Жюльен Грак - Балкон в лесу
— Пока еще трудно в чем-либо разобраться, — сказал он, когда снова оказался в блокгаузе. — Они бомбят Мёз. Как бы там ни было, — поспешно добавил, пожав плечами, — до наступления ночи все станет ясно.
Они по очереди с важным видом отпили из фляги Гуркюфа и вновь заняли свои посты. Оливон, ни слова не говоря, вытряс на бетон последние капли из пустой фляги. «Знают, — подумал, удивившись, Гранж. — Или догадались. По моему голосу». Он невольно почувствовал, что у него чуть отлегло от сердца.
Истекли еще примерно полчаса. В блокгаузе стояла напряженная тишина — тишина зорких глаз, — не столь гнетущая, как тишина чутких ушей — тишина рукодельни, поглощенной тонкими работами с иглой. Каждую минуту Гранж, которому узкая амбразура мешала навести бинокль, отталкивал рукой Эрвуэ и на мгновение припадал глазом к оптическому прицелу; в сумраке бетонного блока уже ничто не шевелилось, если не считать этой детской, скрытной войны локтями. День желтел. Дорожная щебенка, которая днем сквозь узкую бойницу подпаливала веки, в отдалении делалась приятной для глаз и рыхлой, как морской песок; оттенки вечера один за другим отпечатывались в глубине укрытых глаз с китайской утонченностью камеры-обскуры. Тонкая дрожащая черточка, начертанная беглым курсивом, пробежала по белой просеке, затерялась в траве — куница. На какое-то время снова наступила спокойная тишина. Затем разом взлетели вороны, как вороны Вотана, и задушевное, сытое урчание, довольное тем, что стоит такой мягкий вечер, пробудилось в конце аллеи.
— Осторожно! — рявкнул Гуркюф Эрвуэ.
Урчание не спешило показываться; оно тянуло время. Отчетливо послышалось, как водитель переключает скорость, въезжая на невидимую сторону бугра; вдруг что-то неожиданное в этом чересчур легком, чересчур быстром жужжании заставило Гранжа сунуть руку в карман, и он стал нервно нащупывать блокнот с силуэтами.
Машина обрисовалась внезапно, гораздо дальше, чем можно было ожидать: узкий черный силуэт, наполовину съедаемый дорожной тряской. Узкий и хрупкий — хрупкий. Сначала она вырастала, оставаясь абсолютно неподвижной, затем, начав незаметно спускаться, повернула к обочине дороги и резко встала перед выемкой заграждения с чуть комичным замешательством муравья, обнюхивающего выступающий край доски.
— Олухи! — выдохнул оторопевший Оливон.
— Как бы не так! — отрезал Эрвуэ. Припав глазом к прицелу, он яростно поглаживал винт наводки. — Это фриц.
Капот, обнюхав препятствие, вновь начал потихоньку скользить и внезапно нырнул носом в выемку, гораздо тяжелее, чем можно было предположить. Не туристическая, подумал Гранж: грузовичок. Теперь на ровном месте капот очень быстро увеличивался в размерах — выпрямившийся и совсем мрачный, как бы изготовившийся к воинственной бычьей атаке — levantado, — казалось, еще немного, и он выпустит пар из ноздрей. «Пора!» — подумал Гранж. Последнее, жестокое сомнение скрутило ему живот, но в десяти сантиметрах от своей щеки он вдруг увидел рот Эрвуэ, который медленно открывался, как на стендовой стрельбе в тире.
— Давай! — выдохнул он.
Раздался выстрел, отдача была столь резкой, что прильнувшему к пушке Гранжу почудилось, будто от удара у него омертвело плечо. Машина угрюмо дернулась, как икнула, и вдруг ее вырвало через верх букетом длинных бумажных, как серпантин, волокон, затем капот, зарываясь носом, повернул к правому банкету и, чуть накренившись, но не перевернувшись, окончательно застыл у лесосеки.
— Прямо в пасть! — сжав зубы, тявкнул Гуркюф и с неистовым, содрогающимся треском мотоцикла, трогающегося с места в тесном гараже, выпустил в обломки половину обоймы.
В кружках бинокля сиденье за разлетевшимся в пыль лобовым стеклом казалось пустым, но из-за торчащих ветвей лесосеки его нельзя было разглядеть отчетливее. Что до остального, то даже беглый взгляд снимал все вопросы: машина была мертва, как может быть мертв человек; уже слившаяся с дикими травами, потертая, истрепанная, бледная, будто обесцвеченная пылью от разбитого лобового стекла, — она выглядела так, словно ее упаковали в паутину. От бойни у Гранжа вспотели ладони; холодными тисками сдавливало затылок; рядом с собой он чувствовал терпкий, новый смрад, исходивший от потной куртки Эрвуэ. В носу резко щипало от запаха пороха; значит, штампы не лгали — он был пьянящий.
— Пойди посмотри. — бросил Гранж Оливону. — По тоннелю и подлеском. Мы прикроем.
