Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье
Звонарев носился по фойе, организуя своих.
– Владик, Геш, ни с места! – крикнул он издали. – Девы, на вашу ответственность.
– Едем, Геш, съездим, – уговаривал Серебряков. – Часик посидим, а потом в такси и – к отбою. Идет?
Мимо них, заставив всех посторониться, вытекла из зала и потянулась через фойе пестрая многочисленная группа. В середине Скачков узнал того, с животом, собирающегося снимать фильм о футболе без актеров. Над медленно шествующей группой порхали обрывки фраз, – ядовитых, веских, многозначительных, – всяких.
Непостижимо быстро, на нескольких машинах, вся компания оказалась в гостях у ассистента в заношенных джинсах. Пощипывая бородку, хозяин квартиры похвалился новенькими рыжими лаптями, висевшими на стене, как украшение.
– Настоящие, лыковые. – Он приподнял темные очки и, удовлетворенно щурясь, дал в лапти крепкого щелчка. – Стоимость фантастическая. Зато – модерн!
В узеньком простенке висел лист картона, замазанный серой краской. Наискосок по серому фону тянулась красная линия, размываясь у самого края. «Безнадежность», – издали прочел Скачков.
– Гениально, не правда ли? – услышал он близко от себя голос Алисы и удивился: только что на этом самом месте рядом с ним стояла Клавдия. Когда она успела исчезнуть?
Сняв с языка крупинку табака, Алиса горящей сигаретой показала на незаконченное движение красной линии.
– Как передается настроение – верно? Но идемте в ту комнату, все толковое у него там.
Другая комната оказалась совершенно пустой, у стены стояла широкая, покрытая пестрым пледом оттоманка, над ней, на голой стене, картина без рамки. Алиса опустилась на оттоманку и мужским движением закинула ногу на ногу.
– Ну… как вам? – спросила она, выдувая дым и указывая сигаретой на картину.
Скачков склонил голову сначала к одному плечу, затем к другому. Опять серый фон и на нем простой кладбищенский крест. Ни черта не понять.
– А вы отойдите… отойдите на два шага, – подсказывала Алиса и щурилась, закидывала голову, тоже разглядывая Скачкова, как некое произведение.
С расстояния, действительно, крест на картине исчез, а вместо него проступило изображение женского живота.
– Ну? Правда, гениально?
– Ловко, черт! – Скачков скоблил затылок.
– Садитесь, – Алиса хлопнула по оттоманке рядом с собой. – Я давно наблюдаю за вами. У вас фотогеничное лицо. Вы не хотели бы сделать карьеру в кино? Футбол, как я слышала, для вас скоро кончится.
– В кино сейчас, – Скачков усмехнулся, – нужны фотогеничные ноги. Одни ноги снимают.
– А! Вы уже знаете? Кстати, режиссер вами очень интересуется. Через папироску Алиса бойко, с каким-то пониманием наблюдала за смущением Скачкова.
Разглядывая носки штиблет, Скачков сказал:
– Сначала ему мешают актеры, потом может мяч помешать. Ведь вся заваруха на поле из-за мяча. Двадцать два мужика и всего один мячик.
Подняв подрисованные брови, Алиса выслушала его, подумала и оценила.
– А что? Это, знаете, мысль. Футбол без мяча. Правда, Антониони уже снял так теннис. Но-о… Хотите, я познакомлю вас с кем надо?
Чье-то суматошное лицо сунулось в комнату, изумилось, затем с понимающим видом исчезло, хорошенько затворив дверь. Черт знает… что они там подумали? Скачков вскочил.
– Геннадий, – проговорила Алиса изумленно, – не будьте же ребенком!
Невежливо отвернувшись, он зашагал к захлопнутым дверям. В нем поднималась злость на Клавдию. Что, в самом деле, за дурацкая манера привести и бросить? Все, достаточно! Если ей тут интересно – пожалуйста. У него свои заботы: добраться поскорей до базы и хорошенько выспаться. Иначе завтра на тренировке не выдержишь и третьего круга. Впрочем, кто его здесь поймет?
На лестничной площадке Скачкова ослепил яркий высокий свет. Он увидел Клавдию и мужчину, поклонившегося им в зале. Клавдия стояла с опущенной головой, мужчина что-то доказывал ей с пьяной настойчивостью.
На улице Скачков быстро остановил машину и сел прямо, как судья. Сдерживало его присутствие шофера.
– Молчи, молчи! – уговаривала Клавдия, пытаясь завладеть его рукой. Он упрямо вырывал руку и отодвигался.
Домой они поднялись в лифте, Клавдия открыла дверь своим ключом. Из кухни появилась Софья Казимировна с шалью на плечах, увидела Скачкова и с недовольным видом скрылась.
На женской половине Скачкову показалось душновато, он подошел к окну и шире растворил форточку. Клавдия, поводив рукой, проверила, не дует ли на ребенка. Маришка спала в кроватке, обняв большую куклу с бессонно вытаращенными глазами. Скачков разглядел, что на голове куклы не осталось ни одного волоска.
– Чего она такая лысая?
