Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!
Мы с Бобьен сидели на диване оливкового цвета; она подобрала под себя соблазнительные голые ноги, одетая в элегантную серую юбку и персиковую тунику-безрукавку. Обнаженные плечи по-прежнему обнажены. Я заметил, что она сидит ко мне довольно близко. Отчаянно хотелось налить еще портвейна, только я не увидел бутылку. Бобьен продолжала нашептывать свой монолог, который было трудно прервать.
– …моя первая выставка в Париже имела огромный успех, но после тридцати я стала истеричкой, пошла к психоаналитикам. Слишком часто спала с молоденькими мальчиками. Мне это льстило. Теперь мне за сорок, никаких истерик и хочется замуж. Мы с Реджинальдом встречались, но мы с ним чересчур похожи… У многих женщин в моем возрасте есть дети. Говорят, сорок лет – снова тридцать… Однажды мой психоаналитик вышел из кабинета, я заглянула в записи. Написано было только одно и несколько раз подчеркнуто: «состояние на грани распада личности». Я посмотрела в библиотеке, категорически не согласилась и перестала к нему ходить. Иногда жалею. События, произошедшие в детстве, не проходят Бесследно. Понимаете, что я имею в виду?
– По-моему, да, – кивнул я. – Портвейна больше нет?
Она ткнула пальцем за мое плечо на столик с бутылками.
– Хотите еще выпить? – спросил я.
– Да, – сказала она.
Пилотируя себя к столику, я убедился, что основные моторные функции работают вроде нормально. Ноги прочно держали, рука властно и целенаправленно схватила бутылку портвейна. Я мысленно поблагодарил руки-ноги за примерное поведение, вернулся с бутылкой, наполнил стаканы.
– Спасибо, Алан, – поблагодарила она.
Хлебнув глоток, я почувствовал частичное возвращение прежней благословенной заторможенности и напомнил:
– Вы рассказывали о своем детстве.
– Мой отец был ужасным мужчиной. А я была необычайно прелестной девочкой.
Она положила ладонь на рукав моего пиджака. Никогда еще не подвергался я столь необычному совращению, тем более приближаясь к какой-то предпоследней грани. Хоть мои ощущения несколько притупились, я понял, что она иносказательно намекает на инцест и насилие – «события, произошедшие в детстве», «ужасный мужчина», «необычайно прелестная девочка» – и одновременно разыгрывает передо мной спектакль, чтобы вызвать жалость и внушить желание. Хорошо бы вернуться в забвение. Ей вообще не следует отказываться от психоаналитиков. Голова у меня шла кругом. Почему на свете столько людей, подвергшихся сексуальному насилию? Я, например, никогда не испытывал чувственного влечения к детям. Ну, один раз в океане мне необычайно понравилась девичья попка в купальнике, причем девочке было всего лет девять, но это была чисто эстетическая реакция, хоть и столь сильная, что до сих пор помнится. Тем не менее я, безусловно, не педофил, и если бы у меня была маленькая дочка, то не заходил бы к ней в комнату, как, видимо, делал отец Бобьен, и не совершал всяких гадостей. Бедняжка Бобьен!
– Какие у вас усы симпатичные, – прошептала она, стискивая мою руку. – Они мне очень нравятся. Люблю усатых мужчин.
Она в самом деле стояла на грани распада личности, хоть я точно не знаю, в чем эта патология заключается. Предположительно, дело как-то связано с ошибочно понятыми границами, что и проявилось в безумной исповеди и попытке соблазнения. Она слишком много мне о себе рассказала, став совсем беззащитной и уязвимой, перешагнув все границы. Но ладонь у меня на руке возбуждала. Прикосновение женщины, даже сумасшедшей, иногда очень сильно действует. Желание утешить ее – в сексуальном и эмоциональном смысле – пробудило мое собственное безумное понятие о рыцарстве. Кто-то должен спасти обезумевшую красавицу. Почему бы не я?
Впрочем, возникла классическая дилемма: надо ли брать женщину, которую можно взять, или следует добиваться той женщины, которую действительно хочешь? Я хотел Аву с ее замечательным носом, а если не получится, рядом еще остается Диана с грязными ногами.
Можно взять и Сигрид Бобьен, не рискуя получить отказ. Ладонь не отрывается от моего рукава. Она похвалила мои усы. Не сводит с меня влажных глаз. Зрачки были такие широкие, что почти уничтожили карюю радужку. Она сумасшедшая. Возможно, сидит на наркотиках. У нее очень красивые ноги. Она шепчет. Плечи упрашивают, чтобы их стиснули мои мужские пальцы. Я подумал, что она хороша в постели на свой истерический дерганый лад, хотя одновременно представилось, как она хватает нож для разрезания бумаги или ножницы и вонзает мне в глаз, пока я с ней лежу. Непонятно, почему представилась именно эта картина, но потом я задумался, не она ли выколола глаз Мангрову.
