Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002
Из наставлений Варваре
Человек поющий всегда красивей
человека думающего. Взгляните —
если первый, выбравшийся от Вакха,
от вина тяжелей виноградной кисти,
то зато при песне пушинки легче:
волооки сердце его и губы,
волооки печень его и ребра,
разве только ноги его безглазы,
но зато по сути своей вакхичны.
А теперь поющего мы оставим,
чтобы вздрогнуть, думающего наблюдая:
он сидит, набычившись, вроде Зевса,
перепуган мыслию, будто крысой,
в ожидании светлой мысли мрачен,
в ожидании чудной мысли страшен…
Если уж по правде, то мне милее
человек поющий — предпочитаю
не Сократа думающего — Орфея,
перебравшего лиру — по влажным струнам, —
будто мы перебрали с тобой землянику,
отчего все сущее — землянично,
то есть мы с тобою, а с нами — мама
и Сократ, который еще не знает,
что поющий прекрасен, ибо вакхичен,
а еще — орфеен и земляничен…
…Сбить разлуку, лечь на дно,
вскрикнуть из-за телеграммы…
Всякий раз — когда темно —
быть фонариком для мамы.
Кроме точки и тире,
Ничего не выдать строчке.
На морозе в декабре
Варежкою быть при дочке.
Как в февраль из января,
выбегать во двор из спячки
и, с собачкой говоря,
быть на уровне собачки.
Люди похожи на тех, к кому —
во сне или в жизни — они приходят:
пекарь — на булку, щипач — на тюрьму,
огурцеводка — на огородик,
кошка — на кошку, стихи — на стихи,
бабка — на дедку, а море — на сушу…
Все мы походим на те пустяки,
которым где рот отворяем, где — душу;
в принципе, если подумать, все
всё получают не с бухты-барахты:
коли как следует о росе
поразмышлять, то уже не трактор
или трава, а скорее ты
станешь на солнышке переливаться…
Впрочем, здесь более темноты,
нежели света, а коль разбираться
в свете, то сущность его нечиста:
как он, бессовестный, отступает,
когда сочинившая нас темнота
на нас права свои предъявляет!
У Андрея — куда ни пойдет он — Пушкин,
у Ильи — куда ни посмотрит — Блок,
у тебя Шопен не сходит с вертушки —
с позапрошлого года и царь, и бог…
Все при ком-то — молятся на кого-то,
все кого-то слушаются, а я,
как школяр при правилах, — при заботах,
к бытию не дотягиваюсь из жития.
Но при этом мне холодно или жарко,
высоко, просторно, а иногда
мне не спится: Андрюшу, Илюшу жалко, —
и тогда я еду в их города,
нахожу дома их, и потому что
раздается в комнатах их звонок,
мой Андрюша думает: это Пушкин,
а Илюша думает: это Блок…
Я устал, я путаю имена их:
Аполлон Случевский? Оскар Минаев?
Велимир Крученых? Антон Случевский?
Ариадна Мориц? — и если честно,
кто воскликнул «Чу!» и слезы не вытер —
Афанасий Фруг иль Семен Никитин?
Кто позвал с утра, кто под вечер кликнул,
кто мне пробкой хлопнул, калиткой скрипнул,
перевел часы да помял корону,
позвонил жене, а потом — Харону?
Я уже не вспомню, кто преж Катулла
подпилил мой разум, как ножку стула,
кто допреж Гомера и Марциалла
говорил, что «Инбер здесь не стояло»?..
Я, конечно, мог бы припомнить имя
тех, кто сердце мне выбил, кто душу вынул,
но зачем, коль сердце мое — игрушка,
а душа — бродяжка и побирушка?
Вы скажете: темно,
темнее не бывает,
при том, что ни вино,
ни жизнь не убывает.
Вы скажете: пора —
и не пойдете дальше.
Но долог бег пера,
а крови — еще дольше.
Вы скажете, что нет
и не бывало Бога,
тогда — откуда свет,
к кому — тогда — дорога?
Алексей Слаповский
Рассказы
Из «Книги для тех, кто любит читать»
Слаповский Алексей Иванович родился в 1957 году в Саратовской области. Закончил филологический факультет Саратовского университета. Прозаик, драматург. В «Новом мире» опубликован его роман «День денег» (1999, № 6). Живет в Москве.
Герой Анисимов13 марта 2002 года, в среду, в шесть с половиной часов вечера Анисимов ехал на эскалаторе станции метро «Тимирязевская» в городе Москве, возвращаясь с работы.