Перезарядив орудие, они молча следили за силуэтом Оливона, пробиравшегося между ветвей Он шел ужасающе медленно: так и хотелось подтолкнуть его рукой. Воздух теперь был свежее; солнечные пятна на дороге угасали одно за другим. Вновь воцарившаяся тишина была окаменевшей тишиной, которая следует за хлопком пощечины: чувствовалось, что где-то, перед тем как взорваться, накапливалась смертельная доза чудовищного холодного гнева.
«Не то чтобы это означало „мы будем убиты“, — подумал Гранж, смочив языком сухие десны. — Забавно, скорее это похоже на „мы будем наказаны“».
В бинокль он увидел, как Оливон выпрыгивает из-за задней части грузовика и бежит по дороге к блокгаузу.
— Их там двое, — сказал он, задыхаясь. — Молодые.
Он бросил на ящик с патронами две пары серо-зеленых погон, два громоздких револьвера старой модели и несколько светло-серых плиток, похожих на упаковочный картон: ржаные knackebrot, которые похрустывали с пресным, кисловатым привкусом во рту, — грустная пища.
— Нет, — добавил он, чуть сконфуженно, — документов не было.
— А что за груз?
— Похоже, послужные списки, господин лейтенант, — Оливон смутился. — Полные ящики послужных списков.
Он добавил вполголоса:
— Там их, наверное, на целую дивизию.
Они озадаченно переглянулись.
— Черт возьми! — вырвалось наконец у как громом пораженного Эрвуэ.
Темный пугающий призрак святыни начинал вдруг вырисовываться посреди леса, выплывая из недр казармы: они подняли руку на таинство. Последствия будут непредсказуемы.
Откупорив бутылку из неприкосновенного запаса, они вновь заняли свой пост. Атмосфера теперь была тяжелой, красное вино давило им на желудки. Холодный и едкий запах пороха притуплялся, оседая на влажные стены бетонного блока. Последняя косая солнечная дорожка взобралась на лесосеку слева от просеки, погасла, и вся перспектива вмиг опрокинулась в зябкий вечерний сумрак. Затем снова, неторопливо, как поздно пробуждающееся осиное гнездо, у отдаленного зубца дороги раздалось повторное жужжание. И на этот раз мороз пробежал по их спинам. Невидимое жужжание наводняло вечер — сами леса вокруг, казалось, становятся небезопасными, враждебными, начинают кишмя кишеть всеми своими потайными тропами.
Шум мотора затих еще до того, как достиг хребта, но почти тотчас же его сменил другой. На невидимом участке дороги, за коротким подъемом, началась и уже не смолкала — то усиливаясь, то ослабевая — язвительная перекличка жужжащих моторов.
— Возможно, они наладили объезд через лес. Наверняка они наладили объезд через лес…
Гранж прислушивался, глупо, отчаянно пытался убедить себя, что жужжание сворачивает влево. Вдруг, со всего маху, по бетону хлестанул тяжелый, резкий град, и Гранж, смотревший в амбразуру, внезапно увидел, как сквозь ветви поднимается от земли и безудержно, с когтистым отчаянным мяуканьем распускается букет светлячков.
— Бог мой! — произнес Оливон бесцветным голосом. — Трассирующие пули…
И вновь в бетонном блоке наступила тишина, в которой раздавалось лишь прерывистое, напоминающее о хлеве сопение носов.
— Дай очередь! — нервно бросил Гуркюфу Гранж.
Гуркюф тряхнул головой. С жалким видом старой клячи он колдовал против света возле своего ручного пулемета.
— Не видно!..
Голос был по-детски ноющий, испуганный.
— По лесосеке, в самую чащу. Пли!
Он не успел. Мрачный удар, отозвавшийся в самой груди, волной сухого бризантного взрыва обрушился на блокгауз, сопровождаемый каскадами мелких позвякиваний разбитого стекла. Мешки с землей, закупоривавшие амбразуру, разом обвалились, образовав брешь, которая грязной, зловещей белизной высветила все нутро бетонного блока. И последнее, что увидел Гранж в брызнувшем свете голого дня, был Эрвуэ; побледневший, он очень медленно, шаг за шагом отступал к задней стене, словно насильно увлекаемый за плечи ангелом.
— Не пора ли с…
«Это внутри! — подумал Гранж. — Нет, снаружи… Нет, внутри». Дыма было не так много. От довольно резкого шлепка плетью, стеганувшей его по икре и по верхней части бедра, он стал инстинктивно сползать на землю, почти вяло, как боксер, который поплыл после нокаутирующего удара в голову. Насколько серьезно его задело, он не чувствовал. Сквозь цементную пыль, от которой першило в горле, он смотрел вверх на сероватый свод бетонного блока, весь искромсанный, как от ударов киркой, меж прямолинейных заусенцев более светлых круглых выбоин. Он испытывал одно лишь ощущение пустоты в голове и прохлады на висках, являвшееся почти притягательной гранью обморока, и — уже по ту сторону расслабленность, легкость, ощущение перевернутой страницы и завершенного дня.
