Татьяна Москвина - Мужская тетрадь
Интерес массовой культуры к петербургским императорам явно неравномерен. Скажем, довольно-таки человекообразные лица Елизаветы и Александра I, породив несколько литературных отражений, не стали весомой темой зрелищных игр. Странным образом провалился из визуальной ипостаси культуры и Александр II. Его никто никогда не играл, если не считать одного малоудачного телеспектакля, в котором подробно говорилось о личной жизни императора, но вследствие его непроявленности в массовом сознании вообще рассказ выходил неким уравнением с большим числом неизвестных. Единственным отражением Александра II стал вышедший на телеэкраны в середине девяностых годов рекламный ролик банка «Империал», где задумчивый Освободитель, гуляя по дворцовому парку, советовал получше кормить птиц, чтоб они не улетели, и, видимо, как раз в этот момент замышлял отменить крепостное право. Он был усат, хорош собой и задумчив, но фигура императора, отменившего основания своей империи, из-за своей загадочности и близости к аналогичному историческому благословенному идиотизму Горбачева-Ельцина все-таки как-то не прижилась в сколько-нибудь массовой культуре.
Главным мифом популярного искусства и массовой культуры в XX веке, конечно, стал миф о Петре Великом. Главным дополнительным мифом – миф о Екатерине Великой.
Мифы, описывающие деяния воплощенных божеств, суть основа мифологии вообще, а пара Петр-Екатерина – явно опорная связка петербургской русской истории. Более того, в пространстве мифа Петр и Екатерина – это очевидная пара, божественные супруги-творцы Российской империи. Ведь Петр был женат на Екатерине, а мужем Екатерины был именно что Петр. Да, рассудок напоминает, что Петр был женат «не на той» Екатерине, а Екатерина была замужем «не за тем» Петром, но рассудок вкупе с исторической правдой в данном случае не требуется. Разумеется, он должен был быть женат именно «на той» Екатерине, он не мог не быть женат именно «на той» Екатерине, которая явилась, как положено богине, неизвестно откуда (и Марта Скавронская тут вполне слита с Софьей Фредерикой Августой Анхальт-Цербстской, по абракадабре сих подставных имен), после его смерти поставила ему божественный памятник – кумир на бронзовом коне – и от тоски зачудесила, пустилась, так сказать, во все тяжкие, но славу империи приумножила и дело супруга не посрамила. И зовутся-называются они красиво и правильно: Петр Первый, Екатерина Вторая. Черты супружеского тождества (победоносность, сила изъявления воли, любвеобильность), чрезмерность внешнего облика (высокий рост Петра, полнота Екатерины) и разнообразие сверхчеловеческих и нечеловеческих проявлений формируют яркую до болезненности, почти что олимпийскую чету грозных и милостивых языческих богов, породивших внушительное, резвое и роскошное дитя – Российскую империю.
Как-то в одной из московских газет были напечатаны и откомментированы итоги социологического опроса россиян насчет их симпатий к политическим деятелям прошлого. На момент 1998 года уверенно и, по мнению комментаторов, загадочно и парадоксально лидировал Петр I. Загадочность усматривалась в том, что россиянам был симпатичен самый жестокий реформатор отечественной истории – не любя своих, разложенных гуманизмом, ленью и корыстью, карикатурных недотеп, опрошенные любили тирана, который делал свои реформы топором и кнутом. Комментаторы забыли одно принципиально существенное обстоятельство: для массового россиянина Петр I – это Петр Николая Симонова из картины Владимира Петрова «Петр I», вышедшей на экраны в конце 1930-х годов.
Петр Симонова – это образ, которому было суждено победить историю, Царь-Которого-Не-Было, сотворивший Россию-Которой-Не-Было. Он и был оценен наивысшим образом в социологическом опросе. Он и живет до сих пор в умах как идеальный царь.
Николай Симонов не был похож ни на один из двадцати пяти прижизненных портретов Петра I. Автор сценария картины Алексей Толстой, знавший толк в мистифицировании истории, заметил по этому поводу: что ж, пусть будет двадцать шестой портрет. Грим был легким – увеличили лоб, приклеили знаменитые усы, немного изменили брови, прибавили росту с помощью специальных сапог. И двадцать шестой портрет затмил имеющиеся двадцать пять. Народ признал в симоновском Петре своего, «народного» царя. Почему и как это произошло – никто не знает. Тайна сия велика есть. Симоновский Петр целиком существует в области идеального – он решительно не похож ни на каких бывших на Руси царей и тем более не напоминает никого из главарей советского государства. Огромный, быстрый, упруго-величественный, поминутно разражающийся богатырским хохотом, выигрывающий все войны, улаживающий все дела, все умеющий царь-работник оказывается еще и царем-удачником, которому удается лихо оседлать несомненный исторический «фарт».
