Ирина Левитес - Аня
— Представляешь, пришли мы как-то в китайский порт. Ребята на берегу накупили всякой дребедени, салютов, ракет — у них там этого добра навалом. А потом вышли в открытое море и устроили пальбу, когда стемнело. Ух и красота! Одну здоровенную ракету прикрутили к носу и запалили фитиль. А она ни за что не хотела взрываться — ее ребята всяко поджигали — ни в какую. Ну, потолклись да и рукой махнули — бракованная оказалась. Бросили это дело и пошли спать. А наутро вошли в устье реки, — Леня невнятно произнес мяукающее название, — и поплыли себе потихоньку. Подошли к городу. Китайцев — тьма-тьмущая! Так и кишат: и лодки, и джонки, и катера. Только мы собрались пришвартоваться, эта дура как жахнет! Треск, шум, пальба во всю ивановскую! Китайцы как полегли кто куда! Капитан нас чуть на куски не разорвал! Досталось всем по первое число!
Аня заливалась смехом, восторженно внимая нескончаемым байкам. Она в те дни была безмятежно счастлива, наслаждаясь близостью мужа, впервые избавившись от разрушающих душу копаний и выискиваний недостатков.
Они подолгу гуляли, празднуя хрустально-прозрачную осень. Коляска тихо катилась, шурша колесами по ковру из кленовых листьев. Солнечные блики, падающие сквозь поредевшие кроны деревьев, скользили по Сониному спящему личику. Кисти рябин вздрагивали под теплым ветром и, покачиваясь, поблескивали оранжевыми бусинами. Говорили мало. Просто бродили, толкая коляску в четыре руки, изредка отрываясь от никелированного поручня, — смахнуть паутинки бабьего лета.
Глава девятнадцатая
Ложь
С утра Соня раскапризничалась. Морщила личико и жалобно пела-выпевала грустную песенку. Некстати оказалось ее плохое настроение. Не голодная и не мокрая. И температура оказалась нормальной. Быть может, ей не нравилась погода — за плотно закрытым окном хмурый ветер сеял косо ледяной мелкий дождь в черные, подернутые рябью лужи.
Аня ходила из угла в угол, укачивая крикунью. Сегодня как раз собрались проведать брошенную квартиру, сделать уборку и купить продукты. Пора уж было возвращаться — и малышка подросла, и Аня попривыкла, и Леня окончательно вернулся, собирался выходить на работу в поликлинику.
— Куда с этой плаксой? — расстроилась Аня. — И дождь… Может, машину возьмем?
— Машину-то я возьму. А толку? Все равно Соня ничего делать не даст. Короче, вы оставайтесь, я сам поеду. Ты напиши, чего из продуктов купить.
— Сейчас.
Аня бережно передала ребенка мужу, отчего Соня вновь недовольно и требовательно заплакала, и наспех нацарапала на листке, выдернутом из блокнота, невеликий список.
Девочка после ухода отца мгновенно успокоилась, словно выполнила задачу непременно остаться дома, и уснула. Аня, почти не дыша, осторожно переложила ее в кроватку и, выпростав руку из-под нежного пушистого затылка, накрыла малышку одеяльцем. Она безмятежно спала, расправив недовольную гримаску, и дышала так тихо, что Аня низко склонилась, тревожно вслушиваясь в едва уловимое сопение.
Неплохо было бы заняться домашними делами, но решила повременить. Взялась было за тряпку, чтобы хоть пыль вытереть с мебели, но, слегка пристукнув вазочкой, испуганно обернулась — нет, не разбудила — и, переведя дух, оставила это занятие. Взяла книгу, прилегла на диван и не заметила, как задремала. Разбудило ее копошение и покряхтывание за деревянными перекладинами.
— А кто это у нас проснулся? Кто это у нас такой розовенький? А кто это у нас улыбается? — заворковала Аня, перепеленывая девочку. — Вот сейчас мы покушаем. Мы, наверное, голодные? Ах, какие мы с тобой сони, четыре часа проспали, все на свете проспали, скоро наш папа придет…
Соня улыбалась, гулила на своем птичьем языке, пела-выпевала в такт маминому умиленному голосу и, поймав губами подставленный сосок, принялась жадно глотать, пристанывая, не отводя широко раскрытых удивленных глаз от материнского лица.
Господи, какое блаженство чувствовать сладкую тянущую боль в груди… Но куда запропастился Леня? Пора бы ему уже и вернуться. Наверное, устроил генеральную уборку по поводу возвращения семьи в родные стены. И как только можно было всерьез думать об окончательном разрыве? Леня замечательный. И все у них будет хорошо…
Медленно падали минуты, осыпаясь в часы. Промозглый ветер нагнал в комнату ранние сумерки, сгустившиеся в вечер. Пришла мама, потом Петя вернулся с работы. Дом наполнился суетой, разговорами, музыкой, перекрестно летящей из телевизора и радио. Уже и Соню искупали, и уложили, и поужинали, а Леонид все не возвращался. Аня несколько раз звонила домой и долго слушала, как длинные гудки тянули нити в пустоту, и на пейджер сообщение надиктовывала, но безрезультатно.
Все давно спали, а она стояла у окна, вглядываясь в мокрую мглу, отгоняя ноющую тревогу, отодвигая тот неизбежный миг, когда надо будет, обмирая от страха, звонить в милицию, приемные покои и — нет, только не это! — в морг. Придуманные ужасы вползали в сонную комнату, но, выброшенные решительно за порог, вновь крадучись возвращались и, распоясавшись, разрастались и наглели.
Она решительно взялась за телефонную трубку, но набрать номер не успела. Ночную тишину разорвал звонок. Звук был неправильный. Хотя, казалось, электрический звонок всегда должен звучать одинаково, приведенный в действие касанием указательного пальца. Обычно он коротко зудел на одной низкой ноте, а теперь вначале неуверенно взвизгнул, затем ненадолго прервался, как бы набираясь сил, и, наконец, нахально громко задребезжал.
Аня на цыпочках пробежала к двери.
— Кто там? — спросила для порядка, хотя была твердо уверена, что там не таинственный кто-нибудь, а именно Леня. Причем Леня пьяный. Откуда взялась эта уверенность, она не могла бы объяснить, ведь из-за двери не доносилось ни звука, но тем не менее интуитивно ощущала прерывистое неверное дыхание и тяжесть обмякшего тела, навалившегося на косяк.
— Кто там? — повторила она.
— Открывай! — потребовал заплетающийся голос.
Леня ввалился. Качнувшись, удержал равновесие. Принялся неуверенными пальцами расстегивать насквозь мокрую куртку, а затем, перегнувшись пополам, попытался развязать неподдающиеся шнурки на ботинках, но, не справившись с ними, выпрямился.
— Да! Выпил! Захотел — и выпил! — агрессивно подтвердил он свое право и побрел, пошатываясь, в комнату, цепляясь за углы, пятная пол грязными следами. Не рассчитав, шумно рухнул на диван, уронив чашку с тумбочки.
— Тише! Ребенка разбудишь.
— А! Ребенка! — со злобным сарказмом передразнил Леня. — И чей же это ребенок? Может, скажешь все-таки?
— Ты пьян, — презрительно ответила Аня.
— Кто, я? Я вообще не пью. А вот ты… ты… Думала — все будет шито-крыто? Ничего, нашлись добрые люди. А я-то, дурак, верил!
Он с ненавистью посмотрел на жену стеклянно-мутными глазами и, неожиданно легко вскочив с дивана, рванулся к ней, схватив тонкую золотую цепочку на шее.
— Может, расскажешь, чем занималась, когда я в море был?
Аня молчала. Лишь невольно отвернула лицо в сторону, уклоняясь от тошнотворного водочного запаха.
— А! Молчишь? Нечего сказать? А как квартиру искала, чтоб от меня сбежать? А как про меня всякие гадости болтала? Этого тоже не было? А я-то дурак! Вкалывал, цацки эти проклятые тебе дарил!
Леня с силой дернул цепочку, полоснувшую жгучей болью. Он недоуменно посмотрел на блескучие обрывки, качающиеся в руке бесполезной мишурой, и швырнул их в сторону.
— Гадина! — бросил хлесткое слово и ушел в ночь.
Аня ничего не понимала. И даже, переворошив события последних месяцев, не нашла причину, по которой он внезапно взбесился на ровном месте. Наверное, кто-то что-то сказал. Но кто? И что?
Она до утра просидела в оцепенении. Шею пекло так же сильно, как и сердце. Втайне она надеялась, что ночное недоразумение развеется и со временем забудется. Но Леня не возвращался и не звонил.
Пришла Александра Ивановна и гневно выпалила: да что ж это делается, о ребенке бы подумали, ни стыда, ни совести у тебя нет, я всегда говорила, не будет с тебя толку, как волка ни корми, вечно ты себе на уме, и вот результат, теперь на алименты подашь, только для этого и замуж выходила, а Леня-то как убивается, прямо с лица спал, хорошо хоть Лариса поддерживает, мир не без добрых людей, ах ты, Сонечка моя бедненькая, сиротинушка…
Недели через две после шумного визита свекрови Аня уговорила Петра забрать ее немногочисленные вещи и, главное, книги. Петя долго отнекивался, но все-таки поехал. Вернулся злой, шумно бросил картонные ящики в прихожей, долго молчал, а потом ни с того ни с сего ворвался в детскую и заорал:
— И чтоб больше я эту проныру здесь не видел!
— Какую еще проныру? Петь, ты о чем? — растерялась Аня.
— Эту! Лариску твою! Расположилась там как хозяйка! — И, посчитав объяснение исчерпывающим, захлопнул за собой дверь.
