Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 5, 2000
Но это все так, мечты и звуки. Есть реальность, ее не в силах отменить даже сценарист. Несмотря на тысячу диаметральных на эту реальность взглядов, несмотря на бездну возможностей оператора, тот, кто танцует сейчас на дискотеке в Long Beach, никогда не будет выглядеть, скажем, как бравый гусар Денисов на московском балу у Иогеля, то есть не полетит он в мазурке, прищелкивая шпорами, падая на колена и бережно обводя вокруг себя свою нежную даму, — ну, этого и не ждет от него никто, но ужас-то в том, что ему неведомы даже и те, общепонятные, казалось, интенции, что заставляли, к примеру, любого доисторического (жившего еще десять лет назад) юношу, сопя и потея, топтаться в темном углу под шлягер, идущий в разряде «медленный танец», тиская и целуя взасос застенчивую свою подружку.
Нет, нет и нет. Отцвели и эти, последние, хризантемы. Напрасно Она смотрит на Него в надежде, что он правильно употребит свои длинные ноги, стройную спину, вообще гибкость и музыкальность всего своего молодого, притягательно-сильного тела. Куда там. Танец как ритуальное проявление пола, эротической мощи, лукавой любовной игры — умер от полной нежизнеспособности особей, кои не в силах более составить ни пар, ни компаний, ни даже квело топчущихся групп. А есть деградирующая, численно возрастающая генерация отдельных, отстраненных от всех прочих и самих себя индивидов, существующих с большой дистанцией ко всему живому, рьяно охраняющих свое «privacy», свой «внутренний мир», оказывающийся на поверку пустой пыльной коробочкой со сломанной ржавой пружинкой и незатейливым страхом смерти на дне. Но и у них есть свои ритуальные телодвижения.
И вот мы видим финальный танец
навсегда изолированного
одиноко онанирующего существа
он проделывает свои конвульсивные па
в безнадежно разрозненной
противоестественной среде
таких же отдельных
как
он
это пляска скорбного безверия в апогее своего сатанизма
того ли мы ждали от вас красивых свободных
ты стоишь один на голой равнине
мой возлюбленный
мой голливудский герой
по обе стороны горизонта
в твоем прошлом и будущем
расстилаются
две
идеальные
пустоты
куда же тебе бежать
куда же бежать от тебя
Сцена 19
Ночь.
Бег одиноких ног. Асфальт, фонари, витрины. Скамейки. Грубая дребедень курортных киосков.
Бег. Мелькание ног в черных ажурных чулках. Длинные тени от кленов. Запустение спящего парка.
Снова витрины. Манекен, изображающий человека на лоне природы. Он вскидывает ружье и пристально целится.
Сцена 20
Ночь.
Остановка автобуса.
Еж, мелко перебирая лапками, минует освещенную часть асфальта и пропадает в кустах.
Прислонясь к столбу с расписанием, одиноко застыла женщина.
Тишина.
Только в отдалении слышен намек на гул океана. По спине женщины видно, что она, не нарушая беззвучия, плачет.
Пустынное место. Бензоколонка «TEXACO», рекламный щит страховой компании, дорожный указатель.
Резко прорвав тишину, к остановке подлетает группа горластых подростков.
А вот и автобус. Он пуст, а потому словно с особой нарядностью освещен изнутри.
В бархате ночи он ярко-прозрачен, как янтарная брошь.
Двери открываются. Подростки с гиканьем бросаются внутрь.
Водитель, повернув лицо к женщине, делает приглашающий жест.
Женщина сквозь слезы рассеянно улыбается, вытирает ладонью глаза. И, не нарушая своего раздумья, медленно качает головой.
Последний автобус уходит.
Сцена 21
Ночь.
Океан.
Женщина на его берегу.
Береговая черта, как по линейке, абсолютно прямая. Она уходит влево и вправо, теряясь в обеих бесконечностях.
Безлюдно.
Прямо перед женщиной разлеглось дышащее Вещество Океана. Сейчас, даже в штиль, его плоскость ощущается вздыбленной — всей ужасающей своей мерой — поперек небесного свода. Трудно заставить себя долго смотреть туда, в этот плотный колтун сгущенного тьмой пространства, где дыбится в титаническом своем могуществе грозный горб Океана, являясь (страшно сказать себе это) планетарным изгибом Земли. Всякая жизнь вне Океанского Вещества, — жизнь, не защищенная тяжелой и толстой его плазмой, оголенная, напрямую подставленная на его берегах выдохам зрелой Земли и распахнутой пустоте заатмосферных просторов, — всякая жизнь, от ракушки до человека, с особой ясностью сознает в этот час черно-прозрачного неба, что она вышла в открытый космос.
