Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье
Услышав задорный собачий лай, он увидел сначала Тузика, затем бегущего Серебрякова.
Владик остановился и перевел дух.
– Упрел!
Под тренировочным костюмом у него натянуто теплое белье, на голове вязаная шапочка. Молния на фуфайке застегнута до самого предела, и воротник закрывал всю шею с подбородком.
Приплясывая, чтобы не дать застояться ногам, Владик спросил:
– Ты как вчера? В порядке?
– Вполне.
– А я не удержался. Видишь: сырости, наверное, ведро вышло… Тут, Геш, толковище идет, будто с Веной у нас может не получиться.
– Глупости!
– Про Рытвина что-то толкуют, про самого… Ну, хоп – я еще пару кружочков.
И они разбежались.
– Степаныч, говорят, злой, как сатана! – крикнул Владик, удаляясь. За завтраком Скачков старался не попадать тренеру на глаза.
В комнате, собираясь на утреннюю тренировку, Мухин сказал, что вчера вечером, перед самым отбоем, заходил Иван Степанович, спрашивал – не вернулся ли? Видимо, зачем-то понадобился…
«Как назло, ч-черт!»
По коридору раздался топот ребят, спешивших на поле.
Скачкова остановил врач Дворкин, поманил к себе.
Рядом с ним стоял Матвей Матвеич, тащивший сетку с мячами.
– Язык! – потребовал Дворкин. Скачков обиделся.
– Да что вы, на самом деле! Маленький я, что ли, не понимаю?
– Пил? – Матвей Матвеич смотрел подозрительно.
– Вот еще! Хотите дыхну? Нате! Массажист повел носом.
– Ну, тогда еще сойдет. Бегал?
– А как же!
– Пульс позвольте. – И Дворкин взял его за руку.
Пока врач, склонив голый лоб, держал Скачкова за расслабленную кисть и следил за бегущей секундной стрелкой, на крыльце командного домика появились Иван Степанович и Арефьич, оба в тренировочных костюмах. Иван Степанович в темных очках, на груди секундомер. Скачков пожалел, что не успел со всеми вместе уйти на футбольное поле.
Арефьич сделал ему знак приблизиться.
– Иди. Чего уж… – шепнул Матвей Матвеич.
К крылечку Скачков подошел с покаянным видом.
– По девочкам, говорят, ударяешь? – раздался сверху голос тренера. – Ну… где был-то? Рассказывай.
– А, где был!.. – Скачков погладил себя по голове. История получилась. Картина новая, просмотр. Ну и…
Не жаловаться же было на Клавдию с Валерией, что не мог отказаться.
Арефьич, усмешливо почесывая кончик носа, хмыкнул:
– А этот был: все пустоту нарисовать не может? Скачков вспомнил и улыбнулся:
– Был.
– А лапти показывали? А селедку в рот забрасывали?
– Нет, селедки не было! – запротестовал Скачков.
– Еще увидишь.
Иван Степанович сошел вниз.
– На черта они тебе сдались? Пошли ты их. Если бы хоть что-нибудь стоящее было. Кто по-настоящему пишет, тому, знаешь, некогда трепотней заниматься. Некогда! Соображай же сам хоть чуточку.
Он смотрел на него с сожалением взрослого умудренного человека.
– Стой-ка, ты, киношник, – окликнул он вдруг Скачкова. – В редакции Сергей Александрович ничего не передавал?
Скачков припомнил целую кипу исчерканных страниц на брагинском столе.
– Там… такое дело намечается…
По мере того, как Скачков передавал разговор с Брагиным, Иван Степанович сощуривался с пониманием и кивал:
– Ага, ага…
Видимо, до него уже доходили слухи, что интрига постепенно втягивает и начальника дороги, и начальника локомотивного депо, и начальника службы движения, – всех влиятельных опекунов команды.
Затем он задумался, прикусил губу.
– Вот лезут же, когда совсем не просят! А начальник локомотивного депо – это такой толстенький, с щечками? – Хмыкнул. – Тоже знаток! Нет, братцы, это беда наша: в футболе все знатоки, все специалисты. А уж если он еще из начальства… – расстроившись, Иван Степанович махнул рукой.
Арефьич и Скачков стояли молча, ждали.
– Ладно, ты беги, – отпустил он Скачкова и пошел назад, в домик. Тренировку остался проводить Арефьич. Скоро по дороге мимо поля пропылил «Запорожец». К обеду Иван Степанович обещал вернуться.
В день «чистилища» утро на базе прошло как обычно, но к концу завтрака шофер Николай Иванович подал автобус.
В столовой Скачков сходил на кухню и взял из холодильника литровую банку свежего молока. Молоком команду поили «от пуза», как говорил Стороженко, сохранивший крестьянскую привычку есть внимательно и много. Из всей команды только Серебряков не переносил молока, и для него варили сладкий вишневый кисель.