И увидел банановую кожуру, которая лежала внизу, слегка слева, ну то есть не там, где люди стоят, а там, где ходят. Кто-то ее, надо полагать, недавно бросил.
Это хорошо, подумал Анисимов, что я ее увидел и что я еду справа, а не иду слева. А если бы я шел слева и не увидел, я мог бы наступить, поскользнуться и жестоко упасть.
Какой подлый человек тот, кто бросил кожуру, подумал еще Анисимов.
Но ведь другой, подумал он тут же, не заметит — и наверняка поскользнется. Надо ее отбросить.
И он перестроился в левый ряд и, подъезжая, размахнулся ногой, чтобы отшвырнуть кожуру.
Но тут он вспомнил, что по случаю окончания рабочего дня немного выпил. Координация движений у него сомнительна. Он может сейчас сделать неточное движение, потерять равновесие, упасть и запросто раскроить себе череп, потому что вокруг все жесткое и твердое.
В одно мгновенье вся жизнь пронеслась перед мысленным взором Анисимова. Босоногое детство, горячая юность, дерзновенная молодость, мучительная зрелость. Он вспомнил, что работа ему давно надоела и он уже лет восемь подумывает о другой, но все как-то не складывается. И если он умрет сейчас, то и не сложится — вот что обидно! Он вспомнил, что жена его — стерва и гадина и давно надо уйти от нее, но если он погибнет сейчас, то так и останется ее мужем и она будет лить слезы на его похоронах, хотя, в сущности, своими руками загнала его в гроб. Он вспомнил, что дети его — сущие захребетники и паразиты и он все собирается популярно объяснить им, благодаря кому они могут жить весело, легко и обеспеченно. Но если он окочурится сейчас, то никто им не объяснит и они так и останутся не уважающими отца. Короче говоря, в это короткое мгновенье Анисимов до боли ясно понял, что жизнь его не сложилась и, если он сейчас отдаст концы, так и не сложится, а если не отдаст, то еще есть шанс.
Поэтому Анисимов в последний момент не отшвырнул кожуру, а широким шагом перешагнул ее, спасая, давайте выразимся прямо, свою шкуру. Но слишком широк оказался шаг, Анисимов пошатнулся, накренился, нелепо взмахнул руками, словно дирижируя неведомым оркестром, упал, грохнулся со всей силы спиной на то самое место, где лежала кожура, а головой на ступеньки, да так, что тут же умер, не приходя в сознание.
Пожалев Анисимова, вы тем не менее, конечно, спросите, за что я назвал его героем в заглавии рассказа.
Очень просто.
Пусть он не совершил подвига, но ведь все-таки хотел! Он подумал об этом! А большинство, увидев кожуру в тот вечер, вообще ни о чем не подумало. Оставшееся же меньшинство в своем опять же большинстве подумало злорадно лишь о том, как хорошо, что они заметили кожуру и не наступили на нее. Были, возможно, отдельные сердобольные люди, подумавшие о других, кто может не заметить и наступить, но подумавшие отвлеченно, абстрактно и детерминированно. И лишь один Анисимов не только подумал, но и хотел принять меры. Какая вам разница, в конце концов, о чем мыслил тот, кто спас вас, а Анисимов именно спас кому-то если не жизнь, то здоровье.
Да, он сомневался, он даже в последний момент хотел уклониться от геройской участи, но судьба назначила ему стать героем — и он стал им, поскольку от судьбы, как известно, не уйдешь.
Путешествие технолога ЛаптеваТехнолог Лаптев проснулся и подумал: нет, наконец я должен ей это сказать!
А подумал он так о женщине Конягиной.
И он отправился на станцию, чтобы успеть на электричку в восемь двадцать пять, потому что ехать было далеко.
Но на станции обнаружил, что сегодня воскресенье и электричка в восемь двадцать пять отменена, а будет только в девять сорок. Вот до чего довели меня чувства, подумал Лаптев и стал ждать.
Чтобы скоротать время, он пошел к ларьку за бутылкой пива. Но продавщица сказала, что не только пива не даст, а он вообще должен ей двадцать семь рублей, имей совесть. У Лаптева было и больше, но если он отдаст двадцать семь рублей, ему не хватит на билет, а ведь ему нужно к Конягиной. Поэтому он быстро побежал домой, взял там двадцать семь рублей и отнес продавщице. И еле успел на электричку.
В электричке он ехал и смотрел в окно.
