Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)
Так бывает даже с самым ярким событием — чем дальше, тем оно бесцветнее, пока не сольется с пустотой.
Звонок в дверь. Я подскочил.
— Уже пора? — Аня была недовольна.
Это приехал Вася. Он остался в носках и проследовал за мной в комнату.
Аня, наспех одевшись, оглаживала постель. Ребенок лежал на дне мелководного прозрачного сна за толстыми деревянными прутьями. Вася наклонился, и губы его поползли умиленно. А разве можно не умилиться тому, чье личико под немой пеленой сна, этой синей соске, подрагивающей, как поплавок, этой люльке, похожей на легковесную ладью?
Васины губы разошлись, обнажив белую зависть:
— Везет ему, крещеный! В таком возрасте, если умрешь, сразу в рай. Главное — покрестить успели!
— Что? — изумилась Аня.
— Не шути так… — Я смял его выше локтя и повлек от колыбели. — Попьем чайку!
— Да вы не думайте. — Вася смешливо упирался. — Он до ста доживет. Умрет монахом-отшельником…
— Чай черный, зеленый? — Аня дернула его за другую руку, и мы перешли на кухню.
Вася не садился, он вращал глазами, что-то выискивая в воздухе. Наконец он поймал бумажную иконку Николы, приставленную к вазе,
у потолка, на висячем шкафчике, и глаза его посвежели.
— Кто молитву читает?
— Какую молитву? — не поняла Аня.
— Ты же чтец, — сказал я.
Он перекрестился и начал “Отче наш”. Громким, четким голосом. “Приидет царствие” — во рту прокатились две выпуклые “р”.
— Особо нет ничего, — заметил я виновато.
— Что Бог послал… — Вася поднес к зубам бублик, отхватил, зажевал с убывающим хрустом.
— А кто его знает — есть он или нет, Бог, — вдруг сказала Аня.
Вася исказился. Губы спрятались в нитку. Он прожевал. Заговорил понуро и твердо:
— Так. Там в машине Любка моя. Прошу при ней ни слова в таком роде. Прошу. — Он отложил половинку бублика на скатерть и теперь переводил серебристые страдающие глаза с меня на жену. — Как молоды мы были! И я таким же был. Оба родителя не верили. Мать до сих пор церкви противится. Еле ее уламываю раз в месяц ходить.
— Может, еще уверует… — вздохнула Аня, гася раздор.
— Уверует… — передразнил Вася. — А что такое вера? Это уверенность. Уверенность — это не идея. Это истина. Главное — все доступно! Ты сделал шаг — Бог два. Ты руку протянул — у тебя меч в руке.
— Меч? — спросила Аня тревожно. — А любовь? — спросила она чуть томно.
— “Любовь, любовь” — говорят они, а любви не имеют… Скажи обмазывающим стену грязью, что она упадет! Кто не крестится — тот осужден будет!.. — Он распалялся. — Я был язычником до тридцати семи лет. Школа, армия, институт, женитьба, ребенок, Америка. А Бог смотрел и ждал. Однажды зашел я в Интернете на один сайт православный. Скучал я по России, начал смотреть. Кликнул раздел “Русские иконы”. Той ночью мне явился Спаситель. Прямо как с иконы. Волосы прямые, будто влажные. Хлеб дает. Помню даже какой! Бородинский! Зерна, и запах душистый, не спутаешь. “Ешь!” Я проснулся среди ночи. До утра в ванной отмокал, глаз не сомкнул и знал уже ясно, что с новым днем начнется новая жизнь. Я понял: пора! В тот же день стал готовиться к возвращению. Через месяц я был алтарником в Москве.
— Жена не спорила? — спросила Аня.
— Она меня всегда слушала. — Зыркнул исподлобья: — Если что — Бог выше домашних.
Встали. Он прочитал благодарственную молитву.
Аня снесла спящего младенца вниз. Вася и я тащили поклажу. В машине сидела светловолосая девочка с медленным серьезным лицом, похожая на оперную снегурочку. У нее был потешно насуплен лобик, который она, очевидно, хотела скорее наградить тем же крестом морщин, что у папы. Взрослые груди виднелись сквозь серую майку, пропотевшую в подмышках.
— Миленький какой! — завелась она и заученно заканючила: — Пап, как бы я хотела братика!
Вася похлопал бородатое лицо витязя. Славный звон пощечин.
— Разморило. — Он хлопал все мягче и остановился, когда проступила первозданная наивная улыбка.— Я такой соня, совестно признаться! Днем обязательно сплю. После обеда. Привычка с детства. Сегодня не поспал и сам не свой.
