Ирина Волчок - Домработница царя Давида
— Нам Аннушка прошлый раз мыла приносила, специального, от всяких насекомых, — подал голос Лев Борисович. — Мы ещё вчера помылись, жарко было, так мы и помылись за старой плотиной. И вещи все постирали. Там хорошо, там никого не бывает. Только мужик траву косил, но он ничего, он слова не сказал. Леониду даже две сигареты дал.
— С фильтром, — уточнил Лёня-Лёня, повернулся, наконец, лицом к народу и принялся, не вставая, разворачивать и расстилать на траве газеты.
Евгений Михайлович поставил на эти газеты Анину сумку, стал по-хозяйски доставать свёртки и банки, Лев Борисович, помедлив, начал открывать банки и разворачивать свёртки, Лёня-Лёня повёл носом и тоже присоединился к хозяйственной деятельности. Аня стояла в сторонке и чувствовала себя лишней. Оглянулась на незнакомого старика, который стоял ещё дальше, и шагнула к нему. Надо же познакомиться с человеком.
— Меня зовут Анна, — сказала она и выжидающе замолчала, глядя в его загорелое до черноты лицо, заросшее длинной полуседой щетиной. Еще пару недель — и будет уже не щетина, а настоящая борода.
Почти у всех бомжей были бороды. Но вот такой роскошной гривы чуть вьющихся волос она ни у одного бомжа не видела. Вообще ни у кого не видела. Только у Алины однажды видела, но потом Алина сделала стрижку, и с тех пор всегда коротко стриглась. И у Алины волосы были чёрные, как вороново крыло, а у этого бомжа — довольно светлые, да ещё и наполовину седые.
— Александр, — не сразу ответил бомж, внимательно глядя ей в глаза. — Александр Викторович, если угодно.
Что-то в этом бомже было неправильное. То есть, конечно, в них во всех было вообще очень мало правильного… И именно отсутствием этого набора правильного, нормального, необходимого все они друг на друга были похожи. Этот отличался от всех. Голос у него был молодой, низкий, сильный. Глаза ясные, взгляд уверенный и спокойный. А главное — запах. От этого бомжа, несмотря на старые, линялые и драные тряпки явно с чужого плеча, пахло чистотой и хорошим кофе. Аня не видела ни одного бомжа, от которого пахло бы чистотой, не говоря уж о кофе.
— Наверное, вы недавно оказались бездомным? — озвучила она свою догадку. — Я вас в этой компании раньше не видела. Вы из беженцев, да? Или из заключения освободились? Ой, извините, опять я болтаю, не задумываясь… Вы не обижайтесь, это у меня привычка такая, все уже знают, уже не обращают внимания, а вы человек незнакомый, так что… вот.
— Я не обижаюсь, — сказал бомж и улыбнулся.
Зубы у него были красивые. Ровные, белые, и все свои. Аня никогда не видела бомжей с такими зубами. И у стариков, которые даже и не бомжи, таких зубов она не видела.
А почему она решила, что он старик? Ну да, почти седой, горбится, и походка шаркающая — это она заметила, когда он почему-то поспешил прочь при виде Ани и Евгения Михайловича. Ну, так это у кого угодно может получиться и такая осанка, и такая походка. И даже такая седина может оказаться у кого угодно. Людочка Владимировна сама говорила, что уже лет десять седину закрашивает, а ей недавно тридцать четыре года исполнилось.
Никакой он не старик. И никакой он не бомж, вот что. Ряженый. Всё это маскарад. А зачем?
Недавно она вычитывала страшный-страшный детектив, и вот там на такой вопрос было много-много ответов. И все — тоже очень страшные. Не очень-то достоверные, конечно, но разве она может судить о достоверности или недостоверности совершенно не знакомых ей бандитских правил, законов и… как их там? Да, понятий.
— Вы почему уходить собрались? — машинально спросила она, думая о том, зачем и кому понадобился такой странный маскарад. — Вы что, не голодный? А я хороший обед принесла. Можно сказать, даже праздничный…
— Я не уголовник, — неожиданно сказал ряженый. И опять улыбнулся.
Аня смутилась. Кажется, все её мысли опять написаны у неё на лбу крупными буквами. Не хватало ещё, чтобы её сосудистая система со всем блеском продемонстрировала сейчас всю свою патологию…
— Это всё равно… — Аня запнулась, сообразив, что это далеко не всё равно, и торопливо поправилась: — То есть это хорошо, что вы не уголовник, но ведь есть все хотят, даже уголовники. И не уголовники тоже. Так что в этом смысле — мне всё равно.
— Да, я в курсе, — сказал ряженый, с явным интересом разглядывая её. — Спасибо. Но я есть не хочу. Мне идти надо… по одному делу. И так уже опаздываю. Как-нибудь в следующий раз. До свидания.
Он повернулся и пошёл вдоль забора, шаркая ногами и сильно сутулясь. Ну, просто вылитый старик! Театр по нему плачет. И кино тоже. Аня немножко посмотрела ему вслед, пожала плечами, сказала себе, что это не её ума дело и вернулась к своим бомжам, которые были правильные, привычные и никакого недоумения не вызывали. Сидели себе на траве под забором, черпали из банок и пластиковых контейнеров харчо и салат, жадно ели и с хмурым удивлением поглядывали на Евгения Михайловича. Тот тоже ел, если и не так жадно, то всё-таки с завидным аппетитом. Сидел не на траве под забором, а на корточках перед расстеленной газетой, в общие банки своей ложкой не лез, успел положить чего-то себе в отдельную одноразовую тарелку, а так — никакой разницы. Наверное, действительно сильно оголодал. Аня вдруг расстроилась. Вот она, например, тоже очень хочет есть, но она-то у бомжей последний кусок не отнимает!
Евгений Михайлович при её приближении торопливо выскреб со дна тарелки остатки, вылизал ложку и легко поднялся.
— Сейчас вернусь, — предупредил он тоном учителя, который собирается выйти из класса и даёт понять ученикам: чтобы в его отсутствие безобразий в классе не было! — Аня, без меня не уходите, я буквально через пять минут… Чтобы до моего возвращения никто не расходился!
И торопливо пошёл со двора — в проезд между домами, совсем не в ту сторону, где за углом стояла его машина.
— За ментами побежал, — хладнокровно предположил Лёня-Лёня, провожая Евгения Михайловича недоброжелательным взглядом. — Поел, попил, поговорил, — теперь можно и за ментами. Гражданский долг, а как же.
Лев Борисович тревожно шевельнулся и вопросительно уставился на Аню.
— Леонид, почему вы всегда думаете о людях самое плохое? Я давно знаю Евгения Михайловича, он на такое не способен… — Аня подумала, что вообще-то не знает, на что способен Евгений Михайлович, и на всякий случай добавила: — И почему мы должны бояться милиции? Разве мы делаем что-то противозаконное? Обедаем на природе, вот и всё… Даже без спиртных напитков.
— Это да, — с сожалением согласился Лёня-Лёня. — Без бухла совсем не тот кайф… Ладно, хоть сегодня жратву принесла. Когда теперь придёшь?
