Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM
— Евнухи!
— Если хотите. Но разве Афродита ест и испражняется? Правда, я недостаточно образован, чтобы каламбурить по этому поводу. В конце концов, мы имеем дело всего лишь со сложными игрушками, Феликс, со сложными игрушками.
— Но Маршан стоит на том, что с точки зрения всевозможных реакций они смогут прекрасно адаптироваться к большому миру, и, если верить ему, их можно будет отпустить в большой мир, не рискуя разоблачением.
— Ну и что, Феликс? Наверняка они будут более живыми, чем многие из наших знакомых. Но, конечно же, у меня и в мыслях нет отпускать их; тем более что лицо Иоланты известно всему миру. Нам нельзя допустить, чтобы их испортили. Нет, я думал, что они будут жить тихо, в уединении, где мы сможем изучать их и работать над ними. Ведь ничего лучше пока ещё не придумано.
— Хм. А кто будет прототипом мужчины? Пока у нас есть только ноги и эскиз зада. Так кто?
Он коротко зевнул и потом заговорил тем же ровным голосом:
— Вы не можете представить, как бы мне хотелось самому сыграть эту роль, — но вышло бы слишком по-фараонски, славный пикник бальзамировщиков. Так что я наступил себе на горло в пользу Рэкстроу.
— Рэкстроу?
— Мы даруем ему наше бессмертие, свой путь он закончит как музейный экспонат среди восковых фигур. Естественно, речь идёт о Рэкстроу, каким он был когда-то, а не о теперешнем Рэкстроу. К тому же мы собрали о нём всю нужную информацию. Есть возражения?
— Нет. Но в общем-то довольно странно.
— Думаю, вы правы в некотором смысле; но тогда, Феликс, считайте это причудой игрока. Помнится, однажды вы доказывали, что привычка прокладывает путь здравомыслию, что бесконечно повторяющиеся движения пробуждают понятливость, ведь от мотора зависит сцепление и от соединённых вместе палочек — костёр. Меня интересует одно: сможет ли это существо, составленное из людских привычек, в конце концов, действуя как человеческое существо, ОСОЗНАТЬ себя куклой? — Главное слово он практически прошипел в телефонную трубку. — То есть сможет ли оригинальная модель осознать, что была Иолантой? Это игра, и, подобно всем прототипам, наши модели могут показаться нам слишком нелепыми, чтобы боготворить их или себя с их помощью. Но если не жить в этом мире надеждами, то чем тогда жить?
— Я понял.
— Спокойной ночи, Феликс. Не хотите пожелать мне удачи? Она мне до смерти нужна.
Нас разъединили. Довольно долго я просидел, не кладя трубку. Бенедикта накрывала обед перед камином, разливала суп в яркие керамические миски, по-видимому итальянские. Мною завладело необычное и довольно сильное возбуждение — хотя, если честно, то я сам не понимаю почему. Естественно, отчасти в этом был виноват фантастический проект; но ведь я был знаком с другими проектами, правда оставшимися теорией, но вызывавшими не меньше сомнений. И конечно же, я не мог не думать о некоторой инфантильности Джулиана. Так ли это? Во всяком случае, какой бы ни была причина, ел я постольку-поскольку, то и дело утыкаясь носом в резюме — в досье… Всё в нём было до того прекрасно и методически безупречно, словно речь шла о новом самолёте. Возникал единственный вопрос: полетит ли он, как им управлять и так далее, и так далее?
— Бенедикта, — сказал я, — мне необходимо пройтись. Просто необходимо.
Она удивлённо поглядела на меня.
— В такую погоду? Феликс, не глупи.
Но я уже натягивал толстый свитер и брал увесистую лыжную палку, которую привёз из Швейцарии. Поняв, что я не отступлюсь, она вскочила на ноги.
— Пойдём вместе; не хочу, чтобы ты упал в озеро или разбил себе голову о дерево. Это так здорово, Феликс, так рискованно.
У меня появилось ощущение, что я поступаю по-свински, но тем не менее с большой радостью взял её с собой в качестве генератора идей. Снег уже не шёл, и всё вокруг было белым-бело — апокалиптические стаи тяжёлых туч наполнили мир, стерев границы. Луны не было видно, однако её беспредельное белое мерцание сказалось в том, что небо стало похоже на перевёрнутую чернильницу. В кухне мы нашли большой фонарь, предназначенный для бурь, и взяли его за неимением карманного фонарика, после чего осторожно сошли с сухого балкона, как купающиеся входят в море, если не хотят поднять фонтан брызг. Благодаря лесу у нас оставались кое-какие ориентиры, чтобы не сбиться с пути, — как будто кто-то пролил тушь на кружевную шаль. Через несколько ярдов мы не столько почувствовали, сколько сообразили, что находимся на ледяной поверхности озера. Под ногами скрипел снег, до того он был сухой. Где-то в небе перекликались друг с другом дикие гуси.
