Линн Мессина - Модницы
— Гэвин, это Майя, моя подруга, о которой я тебе рассказывала.
— Привет, Майя, — говорит он, протягивая ей руку. — Рад познакомиться.
Майя улыбается.
— Ты как раз вовремя. Я собираю мнения. Что лучше — беременный живот, — она встает и показывает выпирающий живот, — или горб? — Мы ждем, пока она перемещает подушку спереди назад.
Гэвин серьезно задумывается, складывая губы трубочкой.
— Покажи-ка еще раз беременный живот.
Я допиваю джин с тоником одним глотком и пытаюсь успокоиться. Чувство вины переполняет меня до такой степени, что становится нечем дышать. Машу бармену и заказываю еще выпить.
Воздуха мне стало не хватать пять часов назад, когда Гэвин позвонил, чтобы официально дать «добро».
— Но никаких штучек-дрючек, ты обещала. — Потом он предложил выпить за нечестивый союз искусства и коммерции. — Я сегодня последний вечер в городе.
— Нет, — сказала я в панике. Это было сразу после совещания по Иисусу, и мне было просто невмоготу провести несколько часов с ним и со своим чувством вины. — Сегодня не могу.
— Не можешь?
— Я бы с удовольствием, конечно, но иду в кино с подругой. Можно бы отменить, раз это твой последний вечер, но она только что разошлась с бойфрендом, и ей нужна моя эмоциональная поддержка, — сказала я, болтая без удержу. Всегда не могу остановиться, если нервничаю и чувствую себя виноватой. Я тяжело вздохнула. — Жаль, что не увидимся.
— А во сколько кино?
Я не очень хорошо вру и плохо продумываю подробности собственного вранья.
— Э-э… в девять.
— В девять? — переспросил он.
Тон у него был подозрительный, так что я изменила время на более правдоподобное.
— Девять тридцать.
— Ну, если кино в девять тридцать, почему бы тебе не зайти выпить в баре моей гостиницы?
— Но Майя… — начала протестовать я.
— И Майю приведи, — сказал он. — Я тоже только что разошелся с подружкой. Мы можем посочувствовать друг другу за бокалом виски с содовой.
Майя не пьет виски, но сочувствие она любит.
— Ладно, — сказала я, сдаваясь. Иногда приходится проигрывать.
Повесив трубку, я позвонила Майе и рассказала про свои страдания. Поскольку у нее не было планов на вечер, а мои проблемы ее забавляли («Расскажи-ка еще раз про сцены Рождества и звезд, которые их любят»), она охотно согласилась обменяться печальными историями со знаменитым английским художником.
— Здорово, — сказала она. — Я как раз работаю над идеей для статьи и хочу на тебе кое-что проверить.
— Я не знаю десяти способов, чтобы он тебя полюбил, — предупредила я.
Она рассмеялась и сказала, что ничего похожего не обдумывала.
— Чем ты занимаешься? — спрашивает Гэвин, решив, что горб лучше беременного живота. Я поддерживаю его, и подушка отправляется обратно в розовую пластиковую сумку.
— Я работаю среди чужаков, — говорит она, бешено строча в блокноте.
Гэвин просто кивает в ответ, хотя наверняка ждал более обычного ответа, вроде художника по костюмам или декоратора.
— Это занятие на полный рабочий день?
— Это столько времени, сколько хочу. — Теперь у нее на коленях другая сумка, в которой она копается.
— Майя — писательница, — объясняю я.
Она поднимает голову и сердито смотрит на меня.
— Я корректор.
Это из сетки действий, самое начало, день первый: не называй себя писательницей, пока у тебя не купят хоть что-то из написанного.
Гэвину хватает ума уйти в сторону от напряжения.
— Корректор?
— У вас, кажется, это называют читчиками, — раздраженно говорит Майя. — Можно подумать, что корректору нужно уметь читать и только.
Гэвин откашливается и опускает глаза. Ему явно не по себе. Он привык защищать империю, колониализм и сандвичи с овощной пастой, а не журнальные термины.
— Но вы пишете?
— Немного.
Упрямство Майи перекрывает мое чувство вины, и впервые за пять часов я вздыхаю свободно.
— Майя, — говорю я тоном ведущей ток-шоу, — расскажи нам о своем нынешнем проекте.
Майя соглашается, хотя и не любит, когда для нее очищают сцену. Она слишком захвачена идеей своей статьи.
— Я работаю среди чужаков, — говорит она.
Я закатываю глаза, показывая нетерпение. Ну сколько раз за вечер можно повторять одно и то же? Гэвин просто ждет.
— Мои коллеги редко глядят мне в глаза, и большинство из них не знают, как меня зовут, — объясняет она. — Две недели назад у меня был острый конъюнктивит, и никто не сказал ни слова.
