Илья Бояшов - Безумец и его сыновья
И не мог этого сделать!
ГЛАВА III
Прошло время: Алешка-плут, когда вырос, подался в кабак. Теля рядом с ним терся — таращил дурачок на друга восторженные глаза.
Трактир с утра до ночи плясал да дрался. И пел плут, увеселяя гуляк:
— Была кузница — сгорела.
Была мельница — сплыла!
Был сарайчик — батька пропил,
А избушку пропил я…
Кормили Алешку курятинкой да свининой, блинами с икрою и расстегаями, смеясь над его проделками. Трактирные девки сажали Алешку с собою за стол, на него заглядывались, гладили его кудри и вздыхали по красавчику. И текло вино и пиво по столам из опрокинутых бутылей, валились под стол пьянчужки. Отплясывал Алешка, в одной руке зажимая жареную баранью ногу, в другой — масленый блин. Выучился он выделывать коленца на зависть любому плясуну — и славно выкомаривал, сам одетый в рубаху, в поддевочку, в красные шаровары да мягкие сапожки, розовощекий и пригожий. И млели от него трактирные девки, кормили, приголубливали, наливали водки да наливочки, пододвигали соленых огурчиков, грибков со сметаной.
Раз посадил он себе на колени смазливую девку.
Сказали подгулявшие мужички, выглядывая в трактирные окна:
— Батька твой прознал, где ты! Сюда идет. Ну-ка смотри, надерет тебе уши… Убегай, бесстыдник, прячься.
Алешка спел:
— Лошадка каренька, маленька
Стоит у кабака.
Не папаша ли приехал
По меня, по дурака?
Девка с его колен спрыгнула, в окно заглянула и закричала:
— Мрачнее тучи идет твой родитель, несет с собой вожжи. Ой, убегай, дроля, ой, не сдобровать тебе, коли увидит здесь со мною…
Алешка спел:
— Не беда, коль порка будет.
Я ничем не дорожу.
Коли мне стручок отрубят,
Я корягу привяжу…
Мастер он был частушки складывать.
И ничего уже не мог с ним поделать бедный родитель.
2Сын же потаскушкин до поры до времени пас коров. Пришли в одну осень первые заморозки, трава покрылась инеем, запел в тишине колокол недалекого от тех мест монастыря.
Мать пастушка не объявилась. В деревне, как прежде, взялись было помочь ее сыну дровами, он сказал:
— Не трудитесь. Не идти зимой дыму из этой избы.
Когда же просыпал снег, заколотил избу и пошел к монастырским воротам. И поступил в монастырь послушником. Дали ему самую холодную келью и сказали, на свечу показывая, что теплилась возле иконки:
— Вот тебе печь, от нее согревайся, а вот и постелька твоя — лежать тебе на досках, кулак под голову подкладывать, пустым мешком укрываться. Молись Господу нашему, Иисусу Христу. Назавтра же еще затемно придем за тобой.
И покормили лишь пресной кашей.
Наутро спросил старый монах послушника:
— Сладко ли спать на постельке? Вкусна тебе монастырская каша?
— Сладка каша, и сон мой крепок, дедушка, — отвечал, кланяясь.
— Теперь всегда вставать тебе затемно, соблюдать посты и молиться, и трудиться во дворе. Посмотрим, крепка ли твоя вера, сдюжишь ли Божию жизнь…
Протянул ему старец одежду — из грубого сукна порты, рубаху, шапку и поношенный подрясник.
— Ни на мгновение не буду оставлять тебя без работы, без учения, не будет у тебя, — служка, ни минутки праздной, коли ты захочешь остаться служить Богу! Не многие то выдерживают…
Послушник новый поклонился и целовал монашью руку.
3Затемно поднимался он с досок в холодной келье — зуб на зуб его не попадал. Покрывался в той келье пол инеем — он же молился Богу, благодарствуя за милость. Кормили его впроголодь — то вареною пресной рыбой, то кашей без соли и масла, и давали сухари подгнившие, и воду вместо чая — он принимал все с радостью и благодарил Бога.
Старец заставлял его повторять по многу раз молитвы, затем посылал мыть и чистить свою келенку, а затем бежал послушник во двор к колодцу за водой в кельи братии. Брал его старец с собой на заутреню. И следил строго за тем, как кладет крест малой, как повторяет поклоны, как монахам голоском своим подтягивает.
После трапезы мыл миски юный послушник вместе с другими мальчишками-служками. Пытались они ущипнуть и ударить его и часто над ним смеялись. Раз незаметно толкнули его, когда раздавал он монахам хлебцы, — упал и рассыпал хлебцы. Заметив озорство, строго спросил пономарь:
— Кто толкнул тебя?
