Богдан Тамко - Somniator
Я откинулся на спинку компьютерного стула и закурил, стряхивая пепел прямо на стол. Приходили самые бредовые мысли вплоть до того, что Диана была результатом моего воображения, как у героев фильмов про шизофреников. Но свежие ощущения последнего года моей жизни с легкостью сминали эти догадки в самой их основе. Проклятая текучка кадров в нашем любимом кафе не позволяла спросить что-либо у официантов. Мозг жадно хватался за любые идеи, желая логических объяснений.
Что я знал?
Что Диана была сказочно богата и доживала свои последние дни. Что она любила меня, как ничто другое, и я был единственной радостью ее угасающей жизни. А еще, что Диана была невероятно горда. Сложив все это в цепочку, я пришел к выводу, что женщина поняла, что ее час пришел там, в Таиланде, и, применив свои деньги или связи, избавилась от следов своего существования, спрятавшись от меня, не желая умереть на моих глазах. Других здравых идей у меня не было.
Весь последующий месяц я провел в одинокой надежде: шатался по району, обхаживал места, где мы бывали вдвоем и скуривал наедине с собой пачки сигарет, сидя в нашем кафе на диванчиках. Сидя один.
А через месяц у меня началась агония. Просто как-то раз, в кафе в выходной день около двух ночи я понял, что больше никогда никто не придет. Осознал, что Диана умерла. Эта мысль вонзилась в голову внезапно, но я принял ее сразу же, как неоспоримый факт. Больше я ее не ждал. Накачанный кофе, я пришел домой и включил свет во всей квартире. Передо мной предстали руины. Такое ощущение, что дом разваливался, и здесь давно никто не жил. Сантиметровая пыль лежала на полках и шкафах, отовсюду разило сыростью. Квартира словно была необитаема. А чего я хотел? Почти все время я жил и питался у Дианы, тратил на нее любые свободные минуты. Музыкальное оборудование стояло брошенное, все покрытое грязью. Я забыл об уборках и уходе за собственным жильем. Все это немного привело меня в чувство.
Забыв о времени суток, я начал убираться. Да, посреди ночи я стал наводить порядок в своей захламленной квартире. Раскладывал все на свои места, потом вымел грязь, собрал пыль, протер везде мокрыми тряпками, вымыл зеркала, прошелся по дому с пылесосом, не боясь разбудить соседей, выкинул из холодильника все испортившиеся продукты, перемыл посуду. Все это я делал на автомате, в полусонном состоянии, поддерживаемый только кофе. Мне нужно было делать хоть что-то, лишь бы не думать о ней. Примерно к двенадцати дня квартира была вылизана. Я трудился почти десять часов.
Аккуратно повесив свои вещи в шкаф, я лег в кровать на чистое постельное белье и сразу же уснул, а когда проснулся, то очень долго смотрел в потолок, не желая принимать реальность ни в каком виде. Я вообще не желал становиться ее частью: лишь бы абстрагироваться ото всего и не впускать в себя эмоции, так и валяться вечно овощем без ощущений, хоть бы только не становиться человеком, а значит – не чувствовать.
Не знаю, сколько я так пролежал, но силы встать вскоре нашлись. Готовить было лень. Добравшись до ближайшего McDonald’s я позавтракал там, хотя был уже вечер. Меня понесло на Патриаршие, в этот безмятежный уголок уюта, окруженный с четырех сторон городской суетой, словно капсула покоя в бурной пучине. Усевшись на скамейку, я долго смотрел на воду и впускал в себя невыносимую тоску. Никогда еще в жизни мне так сильно не хотелось к Диане. А я не мог ни пообщаться с ее родственниками, ни прийти на могилку с цветами и уронить пару скупых мужских слез на холмик, любуясь фотографией на надгробии этой молодой красавицы, ни утверждать на все 100 %, что она правда существовала в моей жизни.
Я задавался вопросом, почему человеческие судьбы работают только в режиме пост-оплаты: небо сначала дарит счастье и радость, потом отбирает все это и заставляет страдать. Да лучше бы я полжизни отмучился за все, а потом качался бы себе в гамаке блаженства, окруженный покоем и любовью. Но так не бывает. Сначала мы пьянствуем, а потом лечим печень, курим, а затем умираем от рака легких, трахаемся, а потом бегаем по врачам или думаем, что делать с неожиданным ребенком. Влюбляемся, в конце концов, а потом давим горло от боли одиночества.