Несмотря на все предупреждения – шепот, непрошеная исповедь, признание в диагнозе психиатра, похвальба многочисленными любовниками, – лежавшая на рукаве ладонь манила, как сирена, на чей зов я готов был откликнуться. Всегда ошибаюсь в выборе партнерш, а времени передумать уже не осталось. Жизнь идет по кругу, вечно повторяясь, что подтвердили Ницше и Шекспир.
– Очень рад, что вам нравятся мои усы, – тихо и соблазнительно молвил я, подчеркивая, что речь между нами идет не просто об усах, зная, что могу дотянуться и поцеловать ее. Приготовился к первому шагу: дотронуться до темных волос, откинуть их с лица, как бы открыв его. Это будет первая ласка, потом я коснусь лица губами, пахнущими портвейном, но в тот самый момент, когда я отдавал своим нервным окончаниям команду приступать к действиям, вошел Тинкл. Его вторжение разом остановило все приготовления к военно-сексуальному наступлению. Я заерзал на диване, нервным рывком качнулся вперед, как бывает, когда засыпаешь, а многозначительно приоткрытые губы Бобьен сложились в напряженную улыбку.
– Я вам помешал? – спросил Тинкл.
– Нет, – сказала Бобьен, хотя, несомненно, испытывала раздражение.
– Хочу предложить Алану фирменную сигару Колонии Роз, – объяснил ей Тинкл, – если он курит. – И потом непосредственно обратился ко мне: – То есть если вы курите сигары.
– Да, сигара была бы очень кстати, – согласился я.
– Мы курим на улице. В особняке курить запрещено. Но если вы беседуете, я потом вас найду.
– Мы беседуем, – довольно прохладно объявила Бобьен.
– Может, позже продолжим? – спросил я. – Я довольно много выпил, мне было бы полезно пройтись, покурить.
Разумеется, это была ложь. От сигары могло стать совсем плохо, но я сразу же истолковал появление Тинкла как ниспосланный богами знак, что поцелуй с Бобьен в первый вечер в Колонии Роз привел бы к катастрофе. Отбрасывая вопрос о женщине, которую хочешь, по сравнению с той, кого можешь иметь, в данном случае об Аве по сравнению с Бобьен, я понял, что последнюю не потяну. Она старше меня, красивая, сексуальная, но, прежде чем я успел хоть раз коснуться ее губами, знал: это будет ужасной ошибкой, что, естественно, придавало приключению больше привлекательности. Заставляло сунуть руку в огонь. Поэтому Тинкл меня спас. Я поднялся; Бобьен не успела меня отпустить, в результате чего постаралась как можно скорей это сделать.
– Хорошо, – сказала она. – Идите, курите свою сигару. Но мне еще хотелось бы с вами поговорить. Я буду здесь или в черной комнате. Отыщите меня.
Я уже видел в ее глазах боль, обиду, но, если пойти дальше, будет только хуже. Я был пьян, но еще мыслил здраво. Не вернусь к ней, она меня скоро забудет. Вел себя более или менее по-джентльменски, поэтому моя совесть чиста. Я наклонился за шляпой и вышел вместе с Тинклом из бара.
Глава 19
Я сидел в комнате Тинкла на третьем этаже особняка, курил его сигару и пил его виски. Когда мы покинули Бобьен, я небрежно заметил, что надо бы еще выпить, поэтому мы пошли курить не на свежий воздух, а в его комнату, ибо только в своей комнате он мог мне предложить бутылку «Уайлд терки» – не самого дорогого виски, но в выгодном свете оно вполне привлекательно выглядит, а в комнате Тинкла было как раз подходящее освещение.
Я сначала отказался от сигары, а потом, хлебнув «Уайлд терки», сунул одну в рот, вспоминая о любви к сигарам Ганса Касторпа из «Волшебной горы» – одного, разрешите напомнить, из моих самых любимых романов всех времен и народов. Когда Ганс в конце концов где-то на шестисотой странице поцеловал Клавдию Шоша, книга от сладострастного возбуждения буквально выпала у меня из рук. На протяжении шестисот страниц Манн нас дразнит, описывая влечение друг к другу этой пары. Садистская медлительность. Впрочем, дело того стоит. Только однажды другая книга вылетела у меня из рук, когда Санчо Пансу вырвало прямо в лицо Дон Кихоту после того, как Дон Кихота вырвало прямо в лицо Санчо Пансе. Настоятельно рекомендую прочесть «Дон Кихота» ради одного этого места.
Так или иначе, окна в свинцовых переплетах в комнате Тинкла были открыты, вентилятор гнал сигарный дым в ночь, ибо курить в особняке было запрещено из-за опасности пожара в таком старом здании. Я видел темное летнее небо. Чувствовал в душе мир и покой. Держал в руке рюмку с выпивкой, запрещая себе виноватую мысль о развязке. Сигара была приятной, а не тошнотворной. Все прекрасно.