— Попутал лукавый, сам полетел, — отвечал, смиренно кланяясь.
Служки как могли издевались над безответным товарищем. Не жалели его и старшие на всяких работах — в конюшне и во дворе. Когда падал он от усталости, говаривал монах, приставленный к нему самим старцем:
— Ничего! Встанешь с Божией помощью!
И никто не слышал от малого за все то время ни стона, ни жалобы. За любую работу он брался незамедлительно, не надо было его подгонять и подталкивать. За это и возненавидели его молодые служки. Попали однажды ему в лицо осколком льда. Он стер кровь и прошел мимо, поклонившись обидчикам. Выбили ему оконное стекло в келенке, снег падал на постель — он не роптал и молился.
4Жарким и засушливым летом повелел старец мальчишкам поливать огород.
Стоило удалиться старцу, поспешили лентяи в тень. Один лишь новый послушник работал, не замечая насмешек и упреков товарищей. Они же поносили его бранными словами:
— Из-за тебя, смирненький, дерут нас как Сидоровых коз! Из-за тебя, убогий, гоняют с утра до ночи. Когда же ты надорвешься, не выдюжишь? И принесло тебя на нашу голову! Никогда еще не встречали мы такого блажного.
Он молчал, сгибаясь от тяжести ведер.
В конце лета загрохотала вдали гроза. Туча приближалась к монастырским угодьям.
Молчаливому сказали:
— Бросай свои ведра, святоша! Погляди на небо, или вовсе лишился ты ума? Так тебе и поверим, что трудишься во имя Господа! Не иначе, под нас подкапываешь. Не иначе, стремишься занять тепленькое местечко, понравиться самому настоятелю.
Он словно и не слышал. Они махнули рукой на блажного и беспечно купались. Увидев приближающегося наставника, подбежали к старцу, показывая на небо. Тот же сказал, словно не слыша грома:
— Отчего меня ослушались? Надобно поливать, как и прежде!
Пожали они плечами и, как только монах, ушел, бросили ведра: «Совсем рехнулся старец! Где это видано — поливать в дождь огороды?» И побежали под навес. Когда хлынул дождь, продолжал лишь один блажной поливать, как наказывал старый монах.
Когда дождь кончился, оглянувшись, увидел послушник старца. Пристыженные служки стояли рядом с монахом, не смея вымолвить ни слова в оправдание. Он же им кротко сказал:
— Правы вы. Стоит ли поливать землю, когда сам Господь взялся за дело? Нет, люди разумные в дождь не работают. Бегите в свои кельи.
И отпустил служек. Они за спиной старца смеялись над блажным и показывали ему языки.
Подойдя к оставшемуся, старец спросил:
— Не злость в тебе под смирением? Не гордыня, не хитрость, готовая показать жало?
Стоял послушник весь мокрый, вода еще стекала по нему — увидал монах в юных глазах радость.
И спросил:
— Не чувствуешь ли озноба в своем теле? Не застыл ты, исполняя мое повеление?
Отвечал Алеша:
— Не холод, не озноб, но огонь горит во мне!
Монах же сказал:
— Молчи, молчи другим об огне! Великая то тайна.
5Кто-то из братии, видя, как старец одного лишь ученика не милует, а с остальными добр и ласков, спросил:
— Отчего не приласкаешь сироту, не пригреешь теплым словом? Разве то по-Божьему — всем прощать провинности, а его одного лишать и ласки, и доброго слова? Кто, как не ты, способен говорить утешающие слова, кто, как не ты, может ободрить и окрылить любого? Знаем, велик в тебе дар пастыря. Но его словно лишаешься, когда подходишь к послушнику. С ним обходишься, как с нелюбимым пасынком.
Засмеявшись, старец ответил:
— Добрый и честный брат мой! Певца, чей голос с рождения сладостен и прозрачен, кому Господь дал великую силу, не учат петь. Сам Бог вложил песни в уста его. Не учат летать пташку лесную, сама знает она, как ей трепыхаться, радостно напевая, над грешной землей. Что скажешь сказочнику, знающему наперечет тысячи сказок, — какую былину можно спеть ему, брат мой? Какую присказку молвить?
Добавил старец:
— Истинно, быть ему таким праведником, какого я еще не встречал в своей жизни. До самой глубокой глубины чист сей послушник и предан Господу!
6Еще один монах спросил старца с некоторой обидой за себя и других:
— Откуда такое у потаскушкина сына?
Тот отвечал:
— Разве сам не знаешь?
Монах поклонился наставнику и больше его не спрашивал.