Мы медленно шли через озеро к островку посередине, который напоминал белый свадебный торт. Вдалеке виднелась одинокая фигура лесника, который бродил в сером мареве, занятый чем-то очень важным, но чем — стало понятно лишь вблизи. Вооружённый ломом и молотком, он проделывал дырки во льду и что-то запускал в них — наверно, подкармливал рыбу? Мы поздоровались, но он был до того поглощён своим занятием, что не услышал нас. Обойдя островок, мы подошли к дальнему берегу озера, и идти стало легче, когда под ногами вновь оказалась твёрдая земля.
— Наука всего лишь половина яблока, — громко сказал я самому себе, — как Ева лишь часть Адама.
Рассуждая на ходу, механизированный философ наверняка споткнулся бы о поваленное дерево или расцарапал себе лицо о ветки. Но постепенно мы освоились с освещением и стали продвигаться вперёд не менее уверенно, чем иной ходит днём.
Чёткое фиолетовое мерцание виднелось там, где свет ласкал плечи невысоких холмов. На ветке сидел старый, насупленный, замёрзший филин, который распушил перья и стал похож на обиженного актёра. (Коэффициент погрешности в случае такой говорящей куклы был, конечно же, очень большим.)
— В сущности, что я могу гарантировать после того, как её оденут и выпустят на волю? Я даже не могу сказать наверняка, будет она, например, хорошей или плохой; разве что она будет скорее умной, чем глупой.
Итак, мы одолевали аллеи между заснеженными вязами, шли противопожарной полосой, по которой когда-то катались на лошадях, перешагивали через замороженные камни. Понемногу мы согрелись, несмотря на промокшие ботинки и брюки. И время от времени Бенедикта взглядывала на меня, не произнося ни слова. Мы прошли мимо маленького покосившегося паба под названием «Фавн» с запертой в этот час дверью и зарешечёнными окошками; и только окошко спальни сверкало, как бриллиант. Наши ботинки выстукивали музыкальный звон из замёрзшего тармака, когда мы шли по деревне. С изумлением мы увидели, как из одного тёмного дома, больше похожего на сарай, вырвалось красное пламя, от которого разлетелся во все стороны фонтан блестящих искр; оно разгоралось и затихало, разгоралось и затихало, и мы слышали, как кузнец бьёт молотом по наковальне и натужно дышат меха. В тени кузни двигалось гигантское существо, тень которого доходила до крыши, и оно было голое по пояс и мокрое от пота. Несколько секунд мы, остановившись, смотрели на него, а человек продолжал ритмично махать молотом, не обращая на нас внимания. Возможно, он даже не заметил нас.
Мы пошли дальше, в белую ночь, и, только подойдя к старой вершине Чорли со знаменитым «видом», открывавшимся с неё, Бенедикта произнесла:
— Кстати, я собиралась сказать тебе. Я совсем отказалась от своей доли в фирме. Теперь у меня нет ничего, кроме того, что на мне, как говорится. Я — обуза для общества. От голода меня может спасти только твоё жалование. Ты против?
Мы стояли там и улыбались друг другу — как парочка исследователей на плавучей льдине, — забывшие обо всём на свете, кроме потрясающего удовольствия, которое мы получали от новой для нас гармонии бытия, от взаимного понимания и доверия.
— Отлично! Не это ли Джулиан имел в виду, когда сказал, что ты предала его?
Бенедикта кивнула:
— И это тоже. И ещё немецкого барона; я должна была намекнуть ему на мощь нашей фирмы, а я намекнула на другое, и фирма не заполучила его. В первый раз я по собственной воле пошла против Джулиана — и ему это не понравилось; но пока ему нужен ты, он ничего не сделает.
* * *
— О! О! О! — тихонько напевал Маршан, работая над Иолантой. — Великая красивая игрушка! До чего же рад я, что нашёл тебя. Приди в мои объятия.
Слабый ток прошёл по горлу Иоланты, и она пошевелилась во сне, повернула туда-сюда голову, после чего зевнула и улыбнулась. Маршан из суеверия не позволял снимать с неё простыню, пока её не сложили в единое целое; так что мы работали в одно время, но над разными частями модели. А целиком мы увидим её, только когда закончим; на той стадии трудно будет внести исправления, не демонтировав блок питания до последней детали, — и нам придётся начать всё с самого начала. Одному Богу известно, сколько на неё потрачено времени, наверно, уже несколько лет самой напряжённой и тонкой работы. Опять рядом Сайд, который отлично выглядит в тяжёлых английских костюмах из твида и который с обычным для себя спокойствием принял новые привычки и достоинство вместе с формой. Приятно сознавать, что его беспредельное терпение и деликатность оставили свой знак в мире, который воздал ему так, как я никогда не смог бы воздать, а ведь мы начинали с ним вместе в греческой столице.