Аня, прижимая ребенка, забралась внутрь.
— Ну, пока… — Я был растерян, не поцеловал их, просто махнул. Дверь захлопнулась.
— Хорошая машина! Крепость! По всем нашим дорогам провезет… Давай, молись Богу, чтобы тебе открылся. И всем русским святым! К отцу ходи в храм! Сергун, верь! Протянешь руку — и получишь меч! Ты шаг — Бог два! Донт вари! Би хэппи!
Вася обхватил меня и троекратно расцеловал. Губы его работали с уверенностью резиновых присосок.
Он громыхнул дверцей. “Хаммер”, взревев, сорвался с места, возведя за собой крестный ход тополиного пуха.
Я глядел вослед и чувствовал, что за рулем никого нет…
С тех пор пролетело два месяца. Июльский вечер переполз в ночь. Над нами скрипели, укладываясь, Петя и Ульяна.
— Ань… — Я губами нащупал ее имя в темноте.
— Да, милый? — Она лежала головой у меня на плече.
— Почему хорошие страдают?
— Вася, — догадалась она. — Жалко его.
— Он, наверное, этой болезни ждал.
— Поправится еще…
— Думаешь, он хочет?
Я обнял жену, она была жаркая. Долгожданная. Она пахла двумя месяцами природы. Сырой шелушицей березы, растертыми лепестками шиповника, изумрудной кровью крапивы, душными фонтанчиками жимолости и еще сотней диких и нервных запахов. Ее тело было летом, и я сейчас обнимал лето. Вчера она мылась в баньке, но сегодня рой запахов с жадным рвением облепил ее заново, липкую от солнца.
Я прыгнул рукой, и — дневная догадка была верной! — в паху обрито, колючки.
Я водил ладонью, чешуя царапалась, горячая.
— Колется?
— Ужасно!
Я показал во мрак:
— Ань, что там краснеет? Глаз беса?
Она встрепенулась и села:
— Где?
Легла обратно и успокоенно сказала:
— Это от комаров. В розетке горит.
— Не боишься ничего?
— Ты что! Боюсь…
— Бесов?
— Не надо…
— Боишься?
— Да, — признала слабым голосом.
— Боишься, боишься… — лепетал я, заграбастав ее груди, легонько грызя горячее ухо и начиная балдеть. — Сучечка… — Я набросился, придавил, всматриваясь в ее темное лицо. — Давай! — ущипнул колючую нижнюю кожу.
И она помогла мне.
Я сотрясал ее с сокрушительным восторгом.
Перевернул. Теперь она была выше, на корточках. Ее лицо, плохо видное, было новым. Совсем чужим.
— Хватит, — сказала она чужим голосом.
— Что?
— Я больше не могу-у-у…
Я представил, что она — Наташа. Послушная, покоренная. Она садится раз за разом. Раз-два-три. Садится на живот мне. Я окунул пальцы в ее волосы, темные, волнистые, ласковые на ощупь.
— Дай я слезу! — Голос плаксы.
Она соскользнула. Встала на колени и заботливо приклонила голову.
Она продолжалась для меня как Наташа. Наташа — гадина. Мразь послушная, рабыня. Пока твой муж в вагончике храпит в беспамятстве. Язык скотины! Сейчас. Еще. Сейчас!
Летний яркий день, тяжелый и обильный, умер.
Я лежал, опростившимся пустым сознанием касаясь ночных пределов будущего дня.
Отдышался, окрестил кровать, стены, потолок, колыбель в двух шагах от нас.
Сверху шумело и скрипело. Взорвалось победное “апчхи!” — очередной клич Пети, звонко пожелала здоровья Ульяна.
— Вася, — нащупал я имя в темноте. — Я думаю, болезнь для него благословение. Каждому дается по вере.
— А жена его? Дочка? — зашептала Аня. — Их нельзя оставить одних. Бог не допустит.
— Может, он так Бога любит, что бежит к нему вприпрыжку. Помнишь, он говорил: я — шаг, Бог — два.
— Не помню, нет.
— Ань?
— Да?
— Я тебя люблю. И Ваню люблю.
Мы лежали и засыпали. Мы удалялись каждый в свой сон. Засыпая, я со смиренным сожалением знал, что сны наши не совпадут, как не пересекутся параллельные прямые.
Сны будут рядом, как наши головы на подушках, но не сольются в единственный сон для двоих.