— Может, это они из вежливости, — предполагает Гэвин.
Майя качает головой.
— Они вежливостью не отличаются. Я надеваю красивый свитер, никто ни слова не говорит. Я чихаю, никто не говорит «Будь здорова». Меня ни разу не спросили, как дела. Избыток хороших манер тут не проблема. И вот конъюнктивит подсказал мне отличную идею. — Она сделала эффектную паузу. — Я собираюсь ходить на работу со все более странными и заметными травмами и буду ждать, когда наконец кто-нибудь заметит.
— Тогда я меняю выбор, — говорит Гэвин. — Я за беременный живот.
Она помечает это в записной книжке.
— Почему?
— Потому что хотя внезапно появляющийся горб — это очень странно, для него еще может быть медицинское объяснение — автокатастрофа, например, или наследственное заболевание, от которого вдруг вырастает горб. Но чтобы за ночь появилась беременность на третьем триместре? — говорит он, наслаждаясь идеей. Внезапно я представляю себе двадцать Иисусов в одежде для беременных. — Это потрясающе. Они будут гадать, не упускали ли чего из виду все девять месяцев.
— А Гэвин дело говорит. Я тоже меняю выбор.
— Абсолютное большинство за беременный живот — записано. Теперь давайте дальше, — говорит Майя и поднимает пластмассовую маску из тех, что дети носят на Хэллоуин. — Франкенштейн или оборотень?
Гэвин немедленно снимает оба предложения.
— Ни то, ни другое. Слишком очевидно. Тебе надо спровоцировать реакцию, а не вынудить. Может, лучше наложить грим вроде таких зарубок, которые у Франкенштейна на шее?
Майя хлопает в ладоши.
— Отлично! Именно такие ответы мне и нужны.
— Так кому ты собираешься предложить эту идею? — спрашивает Гэвин. — Для каких журналов ты это планируешь?
Майя пожимает плечами, и ее возбуждение угасает.
— У меня связи только в женских журналах, а их такие вещи не интересуют.
Я с энтузиазмом киваю.
— «Космополитен»: «Мой бойфренд работает среди чужаков — и еще восемь вещей, которые следует знать до перехода к следующей стадии взаимоотношений».
— А как насчет изданий общего интереса? Разве у воскресной газеты нет журнального приложения? Наверняка там печатают статьи про обычную жизнь. Так все газеты делают, — замечает он.
— В «Нью-Йорк таймс» есть в конце раздел «Жизнь», но он не подходит, — объясняю я, — Там все с точки зрения поколения бэби-бума[13]: «Моя дочь работает среди чужаков».
— Ладно-ладно, — говорит он, все еще полный оптимизма. Гэвин не позволит издательскому миру себя обойти, когда он уже ухватил мир искусства за поводья. — А как насчет снобистского издания вроде «Нью-йоркера»? Для них это отлично подойдет.
Майя смеется.
— Ну да, так они и заинтересовались. Просто ждут не дождутся выскочек-корректоров, которые подсовывают им рукописи.
Он пробует снова:
— А «Салон»? Они несколько месяцев назад писали про мои работы.
Майя ничего не знает про «Салон» и смотрит на меня.
Я пожимаю плечами.
— Наверное, это стоит проверить. Какая у них аудитория?
Поскольку никто не знает, мы решаем, что это вариант. Майя благодарит Гэвина за интерес и помощь и хочет заказать ему выпивку.
— Нет, — говорит он, — только за мой счет. Это я вас пригласил выпить.
Они пять минут спорят и наконец достигают компромисса. Майя соглашается, чтобы Гэвин купил ей выпить, если он признает, что приглашал прежде всего меня, а не ее.
— Я добавка, — говорит она, когда они достигают соглашения. — Я вроде риса, который полагается к кисло-сладкой курятине.
— Нет, ты кисло-сладкая курятина, — настаивает он.
Если Майя и курятина, и рис, я и не знаю, кто тогда я (может, пакетик соевого соуса?). Но обо мне они не думают. Гэвин и Майя нашли друг друга. Им так весело вместе, что никто и не вспоминает о кино в полдесятого. Вот уже десять, одиннадцать, двенадцать, но никто не обращает на это внимания.
В полпервого у меня кончаются силы и я начинаю прощаться. Они едва обращают на это внимание. После нескольких коктейлей Майя достаточно расслабилась, чтобы говорить о том, что она пишет всерьез. Она рассказывает Гэвину о своих недостаточно таинственных детективах и о пропавшем агенте. Ее послушать, так Марсия затерялась где-то в Африке с доктором Ливингстоном. Гэвин рассказывает о своих собственных бедах с агентом, но он полон оптимизма, и хотя Майя объясняет сетку действий на пятнадцатое августа, она слишком пьяна, чтобы проводить собственное расписание в жизнь.
