Генрих Сапгир - Армагеддон
— Тайна в нем, загадка! — мечтательно сказала Наташа.
— Даже мой трехлетний малыш говорит: «Рыжая бородка, отгадай загадку, дядя Володка».
— Володья, туши свет! — засмеялась Сара-американка.
— Мой любимый врунишка! — вздохнула красивая Марина. — Я ведь ушами его люблю. Знаю, что врет, оторваться не могу, век бы слушала и любила! Милый, теплый, лживая бородка, расскажи нам, как стал собакой или про мафию!
Дядя Володя вздрогнул.
— Спасибо вам, мои милочки. Вы ведь знаете, какие вы, такой и я, вот и вся моя тайна и загадка. Таким уж я создан. Для вас, для вас, мои щелочки! Ведь кто-нибудь на свете должен быть создан специально для вас. Божья предусмотрительность. Чтобы не было все так скучно и уныло. Я ваш, я ваш, я ваш. А вы все — во мне. Всех я вас родил и выдумал, да так удачно, что все вы жить стали…
А теперь скажу, все — правда, все, даже все мое вранье — правда. Я ведь и собакой стал, и от мафии убегаю, — дядя Володя оглянулся. — Я ведь попрощаться к вам пришел, на всех посмотреть — и всем вам спасибо. Всех люблю. Всех люблю.
Сзади стукнула калитка. Даже не оглядываясь, дядя Володя знал. В сад входили киллеры.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Мне позвонила Марина, и я узнал, что дядю Володю положили в больницу. Он упал в обморок прямо в метро. Я ожидал, что-то в таком роде должно было произойти. Все равно прозвучало неожиданно. Мне стало его жалко, потому что подозревать можно было все что угодно, вплоть до рака. Марина плакала и не знала, где его искать в этой Боткинской больнице, там 19 корпусов. Я вызвался пойти с ней и отыскать дядю Володю. Мы уговорились встретиться завтра, в пять часов у ворот.
Городская природа производила на меня впечатление пожившего, потасканного, не вполне здорового человека всегда, но осенью особенно. В воздухе — пыль, на дороге — грязь.
Предварительно я все-таки дозвонился до отделения, в котором лежал дядя Володя и поговорил с ординатором. Тот сказал:
— Вы же, наверно, знаете, у больного цирроз печени.
— Нет, — сказал я.
— Кто вы ему? Родственник?
— Нет, — сказал я.
— А есть у него родственники в Москве?
— Жена, — сказал я. — Хотя они не расписаны.
— Значит, она ему не жена, — сказал дотошный ординатор. — Есть кто-нибудь, отец, мать, братья?
— Есть много женщин — и все они ему — отец, мать, братья, сестры и даже племянницы, — честно ответил я.
— Вы мне голову не морочьте! — рассердился голос врача. — Меня ждут больные. Если хотите, приезжайте, навестите его. Воду минеральную надо привезти больному, мясной бульон. Он лежит в семнадцатом отделении. Передачи с 5 до 7 ежедневно, кроме воскресенья. До свидания.
— До свиданья, спасибо, доктор, — сказал я. Хотя я до сих пор подозреваю, что со мной говорил медбрат, а не врач. Ну да не все ли равно. Медицинский брат тоже мне не брат и даже не племянник.
Встретились мы с Мариной у ворот больницы и сразу прошли к семнадцатому корпусу. На территории стояла тишина. Можно сказать, мы окунулись в тишину. И даже далекие гудки и движение машин за оградой на улице только оттеняли осеннюю тишину. Всюду — неслышное падение листьев с высоты.
Здесь был сразу — особый отдельный мир. И в нем был свой раз навсегда заведенный порядок, и все человеческое подчинялось и существовало в этом распорядке, таком радикальном, будто ничего другого не существовало. В городе много таких отдельных миров, по сути, каждое учреждение, производство, квартира — такой особый мир. И каждый из нас существует сразу в двух-трех мирах, в течение суток непринужденно переходя от одного к другому, — и везде он разный, то есть соответственный. Просто мы привыкли.
Справившись в регистратуре, мы поднялись на третий этаж по слишком широкой лестнице (вообще здание было построено в пятидесятые, когда строили все несколько больше самого человека и в классическом лепном стиле, чтобы ощущал свое ничтожество и могущество империи), тем больше сейчас чувствовалось запустение и упадок во всем. На площадках перед огромными окнами стояли и сидели больные в синих жеваных халатах и посетители.
На площадке третьего этажа мы увидели дядю Володю. У него уже была посетительница — юная девушка, с которой, при нашем появлении, он поспешно попрощался «чао!». Она сбежала вниз, даже не глянув на нас.