Его любят все – любят слуги, любит жена, любит народ, любят скрепя сердце иноземцы. Единственный, кто его не любит, – царевич Алексей, в утонченно-патологическом рисунке Николая Черкасова. Алексей Черкасова – болезненный выродок, и уничтожить его столь же целесообразно, сколь удалить худую траву с поля. Впрочем, ослепительный Петр Симонова, воплощенный тезис Пушкина («Он весь как Божия гроза»), этим не занимается – он лишь утверждает решение Сената. Петр Симонова – в той же мере Святой Петр, в какой и Петр Великий – возводит государственное строительство в ранг священного служения. Слияние Государя и Бога, Государства с Божьим царством – лукавая конъюнктурная мистификация истории, предложенная Алексеем Толстым, – у Симонова, актера, гениально ориентированного на всяческую идеальность, удалось и вышло вдохновенно-идеальным мифом. Впоследствии Петра изображали многие, добавляя в него дозированную человечность, исторические черты и черточки – скажем, Алексей Петренко играл его в фильме Александра Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», а Дмитрий Золотухин – в дилогии Сергея Герасимова «Юность Петра». Ни оспорить, ни даже хоть чуть затмить бесспорного симоновского Петра никто не собирался. Сколько ни старались бы кроты-бумагомараки, давно ведущие подкоп под царя Петра, в империи зрелищ он оставался несомненным. Подобно Василию Ивановичу Чапаеву, народному заступнику, народный царь Петр шел сквозь времена и громогласно чеканил: «Не напрасны были наши труды, и поколениям нашим надлежит славу Отечества беречь и множить!» – красивый, веселый, победоносный «фартовый» царь. Отличный работник, страстный любовник, верный друг, гениальный стратег, лихой собутыльник, проживающий жизнь с поистине царским аппетитом…
Но, конечно, когда-нибудь это должно было случиться. Когда-нибудь он должен был возникнуть, бедный бледный Евгений, и выкрикнуть свою коронную реплику: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!..» То, что это произошло в конце 1990-х годов, кажется мне закономерным. К этому времени сильно потускнел образ «народного президента» Бориса Ельцина, слегка напоминавшего рядом примет симоновского Петра, закончился его исторический «фарт», а идея того, что «не напрасны были наши труды», сменилась четким ощущением, что очень даже могут быть напрасны не токмо что наши труды, а и вообще решительно все труды на свете. Удачники истории сделались подозрительны – и на арену вышли ее неудачники. Через шестьдесят лет после фильма «Петр I» появляется картина Виталия Мельникова
«Царевич Алексей». Петр (актер Виктор Степанов) в ней не очернен, не оклеветан, он не безумный деспот, а ответственный, хоть и жестокий, государственный муж. Но вся сфера идеального у него отобрана и отдана Алексею. В исполнении Алексея Зуева царевич положительно прекрасен, подобно Идиоту Достоевского. Он отказывается от царства на крови, отрицает всякую историческую необходимость и, главное, твердо и непререкаемо противопоставляет Божье и Государственное. Внешне он напоминает Алексея-Черкасова (длинное узкое лицо, утонченная болезненность фигуры), по сути – опровергает его. Ничего Божьего в этом государстве нет и не может быть, Божье живет в душе одиноких избранников и приказывает им никогда не оправдывать насилия и жестокости. Этот царевич Алексей – тот самый ребенок, чья слезинка подорвет все надежды на возможную грядущую гармонию. Раз «мне отмщение», то всенепременно «аз воздам». Раз положил царь Петр в основание своей империи замученного ребенка – рано или поздно она обрушится. А поскольку мы уже давно и точно знаем, что она обрушилась, поиски виновных, конечно, рано или поздно приведут нас к Петру. Так завещал нам коварный А.С. Пушкин. Никуда не уйдешь от крошечной фигурки сумасшедшего, грозящего кулаком кумиру на бронзовом коне. Какая-то заколдованная и неизбывная шизофреническая печаль есть в спорах о деле Петра. Нравственный облик Ромула и Рема мало кого волнует. Однако под Петра подкапываются до сих пор. Несомненно, что Божье и Государственное абсолютно, без зазоров, совпадать не могут. Но и разводить их окончательно по разную сторону баррикад – тупик мысли… И вдруг совершенно неожиданное решение вопроса приходит из Александринского театра.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)