Светлана Викарий - Вот моя деревня
А в заключении Мара облевала муженьку машину. Пришлось Наде с Викой возвращаться в Калужское на такси.
Материнский капитал
Как это все получилось, Любаня не поняла. Продала она дом Мирону за материнский капитал. И как согласилась, не помнила. Видно, все-таки по глубокой пьянке.
А дело было так. Мирон заявил Ирке, что бросит ее и уйдет к другой женщине, если она не уговорит мать продать дом за материнский капитал.
— Зачем ты рожала девчонку эту, а? — Вопил он, так что стены дрожали. — Есть такой закон, значит, воспользоваться нужно.
Ирка сидела на кровати, прижимала к пустой груди ребенка, и ревела коровой, представляя себя брошенной с двумя детьми.
— А мамка?
— Что мамка твоя? Что с ней случится? Пусть в Привольное к сыночку едет.
— Так Андрей сам живет у бабы этой на птичьих правах…
— Ну, живет же! Вообщем, я тебе все сказал. — Постращал напоследок и уехал из дому.
Пропадал он два дня, а вернувшись, сразу спросил:
— Уговорила мать? Что ты за женщина? Толку от тебя никакого! Ради детей своих, ради мужа не можешь постараться.
Он снова уехал, а через два дня вернулся не один. Ирка с порога поняла, что с ним не просто женщина — молодая и вполне симпатичная, — это соперница. Ее соперница.
Угрозу Мирон осуществлял тактически грамотно.
— Познакомься. Оксана. Я тебе говорил, что мне есть куда уйти. Соперница смотрела ей в глаза нагло и холодно.
Ирка побелела от свалившейся на ее голову напасти. Мирон отвел гостью на кухню, поставил чайник.
— Видно, ты не хочешь семью сохранить.
Для Любани, пришедшей домой вскоре, явление любовницы зятя в дом, тоже было шоком.
Потом Аля Хромова кричала на подругу:
— И ты, дура, ее не выгнала? Это же твой дом. И зять твой живет там на птичьих правах. Почему участкового не вызвала? Почему мне не позвонила?
Любаня только пожимала плечами и плакала. Не сказала она подругам и главного — деньги, деньги, которые пришли на ее сберкнижку, весь, пропади он пропадом, материнский капитал, Мирон у тещи забрал. И как она отдала ему эти деньги, Любаня не помнила. Помнила только, что повез ее зять в город, в Сбербанк. Зашли они перекусить в пиццерию. Мирон заказал теще пива. А дальнейшее припоминалось ей очень смутно.
Математическое счастье
На веранде Зеленого магазина сидел Мирон. Его круглое, похожее на хоккейную шайбу, лицо, выражало полное довольство. Выставив на стол несколько бутылок водки и закуску, он знал, что вскоре обрастет компанией. Настроение у него было преотличное. Материнский капитал, перекочевавший с книжки тещи на его счет, изрядно подтаял за неделю, но на то, что осталось, он надеялся купить новую машину. Такой больше ни у кого в деревне не будет, разве, что у Сушки. Но с Сушкой он не соревновался. У Сушки был целый гараж машин, начиная от трактора и заканчивая внедорожником.
Первая рюмка съехала, как саночки с горки. Вторая тоже не поскользнулась. Мирон был щедр в этот ясный осенний день. Он даже покрошил хлеба чужим курам, привыкшим находить здесь вознаграждение за свою чудную красоту и заздравную петушиную песнь.
Вскоре показался Король червей. Он вышел из автобуса, прибывшего из Черняховска. Потом подрулил Ваня Чибис, за ним подтянулись Лида-Каланча и Вака. Они частенько ходили парочкой. Мирон никому не отказал, даже Халимону, вышедшему на прогулку со своей козой. Завязалась интересная беседа, как всегда, начал ее разговорчивый Халимон.
— Я говорю, Вовушка мне поведал, какая жизнь нас ждет в будущем.
Компания заинтересованно притихла.
— Про пенсии? — спросила Лида. — Прибавят?
— Я говорю, нет. Я говорю, так сказать, о глобальном. Глобальном изменении…
— В связи с потеплением климата?
— Я говорю, нет! Вообще! Изменения страшные.
— А каких нам ждать за грехи наши? — спросила наивная Лида.
— Я говорю, придет время, когда мы все будем… ну, как роботы, и засыпать будем по звонку. Все разом. В одно время. И просыпаться. И делать тридцать… этих… жевательных движений во время еды.
— Но мы же не роботы пока! — почти возмутился Женька — червятник. Баб трахаем, детей рожаем… Работаем… с природой и на природе.
— Ну, это, как сказать… Кто работает, а кто баклуши бьет.
Но Вака не согласился.
