Леонид Сергеев - Летние сумерки
Болтливая доверчивость продавщицы зажгла Даюнова и он тоже «развлекся», и, неожиданно для себя, расчувствовался и привязался к этой глупой девчонке. Из жалости. Ее все обманывали, воспринимали как потаскушку (какой, собственно, она и была), а Даюнов решил «показать ей, что на свете есть любовь».
У нее были пустые глаза, которые видели один потолок, и невероятных размеров пухлый рот; по словам Левутина «она создана только для постели».
Даюнов пестовал ее около месяца, добился чистоты в ее взглядах, но переусердствовал — в конце месяца расписался с ней, то есть установил и юридическую чистоту их отношений. На дальнейшее благородство Даюнова не хватило. Именно в тот момент, когда его юная жена поверила, что есть мужчины «не обманщики», он занялся обманами — вновь начал волочиться за женщинами и для «внебрачных связей» снял комнату.
Его образ жизни доставлял жене массу огорчений (ведь можно подарить сотню букетов и бросить один камень — цветы завянут, а камень останется). Короче, в семье назревал разлад.
— Все жены чудачки, — усмехался Даюнов. — Чего-то выясняют, хотят сделать тебя лучше. Моя галантерейшица хочет навесить на меня цепочку и дуется, что не получается.
— Наверняка, затевая ссору, думает, в постели помиритесь, — хмыкал Левутин. — Не понимает, дуреха, что в ссоре в ней видишь соперника, а не бабу.
Даюнов и продавщица были супругами только до конца лета.
Что касается Левутина, он к этому времени расширил свой «бизнес»: на таможне в Прибалтике завел знакомых и возил за рубеж холсты современных художников (совершенно не разбираясь в живописи); обратно привозил магнитофоны. Для «удобства» коммерции в Прибалтике заимел несколько «любовных точек», где всегда мог остановиться. Прибалтийкам, с их неважным знанием русского языка, было нелегко распознать «гения», они наивно полагали — если человек богато одарен внешне, непременно не беден и внутренне.
Левутин тоже был не против брака (как достойного обрамления вокруг него), но при условии — полностью оставаться свободным, приходить домой когда вздумается и чтобы жена умела беспредельно ждать, и встречала его с радостью.
После «возраста Христа», он женился на аптекарше (вознамерился начать «новую жизнь»). Его избраннице было почти на двенадцать лет меньше, но сразу после свадьбы, Левутин дал понять жене, что осчастливил ее, как бы отдал часть своего могущества.
— Знаешь, как англичане выбирают себе жену? Делят возраст мужчины пополам и прибавляют семерку. Так что ты для меня старушка.
— Нахал! — возмутилась его благоверная и чуть не расплакалась от обиды.
Она была ранимой особой, но умела постоять за себя. Они познакомились в компании, где Левутин читал стихи; он весь вечер на нее пялился, а закончив чтение, подошел и небрежно спросил:
— Вы еще не влюбились в меня? Может вас еще чем заинтересовать?
— По-моему, вы в меня влюбились, — смело парировала она.
После этих слов он решил заняться ею всерьез.
Они вышли из компании вместе и Левутин предложил ехать к нему, заявив, что он великий поэт и великий любовник, но в ответ услышал:
— Вы так спешите, потому что не уверены в себе? Неужели вы не понимаете, что прелюдия в любви не менее важна, чем сама любовь?!
«Она вычисляла меня», — подумал про себя Левутин и, как признался позднее Даюнову, в эту минуту решил на ней жениться.
— Вы замужем были? — прямолинейно спросил он.
— Нет, не была.
— Неужели, старая дева?
— Нет, но замужем не была.
— Будете моей женой.
— Вряд ли, — она покачала головой, а через неделю они подали заявление в загс.
Она надеялась переделать его, он — «обломать» ее; у него получилось, у нее — нет.
Для «внебрачных связей» Левутину не надо было никаких комнат, он вполне мог заниматься сексом в подъездах, лифтах, подвалах, на окраине в придорожных кустах, в пустых троллейбусах около парков. Необычная обстановка даже настраивала его определенным образом. С одной иностранкой он «крутил любовь» на чердаке своего же дома (пока жена разогревала ему ужин).
— …На это способна или дешевая потаскуха или королева, — говорил он Даюнову, имея в виду иностранку. — Она не ханжа, в этом все дело. Истинное королевство опускает всякие условности. Вхожу в подъезд, а в почтовом ящике записка: «Пойдем завтра на чердак!».
Даюнов отчасти понимал Левутина, поскольку считался специалистом по «королевствам».
