Димфна Кьюсак - Полусоженное дерево
Бренда резко вскинула голову.
– Не имею ни малейшего представления, но меня это ничуть не волнует.
– Я протестую против подобных вопросов, констебль, – вдруг вспыхнул доктор.
– Ладно, перейдем к другим. – Констебль наклонил стул. – Поскольку мне поручено это дело, молодой человек, я хотел бы узнать ваше имя и другие сведения для установления вашей личности.
Поль назвал себя.
– Адрес!
– Стоянка на берегу моря возле Головы Дьявола.
– Нет, этот номер у вас не пройдет, молодой человек. Я спрашиваю ваш домашний адрес.
– У меня нет домашнего адреса.
– Тогда где же вы находились до приезда сюда?
– В военном госпитале номер сто тринадцать.
– А до госпиталя?
– Во Вьетнаме.
– Ах, вот оно что… – Констебль даже поперхнулся. – Но где живут ваши ближайшие родственники?
– У меня нет ближайших родственников.
Констебль сурово взглянул на Поля.
– Вот что, молодой человек, я вынужден предупредить вас, с законом шутки плохи. Где проживает ваша семья?
– У меня нет семьи.
– Тогда назовите мне адрес ваших родителей.
Поль неохотно назвал адрес отца. Констебль записал его в блокнот, торжествуя.
– Скажите, констебль, – ехидно спросил Поль, – вы все это делаете, чтобы снять с себя ответственность?
Констебль на минуту растерялся.
– Я уже сказал, что не считаю ответственным за все происходящее ни закон, ни себя лично.
– Тогда разрешите мне заявить, что, выслушав ваши скучные и многословные донесения, я считаю вас виновным более, чем всех нас. Вы обнаружили разбитый грузовик с двумя умирающими аборигенами и знали, что вместе с ними был третий человек – их ребенок, который к тому времени куда-то исчез. И что вы предприняли?
Констебль недоуменно взглянул на Поля. Он был явно смущен.
– Я полагал, что этого ребенка ссадили где-нибудь по пути в одной из резерваций. А поскольку эти черномазые с фанатизмом держатся друг за друга, у меня не было возможности получить от них сведения о мальчишке. Естественно, я посчитал следствие законченным.
Поль резко отставил стул, поднялся и подошел к окну. Казалось, все его внимание сосредоточилось на неспокойном, сверкающем под яркими солнечными лучами море.
– О боже всемогущий! – воскликнул вдруг он. – До чего же все мы напыщенные лицемеры, ханжи и краснобаи, только и умеющие разглагольствовать о законе и об ответственности! Ведь и я тоже целыми днями валялся в машине, размышляя о несправедливостях и жестокостях во Вьетнаме, а сам поступал не лучше.
– Если вы собираетесь заниматься здесь красной пропагандой, то я отказываюсь ее слушать.
Констебль закрыл блокнот, положил его в карман, аккуратно застегнул лацкан и, обведя всех взглядом, сказал:
– Я подожду вас на пристани, доктор.
Они услышали, как он громко затопал сапогами по лестнице По знаку доктора Бренда поставила на плиту кофейник. Доктор молча ушел в спальню к мальчику, а когда кофе вскипел и Бренда позвала его, он вышел, подошел к Полю и положил руку ему на плечо. Поль резко обернулся.
– Простите, – сказал он, садясь за стол и накладывая сахар в кофе, – все получилось чертовски глупо.
– Все в порядке, – ответил доктор, хлопнув Поля по плечу. – Просто констебль Риверс подонок. А вы задели его за живое.
– И все же мне, очевидно, не следовало себя так вести. Но я не сдержался, во мне все кипело.
– Вам слишком долго приходилось сдерживаться. Такое прегрешение вам простительно.
Поль выпил кофе и закурил.
– Как мальчик?
– Без видимых изменений. Вам не удалось попоить его, Бренда?
– Нет. Сколько ни пыталась влить в него хоть ложечку молока или сока, он начинал задыхаться.
Доктор вздохнул и поднялся.
– Что ж, пожалуй, сделано все возможное. Истощение и непогода отняли у него слишком много физических сил. так необходимых для борьбы за жизнь. Позвоните мне вечером, если наступят какие-то изменения.
Бренда пошла его провожать, осторожно ступая по размытой дождем тропинке.
– Почему он не хочет еще что-нибудь предпринять? – спросил Поль, раздражаясь, когда доктор уже скрылся на дороге к пристани.
– Он делает все, что можно, – возразила Бренда. – Я в этом уверена.
– Вконец устаревший и безалаберный человек, – не удержался Поль.
– Согласна, он, может быть, и не самый лучший врач, но он всегда был честным и искренне заинтересованным в пациенте. Он не стремился к экспериментам ради экспериментов.
Поль горько улыбнулся.