Допивая прямо из банки, Скачков старался представить, что сегодня будет на «чистилище». Эти собрания в кабинете начальника дороги за длинным полированным столом, поставленным впритык к рытвинскому, всегда проходили по много раз отрепетированной схеме, и импровизации допускались – в зависимости от остроты вопроса, настроения капитана и диспетчера всей этой сыгранной кабинетной команды. В таких случаях чаще всех реплики подавал директор домостроительного комбината Феклюнин, оживляя заседания грубоватым простонародным юмором. Безжалостные замечания его, как правило, доводили тренеров, людей уже немолодых, до нервной дрожи, до валидола.
Заседания «чистилищ» напоминали Скачкову игру в одни ворота. На его памяти не было случая, чтобы тренер, выставленный в одиночку против всей рытвинской команды, избежал разгрома или хотя бы частично отстоял свои позиции. Сопротивляться было бесполезно, и наиболее опытные скоро постигали, что самое лучшее в таких случаях – опустить руки и заранее смириться с поражением.
Люди, важно восседавшие за полированным столом, многие годы проникались сознанием своего исключительного влияния на судьбу команды. Незаметно, от сезона к сезону, они усваивали привычку вторгаться в такие глубины тактики и техники футбола, где тяжко и специалисту. Собственное их невежество позволяло им тасовать команду, словно колоду карт, и свысока поглядывать на тренера, с апломбом стучать его по темечку и наставлять. Это же так просто: выиграть! Нужно только сделать то-то и то-то… И тренеру, стоявшему у стола с заготовленными расчетами в руках, хотелось сказать, что команда хочет выиграть, команда выложит все силы, однако надо же учитывать, что паренек, которого тут предлагают на место, скажем, центра нападения, при всем его старании даже не впишется в ансамбль, в организм команды – не того уровня игрок; что надо бы еще учесть больную ногу Кудрина, что Стороженко после травмы не сбросил еще нескольких килограммов липшего веса, что у Маркина повреждено плечо… да мало ли! Команда – организм сложный. Так вот поди же, докажи!
После завтрака два часа полагалось на теоретические занятия. Собираясь у себя в комнате, Скачков слышал топот в коридоре: ребята направлялись в зал.
В автобусе сидели принаряженные Маркин и Арефьич. Едва Скачков поднялся на ступеньку, Арефьич захлопнул дверь и кивнул шоферу: поехали. Скачков сделал изумленные глаза: Иван Степанович? Арефьич отвернулся и стал смотреть в окно.
«Начинается!» – неизвестно к чему подумал Скачков.
Как всегда, к приходу автобуса с базы участники заседания были в сборе. На этот час отменялись все дела.
Отсутствие старшего тренера сразу бросилось в глаза. Переглянулись Сухов с Комовым, закряхтел толстенький Феклюнин, покачивая головой. Что это? Новый вызов? Объяснению Арефьича, что Каретников заболел и просил его извинить, никто не поверил.
Со времени последнего матча Рытвин словно постарел. Страдал он не столько от того, что его не допустили в раздевалку, сколько от того, что об этом мгновенно узнал весь город. И он сознавал свое бессилие немедленно расправиться с непокорным тренером.
То, что Каретников не приехал сегодня на заседание, было для него большим облегчением: сама собой отпадала необходимость каким-то образом реагировать на оскорбление. Однако с другой стороны и сам он, и все остальные почувствовали себя как бы не у дела: а ради чего, собственно, стоило собираться?
Докладывал Арефьич, давно знакомый всем и каждому. Ленинградская команда – противник слишком известный, и он подробно охарактеризовал каждого из игроков, предсказав, что гости скорей всего с первых же минут предпримут решительный штурм, стремясь первыми добиться превосходства в счете. Правда, в последних матчах было замечено, что в линии полузащиты у них часто пробуются новые игроки, – видимо, тут у них самое слабое место. Поэтому на базе, на тренерском совете, был принят такой план: выдержать первые атаки, а затем, подолгу разыгрывая мяч, навязать свой неторопливый темп и, постепенно завоевывая центр поля…
Со своего места Скачков увидел, как вдруг брезгливо полезла вперед жирная рытвинская губа. Арефьич еще продолжал выкладывать свои соображения, а по кабинету замелькали переглядывания, сокрушенно запокачивались головы, наконец раздались иронические, нисколько не скрываемые вздохи – игра пошла! (Ах, не Арефьича хотелось им иметь сейчас навытяжку перед столом!). Состоялась коротенькая молчаливая оценка между двумя наиболее сыгранными нападающими – Феклюниным и Рытвиным. «Ну, видел?» – одним движением бровей спросил начальник дороги, кивнув на тренера. «Так, а я что говорил?» – мгновенно отреагировал тот. После этого Рытвин откинулся в кресло, устремил глаза в потолок и испустил такой разочарованный вздох, что Арефьич оторвался от своих записей и замолк.
