смотришь на то, чтобы спеть несколько русских романсов у него в передаче? Он заплатит.
В первую секунду Марик хотел возмутиться и заявить, что он споет на радио и бесплатно! Что для него большая честь нести в Италии русскую культуру. Но потом включился здравый смысл. Будет куда лучше нести русскую культуру не в подстреленном пиджаке и затертой рубашке. Советский певец должен выглядеть достойным своей страны.
Так он потом и объяснял трясущемуся от возмущения Владимиру Петровичу в дубовом кабинете с вытертой ковровой дорожкой и бледным чаем в граненом стакане с подстаканником. Чай давно остыл и потерял всякий вкус, но Владимир Петрович про него забыл, а Марату и вовсе было не до угощения. Он сидел бледный как мел и изо всех сил старался сохранять самообладание.
– Надо же до такого додуматься! – потрясал руками Владимир Петрович. – В капиталистической стране! Взять деньги за работу и потратить их на себя! Шмотки он купил! Ты родину на рубашку променял, ты понимаешь?!
– Я не понимаю, я должен был отказаться? На всю Италию прозвучали романсы Чайковского, Глинки, даже песня Соловьева-Седого, советского композитора! Разве это плохо?
– Во-первых, ты должен был посоветоваться со мной! Вам, кажется, ясно сказали, никакой самодеятельности! Во-вторых, ты не должен был получать деньги за выступление и тратить их по своему усмотрению! Тебя отправило сюда советское государство. Оно тебя обеспечивает. А ты, живя на всем готовом, еще незаконно обогащаешься!
Марат просто дар речи потерял от такой убийственной логики. Владимир Петрович явно намекал на то, что деньги нужно было отдать ему. Как бы в кассу советского государства. А то, что обеспечение стажеров не тянуло даже на минимально необходимое, его не касалось.
– Итальянские балерины, кстати, живут на точно такое же пособие в Москве, – ни к кому не обращаясь, сообщил Владимир Петрович, усаживаясь за стол и пробуя остывший чай. – Тьфу, пакость. Чертовы итальяшки, даже чай нормальный производить не умеют! Так вот, балерины живут в Москве и не жалуются!
– Балеринам не нужно есть, – не удержался Марат. – Они чем стройнее, тем лучше. А мне уже голос не на что опирать.
Владимир Петрович покачал головой и закурил, даже не потрудившись открыть окно.
– Борзый ты. Ох, борзый. Тебя спасает только то, что талантливый. Но когда-нибудь ты допрыгаешься, Агдавлетов. И твои поклонники там, – он многозначительно поднял глаза к потолку, – тебе не помогут. Ты думаешь, я не знаю о твоем романе с некоей Кармен?
– Думаю, вы обо всем знаете, – буркнул Марат, решив, что пропадать – так с музыкой.
– Да уж… Связь с иностранной гражданкой. К тому же крайне неблагонадежной. Почти что изменницей родины.
Что ж тебя на той родине-то заклинило, с досадой подумал Марик. Главный патриот нашелся. Это в посольстве у тебя стены дубовые и чай жидкий. А в шесть часов служба закончилась, дверь закрылась, и ты поехал в свою уютную квартиру с отдельной спальней и отдельным туалетом. И костюм у тебя по размеру, и ботинки кожаные, уж точно не советские.
Вслух он благоразумно ничего не сказал.
– Но, заметь, я не приказываю тебе немедленно прекращать ваши отношения. Хотя мог бы.
Марик поднял тяжелый взгляд. «Приказываю», значит. Владимир Петрович взгляд не отвел. Он уже совершенно успокоился, чуть ли не улыбался.
– Более того, я мог бы давно доложить о твоем безобразном поведении куда следует. И, возможно, ты бы уже ехал домой. Домой, Агдавлетов, а не в Москву. Но я этого не делаю. Хочешь спросить, почему?