— Племянница, — привычно соврал дядя Володя. — Не моя, главного врача, — поправился он. — Минеральную воду принесла.
На подоконнике стоял объемистый пластиковый пакет. Я думаю, мы не были первыми. При всем при том, нельзя было не заметить, дядя Володя здорово похудел и осунулся. Он был в грязных джинсах и вислой кофте, тоже утратившей цвет. Он имел жалкий вид.
После первых поцелуев Марина стала хлопотать и обживать здесь дядю Володю. Она принесла ему сменку. Дядя Володя сходил в палату и вынес целую сумку черного белья и одежды, постирать. По-моему, он как-то ожил с приходом Марины.
— Главный врач настаивает, чтобы я продолжил лечение. Они тут меня на самом новейшем оборудовании обследуют. Не меньше месяца, говорит. Да я уже почти здоров, не выписывают. Водочки принесли, надеюсь? Не может быть! Спасибо, моя драгоценная цыганочка! Хочу под твой шатер, в Малаховку хочу. Говорят, ничего серьезного. И не выписывают. Но если ничего серьезного, я могу сам выписаться. Через неделю. Говорят, что не отвечают, да они и так запретить не могут, я ведь француз. Уеду в Париж, там обследуют. Запомни, Мариночка, в случае чего возьмешь меня. Просто подпишусь, что претензий не имею.
Дядя Володя был здорово напуган и старался это скрыть. Поэтому вступил сам с собой в торопливый диалог.
— Меня и просвечивали и на узи…
— Я уж забеспокоился…
— Немного печень увеличена, а так ничего…
— Ничего не находят…
— Профессор даже удивляется…
— Диагноз даже поставить нельзя…
— Ничего нет…
— Но говорит, надо оперировать…
— Я им говорю: зачем же здесь, если можно в Париже?
— Говорят, здесь не хуже…
— Но ведь профессор ничего не нашел… можно и подождать…
— И анализ желудочный тоже — неприятная штука…
— А я и не знал, что глотать кишку надо…
— Оперировать, вообще-то, я не против…
— Как, по-вашему, я выгляжу?
— Говорят, даже улучшение…
— Смотрю, ты и бульон принесла…
— Оперировать так оперировать, можно и подождать…
— Вот что я решил: если ничего нет…
— И кормят нормально, мне хватает…
— Приготовь к понедельнику рубашку, Мариночка, и джинсы постирай. Заезжай за мной, в Малаховку уедем…
— Они ведь не имеют права…
— Интересно, главное, ничего не находят…
И все в таком роде, думай что хочешь. Врунишка.
По тому, как стрельнула глазом спешившая мимо в белом халатике и слышавшая последнюю фразу, я понял: и тут дядя Володя нашел очередную любовь. Вообще, во время нашего посещения на площадке возникали поочередно: брюнетка с высокой грудью, из соседней палаты, в своем халатике, шелковом в цветах, симпатичная врач среднего возраста, которая постояла, посмотрела на Марину и внезапно поспешно простучала каблучками вниз по лестнице в регистратуру, и юная сестричка — несколько раз медленно проходила, чтобы слышать, о чем говорят.
Не знаю, сколько осталось дяде Володе при его опасной худобе, будут ли оперировать и выйдет ли он отсюда, но было ясно, что и здесь, близко к самому краю жизни, женская любовь окружала и сопровождала его даже на операционный стол.
Мы уходили. Марина плакала. Володя махал нам вслед из окна. Ему предстояла серьезная операция, было ясно. Листья полетели нам вслед. Задул ветер и нарушил тишину.
ЭПИЛОГ
Крупное яблоко стукнулось о землю пушечным ядром.
Киллер привычно прицелился и —
Дядя Володя от ужаса рассыпался на множество дядей Володь. Одни из них выглядели вполне живыми, из плоти и крови. Другие были плотными, но кое-где просвечивало. Одни были как будто постарше, виски и бородка подернуты сединой. У других усы и бородка были рыжевато-золотистыми, как рожь. Некоторые дяди Володи колыхались на ветру, будто узкие листы бумаги. Были и такие дяди Володи, которые растекались лужицами, и сразу было видно, ни на что не годны. Остальных расхватали влюбленные в дядю Володю женщины. Главное, всем что-нибудь досталось.
Что касается драгоценного креста, уж не знаю, натурального золота или подмены, то в руки господам из мафии он так и не дался. Стоило протянуть руку — проходила насквозь, рубины и сапфиры рябили родниковой водой, протекали — кровь и синька — сквозь пальцы, это была искусная голограмма. Возможно, что-то более новое. Обманщики обманули обманщиков.
Кое-что из происшедшего попало в газеты, но там так все извратили и переврали, по своему обыкновению, ничего похожего на то, что произошло на самом деле.