— Если не работать, не на что и выпить. Или не считается такая работа — дрова рубить, землю копать…
— Эта неквалифицированная работа, конечно, не считается… — заявил Женька, имевший не только водительские права, но специальность газосварщика.
— Я говорю, вы все не про то… Изменится жизнь сама, дома, сами здания будут другими… прозрачными, и управление… Управлять нами будет не Бог, не депутаты и президент, как сейчас…
— А кто? — Ваня Чибис заинтересованно поднял свои грустные глаза. О будущем иногда размышлял его большак, употребляя это слово — глобализм. Оно было ему знакомо.
— Глобалист, который не знает чувств. И мы не будем знать чувств.
— Как это? — Не поверила добрая Лида. — Не человек и не Бог?
— Я говорю, а вот так! Стеклянное здание — как общежитие, и каждому комната… каждому… не семье… семьи вообще не будет. И все видно, что ты делаешь.
— Эка невидаль, а Дом-2 по телевизору?!
— Нет. Живешь ты строго один, всю жизнь, и у тебя в комнате твоей прозрачной, стоит автомат, как у нас в магазине… Надо тебе женщину, нажал на кнопочку и пришла Красная Шапочка с услугой. Бюро там всякие есть — сексуальные проблемы — уровень гормонов тебе просчитают. Табель сексуальности сделают… все по автомату… И все математически точно. Гормоны, давление, сахар, тахикардия…
— Да ну!
— Вот тебе и да ну! А когда к тебе эта Красная шапочка придет, тебе разрешат окошко шторкой прикрыть.
Компания озадаченно примолкла. А Халимон вдохновенно продолжал:
— Потому что станем мы роботами. Мы будем обязаны быть здоровыми, и нас сделают здоровыми.
— И счастливыми?
— И счастливыми, значит, если смогут сделать здоровыми.
— Чудаков не будет? Подлецов, значит, не будет? — Подлян? задался множественными вопросами Мирон и с недоверием покачал головой.
— Я говорю, одинаковые все… Зачем подляны делать? Кому? Роботам?
— А стыд, значит, останется? Если шторки можно опустить в стеклянном доме?
— Это ты логично, думаешь, Лида. По бабьи. — Согласился Халимон.
— Хоть стыд останется. — Вздохнула Каланча, и разбитое когда-то на лесоповале бревном плосковатое лицо ее, сделалось очень печальным.
— А как насчет этого… — Вака кивнул на батарею бутылок.
— Не, не… Роботы не пьют. Роботам не нужна семья. Только одна — две кнопочки. Все будет одинаково, и никаких олигархов…
— Ну, так они в свои бункера спрячутся…
— Ни зависти никакой. А какая зависть, если у всех автомат и все математически просчитано? Ага. И вот еще… вся пища будет из нефти.
— А уборная? — поинтересовалась Лида. — Или даже срать разучат?
— Про это не знаю. Не написано у Вовушки в журнале. Все математически безошибочно и логика, эта, стопроцентная.
— Нет. Мне математическое это счастье не надо. — Покачал головой Чибис. Лучше уж проголодь… как сейчас, и баба под боком.
— Во, во… Голод и любовь всегда управляют миром. — Сказала Лида своим журчащим голоском. — Пошли они все, эти математики… А мы как жили, так и будем жить… пока не подохнем…
— Я говорю, мы подохнем, они и сделают все это глобально-математическое управление. Всеобщее счастье.
— У меня вопрос. — Вдруг встрепенулся Вака. — А что будет с деревней? И деревенских что ли, посадят в эти стеклянные дома? А печки как топить?
— Ты че, с дуба рухнул? Деревня еще раньше сгинет…
— Не дай нам Боженька увидеть эти стеклянные дома! — подняла тост Лида.
За это и выпили.
Сестры
Громогласная бабушка поднимала сестричек в пять утра. Ей давно уже не спалось. Климакс по ночам рвал ее на части, заставлял сбрасывать с себя одеяло от жара, или наоборот, натягивать на себя от холода, точно змея скользившего по позвоночнику. Она надевала махровый теплый халат, и ей становилось легче. Ставила перед сестрами сладкий чай, пирожки, давала перекусить с собой в пакете, водичку, и они, вооружившись хворостинами, выходили пасти уток на озерце у кладбища или на ближайшую канаву. На полдня, по крайней мере, до обеда.
«Девок с воза, кобыле легче». — Говорила она самой себе. Теперь можно было заняться собственным здоровьем — заварить себе травки, выпить таблеточки, померить давление. Поставить тесто на оладьи. Да мало ли дел в доме! Дарья Ивановна не считала себя стервой, но девчонок она невзлюбила. А за что она должна была их полюбить? Только за то, что они прибавили в семейный бюджет деньги? Справедливости ради стоило это признать, но Дарья Ивановна эту дочерину затею, не одобряла изначально. Дочь поставила ее перед фактом.
