Сергей Минаев - Media Sapiens-2. Дневник информационного террориста
— Кто же ещё? Кстати, он к тебе проникся вместе с Вельзевулом, так говорят.
— Да ну?
— Народ говорит. Я хотел через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться — Йозеф.
Я всмотрелся в лицо собеседника. Видимо, из-за того, что его голова была сильно сплюснута, я сразу не узнал его.
— Антон Дроздиков. — Я чуть подался вперёд, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. — Ой, бля…
— Что? Голова?
— Ага. Адски болит.
— Это с непривычки. На вот, возьми. — Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. — С ней ящик натирает меньше. Жуткий дефицит, между прочим.
— Спасибо. — Я спрятал шапочку в карман.
— Подарок Геббельса. Считай, что-то типа переходящего вымпела.
— У вас хороший русский, — сделал я комплимент, — там ещё учили?
— Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчёт просьбы…
В этот момент двери с грохотом открылись и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему-то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.
— Арестанты! — надрывно крикнул Велиар. — Почему опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьём?
— Что это у него за блатной жаргончик? — шёпотом спросил я Геббельса.
— Это у тебя надо спросить. Я думаю, говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.
— Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? — хрипло продолжал Велиар.
— Знаем, — нестройным хором отозвались все.
— Не слышу, бля.
— ЗНАЕМ! — дружно гаркнули мы.
— Запомните, это вы у себя на гражданке были политтехнологами, медийщиками и рекламщиками, а у меня тут вы говно! Простая аудитория. Запомнили?
— Так точно! — снова ответили мы хором.
— Ещё один случай — и подключу каждому в ухо радиоволну, а в задницу Интернет-канал. Будет вам долби-стерео, — при этой фразе Велиара Вельзевул тонко захихикал.
— По ходу бухие они, — сказал я шёпотом Геббельсу.
— Не иначе… — отозвался он.
— Разговорчики! — снова крикнул Велиар. — Так, значит, Доренко ещё двести вёдер, и в карцер.
— Ему столько не влезет, — сказал кто-то из наших.
— Непременно влезет. Я полагаю, что при нынешней ситуации стоило бы прибавить, — ответил ему, кажется, Киселёв.
— Сами решим, без соплей. А теперь объявление. По случаю праздника выходит вам послабление. — Велиар выразительно посмотрел на Вельзевула.
— По случаю войны США с Ираном и ожидающихся гор трупов на два дня отключаем в ваших телевизорах звук, — объявил Вельзевул.
— Хоть поговорить можно будет, — сказал я Геббельсу.
— Да с кем тут говорить-то, — вздохнул он.
— Радуйтесь, суки! — хором крикнули черти.
— Ура! — закричали все.
Велиар и Вельзевул медленно подошли к нам.
— Ну че, Антоха, обвыкся? — спросил меня Велиар.
— Да так… пока сложно, — ответил я.
— А ты как хотел? Надо было профессию получше выбирать.
— Ну… я же… не самым главным…
— Во грехе нет самых и несамых. Все равны.
— Жалеешь о днях минувших? — усмехнулся Вельзевул. — На вот, музыку послушай, в честь праздника.
Он включил магнитофон, и из колонок зазвучал старый хит «Реt Shор Воуs» — «Sin»:
When I lооk back upon my life
It's always with a sense of shame
I've always been the one to blame
Черти начали пританцовывать и подпевать в припеве:
It's a Sin
— Не ссы, Антоха, сам профессию выбрал, чего уж теперь-то, — хлопнул меня по плечу Вельзевул и продолжил петь:
It's a Sin? It's aaaaaaaa Sin…
Домой
— Итсысин, а, Итсысин? Куда ты тележку попёр? — орёт какая-то баба носильщику.
— Клиенту, — огрызается тот.
— Итсысин, стой, я тебе говорю!
Под эти крики я просыпаюсь в вагоне поезда. Тупо озираюсь по сторонам, встаю и выхожу на платформу. Я иду к выходу, жую жвачку и мечтаю о том, как бы мне быстрее попасть под душ. После четырёх дней отсутствия контактов тела с горячей водой мозг горожанина начинает бредить объектами личной гигиены. Это моя личная формула. Вот и сейчас я иду и смотрю на рекламный щит, установленный на крыше дома, кажущийся мне здоровенным куском мыла. Вот такой визуализированный бред.
— Уважаемый!
— Это вы мне? — Я оборачиваюсь и вижу двух молодых ментов. Один из них, рыжий чувак, застёгнутый на все пуговицы, внимательно ест меня глазами. Второй, мелкий, квадратный, в сдвинутой на затылок фуражке, грызёт семечки, смотрит устало и повторяет:
— Тебе, тебе. Документы имеются?
Я подхожу к ментам, достаю из внутреннего кармана паспорт и протягиваю его квадратному, каким-то звериным чутьём ощущая, что старший тут именно он.
— Вот, пожалуйста, мой паспорт.
Квадратный передаёт паспорт рыжему, затем быстро обводит меня глазами сверху вниз, как бы сканируя. После этого он на секунду задумывается, сверяя полученное фото с фотороботами разыскиваемых преступников. Видимо, преступника, похожего на меня, в его базе данных не обнаруживается, и он отводит взгляд в сторону и как бы невзначай интересуется:
— Че заросший такой и грязный, с охоты, штоль, возвращаешься?
Мент и сам не понимает, насколько он близок к истине. Этот, казалось бы, простейший вопрос ставит меня в тупик. Я смотрю в пол и не нахожу ничего лучше, чем ответить:
— Ну, типа того.
— Че значит «типа того»? — продолжает квадратный все таким же отсутствующим тоном.
— Да… я с дачи еду… — неуверенно начинаю я.
— Антон Геннадьевич, а дача ваша где находится? — начинает второй.
«Во попал», — думаю я.
Странное дело, вроде бы я не совершал ничего криминального. Не нарушал закон, не участвовал в преступных группировках (в общепринятом смысле), а объяснить, где я был, чего делал и откуда еду, не могу. Реально, ну не могу же я рассказать им все подробности. Я так и представил себе, что машина из сумасшедшего дома приедет сразу после моих слов: «Мы снимали постановку „Нападение вертолётов на грузинскую погранзаставу“, а потом в натуре прилетели вертолёты и всех завалили». И врождённый (или благоприобретённый) страх перед органами правопорядка заставляет втягивать голову в плечи, мямлить и думать о том, чтобы скорее отпустили.
— Так где дача находится, Антон Геннадьевич? — продолжает рыжий.
К квадратному менту моментально возвращается интерес. Видимо, почуяв, что я начинаю путаться в показаниях, он говорит с ещё большим напором:
— Ты че, слышишь плохо? Или уши не мыл давно?
И тут во мне просыпается инстинкт, знакомый каждому советскому гражданину, оказавшемуся в подобных обстоятельствах, — врать, вплетая в свою историю обстоятельства, которые не оставят равнодушными ни одну особь мужского пола. Врать по классике. А классикой для среднестатистического мужика, как известно, является выпивка и бабы. Я начинаю, сначала неуверенно, затем все чётче. Голос мой крепнет, я перестаю мямлить и говорю плавно и весьма, как мне кажется, убедительно:
