Амин Маалуф - Врата Леванта
Затем Бертран упомянул о моей болезни, о пребывании в лечебнице. Лишь тут на поверхность его сознания всплыла брошенная мною в море бутылка: он подробно описал моей дочери эпизод с фотографией, которую я вынул из кармана в конце того позорного обеда. Вплоть до сегодняшнего дня этот эпизод казался ему жалким и смешным — до такой степени, что он решил не говорить о нем Кларе и изгнал его из своей памяти, не желая хранить столь печальное воспоминание о друге… Так вот, этот эпизод внезапно обрел для него совершенно другое значение, ибо перед ним сидела девушка, которой только предстояло сделать первые шаги во взрослой жизни, а она уже была сиротой при живом отце.
Надя плакала. До сих пор я был лишь частью ее генеалогии — отныне я превратился в частицу ее плоти.
В этом послании, предназначенном ей и добравшемся до нее так поздно, она увидела последний взмах руки утопающего. Она спрашивала себя, во что я превратился и можно ли еще помочь мне вынырнуть из воды.
Когда она простилась с Бертраном, тот проводил ее опасливым взглядом. В ней ничего не осталось от прежнего подростка.
А я в этот послеобеденный час сидел за карточным столом, разыгрывая восемнадцатую партию за день в компании трех жуликоватых пациентов.
* * *Этот больной человек, который носил у сердца, как талисман, ее собственную фотографию, — как могла она забыть о нем? Этот сумасшедший — нет, нет, не возражайте, к чему мне пугаться слов? — этот сумасшедший, который показал фотографию своему лучшему другу, словно это был образок с изображением святой! Новорожденная крошка, радость и спасение мира!
Моя дочь была в том возрасте, когда все порывы к идеалу, подвигу, мечте оказались способны слиться в одно, устремившись к этому молодому старцу в заключении.
— Ведь это же мой отец, — повторяла она подруге по комнате в университетском городке. — Не чужой человек, а отец, половина моих клеток от него, половина моей крови, цвет моих глаз, форма моего подбородка. Отец.
«Отец». Она смаковала это слово.
Тем более что этот отец, перестав быть сильным хищником-защитником, превратился в жалкого, загнанного, раненого, заброшенного зверька… И быть может, дочери его, которая в помощи уже не нуждается, суждено превратиться в мать-защитницу?
Надя думала обо мне со всей нежностью, присущей ее возрасту. Но грезы ее этим не ограничивались. Она искала способ добраться до меня, подать мне знак. В ответ — с опозданием на пятнадцать или шестнадцать лет — на тот знак, который подал ей я.
Найти отца, освободить его было отныне ее заветной мечтой.
Даже если он искалечен клиникой и лекарствами до такой степени, что стал неизлечим?
Этим вопросом она не задавалась. Спасительная слепота.
Сказала ли она об этом матери? Ни единого слова. На том жизненном этапе их отношения были далеки от совершенства. У Клары был властный характер и было прошлое, тогда как Надя стремилась пережить собственное приключение — пройти через свое сопротивление. Начав именно с той точки, где у матери опустились руки…
С Бертраном она также не поделилась — по крайней мере, сразу. Ей хотелось совершить все в одиночку. Это ее приключение, ее битва. Ее отец.
Впрочем, она правильно поступила, что утаила свой план. И Клара, и Бертран немедленно бы пресекли подобную авантюру в стиле Рокамболя.
Как я узнал позднее, она открылась только своей подруге по комнате в студенческом общежитии. Девушку эту звали Кристина, и она носила фамилию крупного парижского ювелира.
Кажется, Надя предложила ей совершить своеобразный подлог — перемену обличий. Девушки были похожи. Достаточно похожи, чтобы их нельзя было различить по фотографиям в паспорте. Прибегнув к хитрости, которой не устыдился бы Жак Липовые Бумаги, Кристина отправилась за новым паспортом и приложила к анкете фотографию Нади. Чиновник префектуры ничего не заподозрил. Отныне у моей дочери был паспорт на имя Кристины, но с собственной фотографией, поэтому она могла теперь пересекать любые границы — никто не догадался бы о ее настоящем имени, национальности и месте рождения. Что касается подруги, громогласно порвавшей со своей семьей, то ей очень нравилась мысль избавиться на время от давящей фамилии отца, превратившись в мусульманку и одновременно в еврейку.
Именно так, мусульманка и еврейка! Ведь я, ее отец, был мусульманином — хотя бы по документам, а ее мать еврейкой — хотя бы в теории. У нас религия передается по отцу, у евреев — по матери. Следовательно, Надя была мусульманкой в глазах мусульман и еврейкой в глазах евреев; в ее собственных глазах можно было выбирать между этими двумя религиями или отказаться от них — она предпочла взять обе одновременно… Да, обе одновременно, и еще многое другое. Она гордилась всеми своими предками — как завоевателями, так и беглецами из Центральной Азии, Анатолии, Украины, Аравии, Бессарабии, Армении, Баварии… У нее не было никакого желания делать выбор между разными каплями своей крови, частичками своей души!
Это происходило в шестьдесят восьмом году. Как мне говорили, это была бурная весна для французских студентов. Но Надя думала только об отъезде. В ненавистный ей Левант. Она получила визу, купила билет на самолет и заказала номер в гостинице — все это на имя своей подруги.
На следующий же день после своего приезда в Бейрут она берет такси и отправляется в Клинику у Новой дороги. У нее не было никакой возможности узнать, по-прежнему ли я нахожусь там, но она предполагала, что место моего заточения не изменилось.
Директор принимает ее в своем кабинете, и она называет фальшивое имя. Естественно, Давваб сразу же осведомляется, принадлежит ли она к прославленному роду ювелиров. Она отвечает «да» с должной небрежностью — без вызова, но и без неловкости. Как делала Кристина в тех случаях, когда ей задавали подобный вопрос.
— Кстати, — добавляет моя дочь, — отчасти в связи с семейными делами я и приехала. Дело это деликатное, но я предпочитаю сразу раскрыть карты. Одна из моих тетушек несколько лет назад жила в Ливане и слышала много хвалебных слов о вашем заведении. Она-то и посоветовала мне обратиться к вам. По поводу моего отца. Уже довольно давно у него появились проблемы… серьезные проблемы с психикой, он наблюдается у специалистов…
— У кого же именно?
Надя хорошо подготовилась к встрече: она называет несколько очень уважаемых имен. Одобрительно кивнув, директор просит ее продолжать.
— Мы думаем, что пребывание за границей пойдет отцу на пользу. Равно как и всей семье. Мы ведь люди известные, вы же понимаете, и репутация нашей фирмы страдает. Он и сам это сознает. Я с ним еще не говорила о том, чтобы поместить его сюда на лечение, однако уверена, что он возражать не будет, если лечебница ему понравится. Мне кажется, у вас есть все, что только можно пожелать: солнце, спокойный пейзаж, хорошее обслуживание. Я, можно сказать, приехала сюда на разведку… посмотреть, в какой обстановке он окажется. Прежде чем принять окончательное решение, вам, наверное, придется самому осмотреть его в Париже. Все расходы, разумеется, за наш счет…
Рыбка клюнула! Источая мед, доктор Давваб предлагает богатой наследнице пройтись по его образцовому заведению.
Он начинает с сада: небольшой ознакомительный тур, чтобы лучше почувствовать атмосферу. Вид на горы и на море — совсем близкое. Медицинское оборудование новенькое, как с иголочки, — ничего удивительного, ведь его используют очень редко. Затем палаты. Комната Лобо, который сидит за своим пианино. Потом большой зал с зелеными растениями, где пациенты, непривычные к такого рода посещениям, оставляют свои неизбежные карты и окружают гостью.
— Не бойтесь, — говорит ей Давваб, — они не сделают вам ничего дурного!
Надя согласно кивает. Она старается сохранить тот несколько высокомерный вид, который подобает важной особе, прибывшей осуществить тщательную инспекцию. Смотрит налево, направо, вверх, вниз, словно желая убедиться, что в углах этого слишком чистого зала не скопилась пыль. В сущности, легко можно понять, какие чувства ее обуревают, пока она обводит взглядом эту группу сумасшедших, стараясь угадать среди них отца, которого никогда не видела.
В тот день я не играл ни в карты, ни в шашки, ни в триктрак, ни во что-нибудь другое. Мы немного поболтали с Лобо, затем он сел за пианино, а я взял книгу и погрузился в чтение. Когда появилась гостья и началась вся эта суматоха, я не двинулся с места. Лишь поднял голову на мгновение. Чтобы увидеть незнакомку.
Наши взоры встретились. Кто такая эта юная девушка? У меня не было на сей счет никаких предположений. А она меня узнала. Я был похож на свои старые фотографии. Взгляд ее застыл. Мой тоже, но лишь потому, что я был заинтригован. И даже слегка задет тем, что эта чужестранка явилась разглядывать нас, словно рыбок в аквариуме.