Женщина хочет войти в его ровно дышащее Вещество. Она делает несколько шагов вперед… Одновременно плоский язык волны, быстро лизнув песок, устремляется ей навстречу. Женщина отшатывается. Неожиданно для себя ей не хватает смелости даже смочить ноги… Молнией сковав ее тело, ужас резко всаживает ей в мозг новое, голое, добела освещенное знание.
Перед ней расстилается не Вещество, но живое Существо Океана. Это некое Тело и одновременно Глаз. Тело Океана есть Глаз. И этот Глаз сейчас смотрит на нее.
Только на нее. На нее одну.
Выходит, этот планетарный исполин ждал ее долго и терпеливо. И он дождался. Может быть, вся ее прежняя жизнь была только преддверьем этой грозной, неотменимой встречи. Да, именно так. Потому что Существо океана есть также и Голос. Он слышен сейчас свободно и ясно, не нарушая беззвучия ночи. И звучит этот Голос конечно же вне узких законов человеческой речи.
Он входит единым аккордом в сердце и мозг стоящей на берегу женщины.
И женщина отвечает.
Она откликается так же, без слов, посылая Глазу и Голосу самую сущность своих мыслей, — первобытно-голых, очищенных от оболочек трусливого, всегда лгущего себе человеческого сознания, — мыслей, достигающих Океан со скоростью мысли: мгновенно.
Ты Меня Слышишь
я тебя слышу
Я Это Ты
знаю
Знание Это Я
знаю
Знание Это Ты
знаю
Не Бойся Себя
я не буду
Люби Себя
люблю и буду любить
Верь В Себя
верю и буду верить
Все В Тебе
все во мне
Мы Сильны
мы непобедимы это так ясно
Я Люблю Тебя
я тебя люблю
Войди В Меня Я Войду В Тебя
Женщина сбрасывает одежду. Ствол ее тела строен и светел.
С нежной задумчивостью она подступает к воде.
Уже не отшатывается от нежных, лижущих песок волн.
Некоторое время стоит, позволяя их языкам ласкать свои стопы.
Затем, высоко подняв руки, скручивает волосы в жесткий, тяжелящий затылок жгут.
И входит в Океан.
Сцена 22
Ночь.
Уличный телефон-автомат.
Женщина достает из сумки телефонную карточку.
Набирает номер.
Слышен голос: «Але! Але?..»
Женщина молчит. Для большей надежности зажимает низ трубки ладонью.
И собственный рот.
В трубке слышен шум дискотеки.
Его голос: «Это ты?! Ты?! Это ты?! Где ты?.. Откликнись!.. Это ты?..»
Спина женщины.
Слишком напряженная для человека, решившего не плакать.
Бег знакомых уже ног.
Так летят на пожар. Когда в комнате с готовой вот-вот обвалиться балкой заперт твой годовалый ребенок.
Сцена 23
Ночь. Улица.
Женщина спотыкается, падает, сбрасывает туфли, вскакивает, несется.
Бег босиком в рваных чулках.
Обратный порядок улиц и зданий.
Путь сюда дольше, чем путь отсюда.
Несравнимо дольше.
Как будто это совсем иной путь.
И вот наступает утро, но все еще длится ночь.
…Автостоянка перед зданием дискотеки уже пуста.
Не гася скорости, женщина влетает на автостоянку за углом.
Там тоже пусто.
Если не считать светло-вишневого «крайслера».
Сцена 24
Внутри дискотеки.
Женщина, опрокидывая какие-то ящики, отбрасывая на ходу чернокожих уборщиков, проносится через фойе, влетает в промежуточный коридор, дергает дверь дансинг-холла, она заперта, снова дергает изо всей силы, упираясь босыми ногами в стену, что-то кричат сзади уборщики, — она на лету возвращается в фойе, пулей мчится в сторону лестницы, взвивается вверх, стремительно проносится по галерее и, попав наконец в дансинг-холл — через верхний ярус этого зала, — подлетает к перилам.
Внизу, на пустой танцевальной площадке, загаженной привычной отрыжкой истекшего возбуждения, — банками из-под пива, одноразовыми стаканами, пластиковыми мешками, кляксами иссосанной жвачки, пакетиками от кондомов «The Loving Heart» и «The Seventh Sky» — одиноко стоит человек с поднятым вверх лицом. Посреди этого сора, служащего единственным доказательством прошедшего праздника, а может, уходящей жизни как таковой, человек кажется особенно подневольным, словно бы обреченным единственно на изготовление, использование и снова изготовление всех этих бумажных фантиков и оберток.