– Эксперименты! Я вижу, вам тоже пришлось в жизни пройти через множество экспериментов. И все же мне кажется, он мог бы сделать для мальчика больше.
– К сожалению, врачи не способны совершать чудеса.
Бренда взглянула на его лицо, но во взгляде ее не было отвращения, которое Поль ожидал увидеть.
– Если вы хотите знать мое мнение, – тихо сказала она, – то нам обоим необходимо чудо, которое снова сделало бы нас пригодными к жизни среди людей.
Он шел к своей машине, а в ушах все еще звучали ее слова.
Глава двадцать восьмая
Закутавшись в теплый старый халат, принадлежавший отцу Бренды, Поль сидел на стуле возле кровати мальчика, не спуская глаз с его лица, которое в полумраке казалось совсем серым. Он тревожно прислушивался к его дыханию, а мысли были далеко-далеко. Всплывали и снова исчезали в памяти картины прошлого и настоящего.
Из-под кровати сверкнули глаза щенка, и Поль почувствовал удовлетворение от того, что он здесь. Ему было куда легче сидеть ночью у постели больного, чем спать, приняв сильную дозу снотворного, или лежать в машине без сна с натянутыми до предела нервами. Теперь он хоть как-то был связан с миром, с людьми. Он был кому-то нужен.
И все же, даже сидя у постели Кемми, он никак не мог отделаться от мысли, будто это не Кемми, а тот мальчик-вьетнамец, Пак То. Нет, он никогда не видел Пак То слабым и беспомощным, такой была его сестра, маленькая девочка, имени которой он так и не узнал. Несомненно, Полю были ближе этот мальчик-абориген, и вьетнамец Пак То, и его сестренка, чем все другие люди, которых он встречал в жизни. Борьба за существование и воля к жизни заставили Кемми искать пути спасения от голода, и он стал прислуживать Полю и Бренде. А они? Только после того, как малявка оказался на пороге смерти из-за легкомыслия и эгоизма двух взрослых людей, он стал человеком в глазах Поля.
Какие строки были в песне того американского парня, который, бренча на гитаре, распевал, призывая к миру на земле? Кажется, это звучало так: «Сколько дорог должен пройти человек, прежде чем он сможет увидеть, что происходит вокруг».
Нет, слова были какие-то другие. Он в точности никогда не помнил слов, хотя музыка этой песни звучала в его памяти и смысл ее будоражил какие-то скрытые чувства, более сильные, чем желание выпить и овладеть женщиной, чем опьяняющее удовлетворение от того, что убил еще одного лесного брата, иначе он бы мог убить тебя.
Бренда лежала не в силах уснуть, слушала, как глухо бьется о берег прибой. Часы показывали полночь. Уже слишком поздно, нужно уснуть, ведь завтра у нее трудный день.
Странно было лежать без сна в доме, где снова каждый звук приобрел особое значение, но еще более странно ощущать себя нужной кому-то.
Сегодня ее как-то по-особому волновал сон ребенка. И вовсе не потому, что она не доверяла Полю. Напротив, Поль оказался способной сиделкой. Он выучился этому за то долгое время, пока сам находился в госпитале. Она уже успела в этом убедиться, наблюдая, с какой чуткостью и умением обращался он с мальчиком. Совсем как ее отец. Она уже понимала, что можно положиться на него. Наверное, нужно было перенести много мук и страданий, чтобы так нежно ухаживать за чужим ребенком, к которому он, видимо, питал добрые чувства.
Мальчик застонал и начал кашлять. Поль осторожно приподнял его, стараясь сделать это точно так, как делала Бренда. Сердце его сжалось, когда он почувствовал, что мальчик словно пушинка в его руках.
Услышав кашель, Бренда вышла из своей комнаты. При свете ночника она увидела, как Поль склонился над кроватью мальчика.
Она наклонилась и осторожно просунула руку под худенькое тельце, Поль отошел к изголовью кровати и остановился, глядя на Бренду. Он никогда не признал бы в ней ту холодную, замкнутую женщину, которую видел днем в строгом темно-синем форменном платье, с туго затянутыми на затылке волосами. Свет падал на ее яркий халат, на волосы, рассыпавшиеся по плечам густой живописной копной, еще более оттеняя упрямую линию подбородка. Лицо при слабом свете ночника казалось более мягким и молодым. Мальчик что-то прошептал, и она еще ниже склонилась над ним, стараясь расслышать его слова. Вид этих двух людей странно взволновал Поля. Она посмотрела на него и тихо сказала:
– Я не могу его понять. Попробуйте сами.
Поль склонился и вдруг представил себе, как выглядит он, обезображенный шрамами, рядом с ними. Внутри у него все перевернулось от мысли о своем уродстве. Мальчик вдруг открыл глаза и явственно произнес хриплым голосом:
