Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков
Мивит восседал на плоском камне и качался из стороны в сторону, напевая что-то себе под нос. Под ногами у него валялась бутылка из-под перцовки производства магаданского пищекомбината.
– А-а, пришли? Пришли и принесли мне новый закон: кто не работает, тот не ест! А я вот ем и не работаю! Буду есть! И новый ваш закон съем!
Он был настолько пьян, что разговаривать с ним не имело смысла.
Арэнкава дома не оказалось. Жена не знала, куда он ушел.
Из головы Праву не выходил Мивит. Если человек запил и стал терять человеческий облик – значит, дела его неважны. Не поэтому ли никто открыто не возражал против постройки школы?
Коравье, по-видимому, думал о том же. Он спросил:
– Что делать со стойбищем?
– Как – что делать? – не понял Праву.
– Жители потеряли дисциплину, – пояснил Коравье, с трудом выговаривая новое, непривычное для него слово.
– Что потеряли? – переспросил Праву, сдерживая улыбку.
– У них теперь не осталось никакой власти. Что они хотят, то и делают. Мне Инэнли говорил: многие пастухи перестали выходить в стадо, а на еду колют оленей исправно. Погубят они стадо.
– А ты-то для чего здесь? – с ноткой строгости напомнил Праву. – Для чего тебя послали сюда? Поговори с уважаемыми людьми стойбища. Должны же быть такие люди?
– Есть такие люди. Но мне неловко самому. Недавно только вернулся. Может быть, ты с ними поговоришь?
– Ладно, – согласился Праву. – Позови их в твою ярангу.
Пришли Рунмын, Инэнли, Лелельгын, Ирвыпин. Коравье добросовестно перечислил их имена.
– У вас большое стадо, – сказал Праву. – Надо его беречь. Пора подумать о зимнем пастбище… Кругом вас колхозы. По закону Советской власти земля, а значит, и пастбища принадлежат им. Ближайший колхоз называется «Торвагыргын». Коравье – свой человек в нем… Колхозники не прочь принять стойбище к себе, но ждут вашего согласия. Кроме того, чтобы стать колхозником, надо не просто хорошо работать, а и жить по-новому… Пока вы раздумываете, пусть вашим советчиком будет Коравье. Советская власть доверяет ему… Мы строим школу, чтобы ваши дети учились и убедились в том, что их отцы сделали большую ошибку, отвернувшись от новой жизни… Нам жить вместе, а для этого надо знать обычаи друг друга.
Праву пытливо всмотрелся в лица присутствующих.
Первым заговорил Рунмын:
– Не знаю, как другие думают, но мне кажется, что лучше сначала родителей научить грамоте… Что дети?.. Может, они не поймут, что к чему… А после нас – пожалуйста.
– Верно! – подал голос Ирвыпин.
– Для вас есть более важная работа, – сказал Праву.
– Какая? – спросил Инэнли.
– А вот какая: попробуйте управлять стойбищем сами, вы все четверо. Вашим советчиком, если не возражаете, будет Коравье.
– Не возражаем, – сказал за всех Инэнли.
Когда созданный таким необычным способом совет покинул ярангу, Коравье с упреком сказал Праву:
– Зачем ты сказал, чтобы они обращались ко мне за советом? Ведь я так мало знаю!
– Ничего! – подбодрил его Праву. – Я буду тебе помогать.
– Все же боюсь – трудно будет, – с сомнением сказал Коравье. – Я уже отказывался стать мудрейшим в стойбище… А тут… Не знаю…
– Видишь, какое дело: если человек чего-то очень хочет, то самое лучшее, если он приложит собственные руки, – сказал Праву.
Вечером Праву уезжал. Ему еще надо было побывать в Управлении строительства комбината и сообщить Ивану Николаевичу о некоем Анциферове-Анчипере, который снабжает спиртом Мивита и Арэнкава.
Коравье проводил Праву до последней яранги. Над стойбищем высился, поблескивая стеклами, новый дом.
– Ты теперь не один – вас пятеро, – наставлял на прощание друга Праву. – Вы власть и должны разумно вести дела стойбища.
Вернувшись, Коравье застал представителей «властей» стойбища у себя в чоттагине.
– К тебе за советом пришли, – заговорил Рунмын. – Мы поговорили между собой и решили просить тебя, чтобы закон о равноправии пока не распространять на женщин.
– Хорошо, – с важностью принял решение Коравье.
– Насчет грамоты неясно, – промолвил Ирвыпин. – Разве это детская забава?
– Я советовался об этом с Праву. Будем делать так: с утра учатся дети, а вечером взрослые, которые пожелают.
Росмунта приготовила чай и открыла банку со сгущенным молоком. За неимением чайных ложек мужчины макали в густое молоко пальцы и с серьезным видом обсасывали их, молча смакуя русскую еду.
Коравье настроил приемник, и гости с большим вниманием выслушали последние известия, посвященные, в основном, берлинскому вопросу. Впрочем, хотя диктор говорил на чукотском языке, кроме отдельных слов, ничего нельзя было разобрать.
Рунмын спросил:
– Могут они сказать что-нибудь попонятнее?
Коравье повертел ручку настройки и поймал музыку.
– Это уже лучше, – одобрил Инэнли.
После чая они посмотрели Мирона, который носил русское имя. Перед уходом Лелельгын попросил пустую банку из-под сгущенного молока.
– Я из нее наделаю рыболовных крючков, – сказал он.
Когда гости ушли и Росмунта убрала посуду, Коравье выкурил на ночь папиросу и стал укладываться спать.
– Корав, – позвала Росмунта.
– Что тебе? – лениво откликнулся Коравье, утомленный событиями дня и непривычной ответственностью.
– А как же я? – жалобно спросила жена.
– Не пойму, о чем говоришь? – зевая, спросил Коравье.
– Неужели ты хочешь, чтобы твоя жена оставалась неграмотной? Я ведь нестарая женщина и тоже хочу жить по-настоящему. Если будете учить взрослых людей, то не забудьте и меня.
– Если тебя пустить в школу, что скажут другие женщины? – забеспокоился Коравье. – Тоже захотят учиться грамоте?
– Что же в этом плохого?
– Нет, это дело надо серьезно обсудить, и я один не могу его решить, – сказал Коравье и повернулся к стене, делая вид, что засыпает.
10
Праву писал письмо Маше Рагтытваль. Он долго мучился над пустым листком бумаги, не зная с чего начать. Хотелось написать о своих чувствах, о том, как он мечтает увидеться с ней. Ничего не выходило. Испортив несколько листков, он принялся писать о стойбище Локэ.
«Скоро откроем школу. Честно признаться, боюсь этого дня. Вдруг родители не отпустят детей? Скоро приедут учителя. Если даже опоздаем – ничего страшного. Пусть не первого сентября, но школу откроем…»
В дверь постучали. Праву спрятал письмо под книгой.
– Войдите.
В дверях стоял Ринтытегин. Праву удивился. Он предложил гостю стул и виновато оглядел неподметенный пол.
Ринтытегин проследил за его взглядом:
– Неуютно живете, молодежь.
– Не успели убрать, – оправдывался Праву.
– Ладно, – сказал Ринтытегин. – Не за этим пришел. Но все же странно: вроде бы ходит к вам в гости доктор Наташа…
– Перед ее приходом Володькин быстро наводит чистоту, – улыбнулся Праву.
Ринтытегин закурил.
– Просьба к тебе…
Голос у председателя сельсовета был необычный.
– Словом, придется тебе взяться за тонкое дело, – объявил Ринтытегин.
– Какое?
– Поговорить с Елизаветой Андреевной…
– О чем?
– Не перебивай, а слушай. Пришла телеграмма: учителя едут. А один из них – Валентин Александрович Личко, то есть муж Елизаветы Андреевны…
– Говорят же, что он алкоголик? – удивился Праву.
– Теперь не пьет. Я специально узнавал. Вот… Жалко мне детишек и саму Елизавету Андреевну… Я сам просил, чтобы его прислали. Не может быть, чтобы все у них так и кончилось. Вместе, еще молодыми, они начинали учительствовать в тундре. Верно, пил он. Из-за этого она и ушла…
– А что же я должен делать? – недоуменно спросил Праву.
– Предупреди Елизавету Андреевну. Можешь все свалить на меня… Сам бы пошел, но не умею… Тут надо деликатно…
В комнате правления было, как всегда, оживленно и толпилось много народу. К тому же сегодня пастухи получали деньги. Праву попытался подойти к Елизавете Андреевне, но она едва успевала отвечать на вопросы и подписывать документы, которые ей подсовывал бухгалтер.
– У меня к вам разговор, сказал Праву, показывая своим видом, что разговор должен быть наедине.
– Может быть, во время обеденного перерыва? – предложила Елизавета Андреевна. – Приходите к нам обедать, – пригласила она. – Заодно посмотрите, как я живу.
– Спасибо, – поблагодарил Праву, – приду.
Квартира Елизаветы Андреевны находилась в старом доме. Раньше там размещалась лаборатория геологической партии.
Теперь одна из комнат была превращена в кухню, во второй стояли две детские кровати, а третья – дальняя – принадлежала самой хозяйке.
Когда Праву пришел, вся семья уже сидела за столом. Сын Елизаветы Андреевны Борис большим охотничьим ножом резал хлеб, а девочка в белом переднике поверх платьица разливала по тарелкам суп.
– Борькину добычу едим, – сообщила она.
Борис покраснел и уткнулся в тарелку.