Я встал и злобно ударил по скамейке. Грудь разрывало, я хотел рыдать от отчаяния, пуская слюни изо рта, стоя на коленях и пробивая ребра кулаком. Но в памяти стоял жесткий стопор шестнадцатилетнего Наполеона: «Я больше никогда не буду плакать из-за женщины». Собравшись с силами, я ушел домой. Войдя в спальню, я бросил взгляд на ширму перед портретом и вспомнил святую ревность Дианы и ее желание увидеть свой портрет в моем исполнении. Теперь стало ясно, почему она роняла слова о том, чтобы я ее увековечил.
– Прости, Кристина, но впервые за столько лет я попрошу тебя не тревожить мою душу. Сейчас она смотрит на другого человека.
Я чувствовал себя виноватым за тот отказ. Как можно было не согласиться выполнить просьбу человека на смертном одре? Но нарушить святость портрета я не мог. И оправдать себя мне можно было только тем, что я не знал, что Диана умирает.
Нарочито медленно я сел за компьютер, включил микшер, цифровые барабаны, подготовил midi-клавиатуру, – в общем, все свое музыкальное оборудование, и запустил программу для записи. Я ушел, и в этом мире меня больше не было. Хоть я и ходил последующие недели на работу, меня не существовало. Мой разум был в ином месте, а сердце жило музыкой. Я писал свою первую композицию. На исходе второй недели на моем рабочем столе появился огромный несжатый файл:
«Реквием. Была ли ты?»
Самое грустное и красивое инструментальное произведение в моей жизни…
Глава 18
Медленно, но верно, я привыкал к одиночеству. Меня постоянно терзали вспышки из прошлого, воспоминания, периодически возникали приступы тоски, но время лечит. Нет. Оно, скорее, не лечит, оно глушит, маскирует. Как жаропонижающее при болезни – головная боль, отек, усталость, озноб проходят, а инфекция остается внутри. Или как саркофаг на Чернобыльской АЭС – зараза внутри, но бетон не дает разрушающей силе вырваться наружу. Так и с чувствами. Они не проходят, не умирают вместе с человеком, а просто глушатся, осознавая свою бессмысленность и бесполезность в дальнейшей жизни хозяина.
У меня начался третий курс, я продолжал работать. Много проектных заданий приходилось выполнять дома на оборудовании – так что мне хватало, чем занять мозги. Это отвлекало и забивало тоску. Я перестал пропускать простые пары и достиг стопроцентной посещаемости. Институт открылся мне с нового ракурса: я увидел, как много, оказывается, студентов обучается у нас, столько разных лиц и характеров. Я часто стоял где-нибудь на первом этаже и рассматривал людей. Передо мной мелькали будущие модели и секс-символы, талантливые уродцы, режиссеры, операторы, латентные и не только гомосексуалисты, дети знаменитостей – вся театральная среда в своем многообразном безумии. Среди остальных выделялись только IT-шники, обучающиеся на дизайн-мультимедиа и подобных специальностях: эти технари были гораздо ближе к нормальным людям, чем парящие в воздухе театралы. И хотя, по идее, весь тот творческий сброд должен был быть по духу ближе мне, мечтателю, многих из них я считал идиотами с манией величия. Звукачи и дизайнеры были реалистами, людьми со стремлениями, целями, конкретными навыками и нередко отличным, острым чувством юмора. Меня больше тянуло к ним.
Как автор одних из самых талантливых проектов, я очень много времени проводил на постановках среди будущих звукорежиссеров и техников, видел немалое количество талантливых и бездарных актеров, пытающихся проявить себя на сцене лучшим образом. И постепенно, даже несколько неожиданно для себя я стал замечать, что мне нравится на сцене одна первокурсница. Это была миленькая девочка невысокого роста, хрупкая и нежная, русоволосая, голубоглазая, худенькая, с небольшой грудью и аккуратными бедрами. Странно даже, ведь я никогда раньше не обращал внимания на девушек такого типажа. Что-то в ней потянуло меня, в этой крохотной, безобидной, наивной с виду девчушке со своеобразным голоском.
Мне нравилось, как она играла. Роли давались ей легко и почти сразу удачно. Она легко преображалась в малолетнюю девочку или взрослую женщину с томным голосом, только за кулисами становясь самой собой. Я наблюдал за ней достаточно долгое время, и эта особа все больше меня умиляла.
Как-то раз я опаздывал на пару и спешным шагом несся по коридору. Повернув на лестницу, я наткнулся на эту самую милашку и выбил из ее рук стопку листов, которые та тоже торопилась куда-то донести.
– Ой, прости, сказал я и наклонился собирать бумажки. Она сделала то же самое. Наши руки случайно соприкоснулись, глаза встретились, и между нами пробежалась какая-то искорка.