Это были его первые слова с того момента, когда они сели в машину. Клавдия рассмеялась – негромко, с видимым облегчением:
– Маришка взяла ее с собой купаться! Вздернув рукав, Скачков посмотрел на часы.
– Пошел?
– Да. И так опоздал.
– О, господи! – Клавдия тихо обняла его, положила голову на плечо. – Все-то у нас с тобой не как у людей. Когда улетаете?
– Скоро. Двадцатого.
Он не мог забыть, с каким виноватым видом стояла Клавдия на лестничной площадке перед тем… пьяным. Ташист, пятнами рисует. Надо бы добавить ему пару пятен на физиономию. А впрочем, хорошо, что обошлось без скандала. Не хватало еще!
– Не сердись, Геш. Я знаю, ты думаешь… А, чего сейчас об этом! Ты хоть день-то проведешь с нами, когда полетишь?
– Видно будет.
Но гнев его пошел на убыль.
– Ладно, – сказал он. – Побежал. А то поздно.
На кухне Софья Казимировна, кутаясь в шаль, по-прежнему колдовала над разложенными по всему столу картами. Проводив Скачкова до лестницы, Клавдия сказала:
– Маришка все спрашивает, когда вы в зоопарк пойдете.
– Сходим! – крикнул он, сбегая вниз. – Обязательно. Прислушиваясь к замирающим шагам, Клавдия стояла до тех пор, пока внизу не бухнула дверь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Никакого сигнала побудки на базе не существовало, его заменял стук туго накачанного мяча.
Без пяти минут восемь на площадку перед столовой выходил Арефьич и принимался манипулировать мячом: на носок, на голову, на колено. Утренний стук мяча проникал во все распахнутые окна. Из кустов сирени шариком выкатывался лохматый Тузик и, вскочив на скамейку, вываливал веселый язык – день начинался. Скоро к Арефьичу присоединялся Матвей Матвеич, вперевалку от избытка мышц, медлительный спросонья. Арефьич, не предупреждая, посылал ему резкий пас и попадал в живот. Охнув, массажист оживлялся и увлеченно отпинывал мяч, норовя ударить правой ногой. Затем в окне первого домика появлялась заспанная физиономия Кудрина. Солнце било ему прямо в лицо, он жмурился, приглаживал рыжую взлохмаченную голову и кричал:
– Я сейчас!
Гонять мяч он готов был сутками.
Появлялись, протирая кулаками глаза, Стороженко, Нестеров, Батищев. Лениво потягиваясь, выходил на крыльцо домика Владик Серебряков, щурился на солнце и отчаянно зевал, – опять зачитался допоздна. (Арефьич, сердясь, постоянно грозил вывернуть у него в комнате лампочку).
Начиналась забава «в квадрате»: четверо ребят, став по углам площадки, гоняли пятого, искусно перепасовываясь между собой. Потерявший мяч становился в середину.
Завидев старшего тренера, дежурный командовал построение. Короткий рапорт, приветствие, – и цепочка футболистов во главе с Арефьичем неторопливой разминочной трусцой вытягивалась за ворота, заворачивала вправо, в лес.
После просмотра в телестудии Скачков вернулся на базу позже обычного, но проснулся рано и, лежа с закрытыми глазами, попробовал все тело: нет, вялости не ощущалось, выспался прилично. Мухин еще спал, запрятав голову под подушку, – он чутко реагировал на каждый шорох. Ночью, когда Скачков осторожно раздевался в темноте, Мухин приподнялся и что-то спросонья проворчал.
Натянув костюм, Скачков вышел на крылечко и тихонько посвистал. Тузик не отзывался.
Из дежурной комнаты выглянула Марковна, в телогрейке, замотанная в шаль.
– Нету, нету, – сказала она. – С Владькой убежал.
– Уже? – удивился Скачков. Он ожидал, что Владик воротится из города еще позднее.
– Ни свет ни заря поднялся. – И Марковна добавила. – Грехи замаливать.
Так было заведено: футболисты, нарушившие чем-либо режим, добровольно признавали свою вину и в наказание с раннего утра отправлялись на дополнительную пробежку.
Солнце томилось где-то за кромкой леса; на верхушках тополей, согретые первыми лучами, пересвистывались иволги. Туман, копившийся всю ночь, размывался клочьями и уползал в чащу. Сыра была трава, сыры дорожки, опасно прикоснуться к листьям.
Пробуя на подъемах рывки и ускорения, Скачков привычно ощущал полнокровную работу сердца и бодрость мышц. Дышалось глубоко и вольно, всей отдохнувшей грудью.
У развилки возле разбитого молнией дуба он остановился. Ухватившись за гладкий, отполированный ладонями сук, подтянулся, как на турнике, и подобрал к груди колени. Сверху его осыпало дождем росы, он засмеялся и выскочил из-под дерева. Щеки розовели, загорались, телу хотелось быстроты, нагрузки, чтобы разогнать застой в плечах и бедрах. Взмахивая руками, он подпрыгнул раз, другой, успевая в подлете согнуть и подобрать к груди колени. «В квадрате бы побегать!»