Как все собственники, Левутин был патологически ревнив; он изводил жену подозрениями, отчетами «где была» в тот или иной час, следил за каждым ее шагом и через несколько месяцев довел ее до нервного стресса, а позднее и до сумасшедшего дома — она хотела выброситься из окна, и выйдя из клиники, уже не вернулась к «гению».
— Ко всему плохому в настоящем надо относиться, как к тому, что вскоре станет прошлым, — философски изрек Левутин.
— И все-таки было много радости от общения друг с другом. Не зря же во все времена общество держалось на семье, — еще более философски сказал Даюнов.
К чести Даюнова и Левутина надо отметить, что до брака они ни одной женщине не обещали жениться, а женившись, не скрывали своего семейного положения, при этом Даюнов расхваливал обеих супруг, а Левутин многозначительно молчал, давая понять, что жена «гения» многого стоит. И обоим идет в зачет то, что они никогда не «снимали» проституток, и не из меркантильных соображений, а считая это ниже своего достоинства; в придачу, Даюнову при знакомстве была нужна хотя бы доля любви — «великой немой связи», а Левутин был чрезмерно брезглив. Впрочем, это не мешало им несколько раз устраивать групповой секс, когда они обменивались партнершами.
Оставаясь наедине, эти секс-поэты понимали друг друга с полуслова; их беседа напоминала диалог двух ненормальных. Левутин вполне серьезно советовал Даюнову написать пособие: «Сто способов соблазнения женщин». Даюнов (тоже не играючи) обещал Левутину подтвердить в трактате его авторство на некоторые нюансы секса.
Они никогда не соперничали из-за женщин. Утонченному Даюнову больше нравились интеллигентные женщины с небольшой порочностью. «Чистых» интеллигенток он считал слишком рафинированными, а чересчур порочных — вульгарными; он «балдел» от «золотой середины». Злонамеренного Левутина наоборот, притягивали крайности — над рафинированными «изнеженными» можно было измываться (разрушать их принципы, испытывать злую радость от их стыдливости), а от вульгарных получать в постели удовольствие.
В одном они безоговорочно сходились, что треть всех мужчин — импотенты, треть — «голубые», которые «считают лучшими девочками — мальчиков», потому и ходят по улицам сотни неудовлетворенных женщин, «рыскают голодными глазами».
— …Мы должны им помочь, — смеялся Даюнов. — Не зря же нас природа наградила кое-какими возможностями.
— Пусть они нам помогают регулировать гормональный баланс, — хмыкал Левутин. — И пусть будут благодарны, что мы разбудили их инстинкты.
Поэзия в их беседах занимала второстепенное место.
С годами Даюнов стал привередливым эстетом: малейший изъян во внешнем облике, неудачная фраза женщины расхолаживали его; он уже кадрил без вдохновения, по трафарету, повторяя проверенные, обкатанные фразы, уже всерьез хотел жить одновременно с тремя женщинами: с красоткой «выходить в свет», со святошей вести любовные игры, сексом заниматься с развратницей; он рассчитывал на милосердие и отзывчивость сожительниц, хотел чтобы они меж собой дружили, и были ему преданны, как собачки, а он время от времени приводил бы, для разнообразия, четвертую. Для него почти стерлась грань между праведником и прожженным грешником.
Левутин с годами сохранил верность выбранному пути, но от пресыщенности стал извращенцем, с садистским уклоном. Его перестали интересовать нормальные женщины — только с патологией: маленькие, почти лилипутки или великанши, с непомерно огромной грудью или с «нулевкой», очень худые — «скелеты», волосатые и прочие. Ко всему, эти необычные женщины должны были иметь и другие заметные отклонения от нормы: быть истеричками, тихопомешанными, старыми девами (Левутину доставляло удовольствие унижать их в постели), слезливыми или чересчур веселыми, которые беспрерывно смеются и продолжают смеяться в постели. Хотя, какая постель?! Он уже давно занимался сексом не раздеваясь: в ванной, на столе, на полу — только что не на потолке; и мечтал на рояле, но инструмента у него не было.
По вечерам Левутин бродил по улицам и, словно волк, выискивал жертву — смотрел на женщин как на самок, мысленно каждую раздевал и прикидывал, что от нее можно ожидать. Чем дольше никто не попадался, тем сильнее его охватывал азарт охоты.
Как-то Левутин сел на речной трамвай, решил доплыть до Парка культуры, осмотреть танцплощадки. И вот, стоя на палубе рядом с женщиной — внешне ничего особенного, — он вдруг почувствовал, что от качки возбудился. Заключив пассажирку в свои ядовитые объятия, он увел ее на корму (как бы почитать стихи) и опрокинул на канаты и спасательные пояса.
