Ирина Левитес - Аня
Лариса все-таки устроила свою личную жизнь. И нужно-то было немного: собрать осколки Аниных неосторожно оброненных откровений, подкрепить их истинными фактами, прекрасно известными Леониду, и грамотно вылепить из них то, что требовалось.
Глава двадцатая
Поворот
Очень не хотелось сидеть на шее у мамы и Пети, хотя они не только не собирались попрекать куском хлеба, но, напротив, обращались с ней как с хрустальной вазой, проявляя чудеса сочувствия и такта. И все же стыдно было просить денег на каждую мелочь — от колготок и шампуня до памперсов. Надо было искать заработок, несмотря на то, что Соня связала по рукам и ногам. Проще всего было дать объявление и делать инъекции на дому. Но эта затея изначально была обречена на провал. Заранее знала, что бегала бы по квартирам бесплатно.
Мыть полы в подъездах тоже не годилось — не с кем надолго оставить Соню, которая спала все меньше и меньше, требуя постоянного внимания. На руки не просилась, довольствуясь разглядыванием разноцветных погремушек, подвешенных поперек кроватки, издающих сухое дребезжание при неловких касаниях маленьких ручек. Пластмассовые шары ей быстро надоедали, и она затихала, погрузившись в созерцание глянцевых страниц, вырванных из журналов. Ухватывала бумагу цепкими пальчиками, удивленно вглядывалась в иллюстрации и самозабвенно прислушивалась к шелесту бумаги.
«Еще одна читательница растет!» — смеялась Наташа. Но и «читать» Соня соглашалась лишь в присутствии кого-нибудь из взрослых. Пришлось приспосабливаться: во время уборки таскать за собой малышку, пристраивая ее на диван в большой комнате. Чтобы приготовить что-нибудь простенькое, на скорую руку, Аня притаскивала в кухню пластмассовую ванночку, водружала ее на две табуретки, внутрь стелила одеяльце, и в этой импровизированной колыбельке Соня лежала, для порядка последовательно выбрасывая на пол пластмассовых попугая, мишку, зайца и жуткого Покемона.
Соседка Оля, мама полугодовалого Филиппа, подрабатывала не отходя от сына. Делала сувениры из кожи, бисера и раковин, причудливо соединенных в стилизованные фигурки, изображающие изделия коренных малочисленных народностей, и сдавала их в магазин, получая небольшие проценты. И Ане предложила заодно подработать.
Она согласилась с радостью, внимательно присматривалась к Олиным порхающим пальцам, стремительно нанизывающим матовые, прозрачные, искристые бисеринки разной формы — продолговатой, округлой, цилиндрически обрубленной, — сплетающиеся в причудливый узор, и старательно повторяла. Из-под ее пальцев выходили кособокие уродцы, причем каждый последующий оказывался страшнее предыдущего, и она сдалась.
— Да, сувениры — не мое призвание, — задумчиво протянула Аня, разглядывая свое произведение. — Ни на что путное я не гожусь.
— Так нельзя! — воинственно запротестовала Оля. — У каждого свой талант. Только не все об этом знают.
— Мои таланты так глубоко зарыты, что даже археологические раскопки не помогут.
— А если подумать?
— Даже если думать с утра до вечера — ничего не придумаешь. Я, кроме уколов, ничего не умею.
— И этого немало! — не согласилась Оля. — Еще умеешь готовить, стирать, убирать…
— В домработницы идти прикажешь? — невесело засмеялась Аня. — Только это и остается. А что я еще могу? Вот! Умею грамотно писать. И чужие ошибки вижу. Может, в корректоры податься?
— Идея! — воодушевилась Оля. — Одна моя знакомая работала в институте, в издательстве, а потом в газету ушла. Так она говорила, в том институте все время корректоры требуются. Иди!
— С ума сошла? Там же образование надо иметь специальное, филологическое. Как я могу туда пойти? Это же авантюра чистой воды. Просто хулиганство.
— Откуда ты знаешь? А вдруг у тебя получится? И удобно. Ошибки можно проверять дома, возле Сонечки.
— Ни за что! — рассердилась Аня. — Даже не подумаю. Глупости! Какой из меня корректор? Незачем народ смешить.
Несколько дней колебалась, а потом решилась — «за спрос не бьют». Подумаешь — откажут! Никакой трагедии в этом нет. И не такое уж безнадежное предприятие задумала. Ведь действительно видит ошибки и опечатки, безобразно пятнающие страницы. Их с каждым днем становится все больше, словно они вырвались на свободу и стали самостоятельно размножаться всеми мыслимыми способами — почкуясь, делясь, клонируясь, пуская прочные корни, проползая плетьми, выбрасывая новые побеги. Расплодившись, ошибки лезли в любые тексты и паясничали, устроив безнаказанную вакханалию. Хорошо бы с ними расправиться как следует!
Аня подошла к институту и остановилась, разглядывая вывеску. Красивая, новая: на синем фоне блестели золотые буквы, прячущиеся за стеклом. Вздохнула и села на скамейку напротив центрального входа, смахнув перчаткой снег. Искусственно подогреваемая решительность куда-то подевалась, хотя много раз мысленно репетировалась сцена: вот она входит, непринужденно здоровается и уверенно (самое главное — уверенно!) предлагает свои услуги в качестве корректора. Без опыта работы, правда, зато при желании добросовестно трудиться.
Ноги замерзли в тонких сапожках, и под полушубок начали проползать ручейки озноба, но невозможно было встать и двинуться к входной двери, поднявшись по семи широким ступеням, пересчитанным за время сидения на лавочке.
На козырьке, нависающем над входом, суетились рабочие, устанавливали искусственную елку и ловили пока еще темную гирлянду, которую спускали из окна чьи-то руки. «Поздновато они спохватились», — подумала Аня. Большинство зданий и витрин уже вспыхивали и искрились, переливаясь бегущими цветными огоньками. До Нового года оставалось всего две недели, и запахи смолистой хвои, кисло-сладких мандаринов, горьковатого шоколада соединялись в тонкий праздничный аромат.
В этом году хлопоты были особенно интенсивными, с истерически-приподнятыми нотками: ожидали наступления не только нового года, но и века, и даже тысячелетия, что бывает, как известно, не часто — всего раз в тысячу лет. Можно было подводить итоги.
«Итак, чего же я добилась за последнюю тысячу лет? Ни мужа, ни дома, ни работы. Только Соня. Соня — мое единственное достижение. Но Соня не в счет. Она вне конкурса. А вот все остальное… Подруга предала, муж бросил, сама — неудачница. Сижу на скамейке, трясусь от холода, как нищенка в ожидании подаяния. Господи, за что? Это несправедливо! Что я не так сделала в своей жизни? За что мне все это?»
По ступеням крыльца сбежал парень и, прячась от снега, низко надвинул капюшон куртки, промчался мимо и скрылся за углом. Аня вздрогнула. Как на Белкина похож! Но что Белкину делать здесь, в провинциальном городе на краю Земли? Он уже давно покорил Москву и наверняка выставляет свои работы в престижных залах…
Наконец как током пронзило: что она тут высиживает? Это ж додуматься надо было до такой глупости! А все Оля виновата. Хоть и спасибо большое за то, что согласилась с ребенком посидеть, но все равно ей придется в качестве компенсации за чуть было не случившийся позор налить горячего чаю. Холодно!
Она поднялась и быстрым шагом пошла, почти побежала, домой. Дошла до угла. Остановилась. И повернула обратно. Тяжелая дверь с трудом поддалась. Торопясь, чтобы не передумать, взлетела на третий этаж.
— Извините, можно? — робко спросила пересохшими губами. — Здравствуйте…
Немолодой человек в мятом клетчатом пиджаке, наброшенном на плечи, махнул приглашающим жестом, не прекращая диалога с телефонным собеседником, ободряюще улыбнулся поверх монитора, похлопал воздух по направлению к стулу, что означало разрешение сесть, и поднял взгляд к потолку, изображая отчаяние, вызванное кем-то нудным, настойчиво требующим немедленно исполнить его желание. Покивав в трубку, заговорщически подмигнул Ане, призывая ее в единомышленники и, по‑видимому, ожидая от нее сочувствия, — дескать, извините, но сами видите, в каких условиях приходится работать. Аня понимающе кивнула и успокоилась, не вслушиваясь в разговор, состоящий из абсолютно непонятных выражений: какой-то спуск, который почему-то быстро не делается, какая-то верстка, какой-то ризограф…
Она огляделась. Большая комната, полутемная из-за заснеженного тополя, любопытно глядящего в окно, была загромождена стеллажами, вытянувшимися вдоль стен. Переполненные полки выгибались дугами, едва удерживая кипы папок, подшивок старых газет и журналов, толстых потрепанных томов, перемежающихся коробками и бумажными свертками. Беспорядок, царящий на полках, спускался на пол и распространялся понизу картонными ящиками, набитыми новенькими, еще пахнущими клеем и типографской краской книгами. Не уместившись на полу, бумажные груды переползли на стулья, взобрались на подоконник, неуверенно балансируя и рискуя ринуться вниз, потеряв равновесие. Единственным намеком на современность среди дряхлой мебели был просторный офисный стол, видимо, втиснутый в кабинет сравнительно недавно, но уже почти скрывшийся под завалами буклетов, каталогов, визиток и бумажных кип. Крошечное свободное пространство было слегка расчищено непосредственно перед директором, но и оно оказалось занятым исчерканным ежедневником и чашкой с недопитым кофе.
