Ди Би Си Пьер - Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти
– А давай я спущу тебя с крылечка, хочешь? Хоо, ххооо, хххооо.
– Ради бога, Пальмира! И не нужна нам твоя чертова еда.
– Хоо, ххоо, хххоооо. Видела бы ты, что вытворяла Вейн на Катаниях. Она слопала кукурузы больше, чем целый грузовик голодных мексикосов.
– Но диета Аткинса как бы и предполагает как можно больше протеина…
– Нет, просто Барри сегодня там не было.
– Почему?
– Кое-кто из организаторов нашего цирка выставил ему пиво. Он, оказывается, еще вчера нашел у Китера второе ружье.
Двенадцать
Насчет уехать затемно, так это не я придумал. Моя старушка решила нанести визит бабуле; в результате весь дом теперь воняет лаком для укладки волос. А почему она решила отправиться в такую рань, догадаться нетрудно: чтобы никто не видел, как она чешет через город на своих двоих. Пусть все видят, как она откуда-то приедет, вся такая из себя. А беготня – не для сторонних глаз. Вот какую истину я усвоил с тех пор, как у нас не стало машины.
– Нет, я не верю, что во всем городе не нашлось пары приличных «Туберлимбов». Я в том смысле, что нужно будет поискать у бабули в городе. – Она имитирует звуки глубокого дыхания и кончиками пальцев ерошит мне волосы. Потом делает шаг назад и хмурится. Что означает – до свиданья. – Обещай, что не опоздаешь на свою терапию.
За нефтяной качалкой разгорается и разгоняет звезды пурпурное небо оттенка «электрик», приглашая последних ночных бабочек разлететься по домам. Совсем как в то утро, когда старая Нэнси Лечуга, вся такая несчастная, неподвижно стояла посреди дороги. Я стараюсь об этом не думать. Мне есть чем занять голову. Нет, все-таки удачная это была мысль, насчет отправиться к Китеру; если кто-нибудь меня там увидит, что он скажет впоследствии? «Мы видели Вернона у Китера». И никто не поймет, что, собственно, имеется в виду: автомастерская или сам пустырь. Поняли? Вернон Гений Литтл. В обмен на это я попросил Судьбу что-нибудь придумать насчет денег. Чем дольше живешь, тем яснее понимаешь, что деньги – единственный путь к разрешению всех на свете жизненных проблем. Я даже наскреб кое-какой обменный фонд, чтобы при случае сдать в городе под залог – если, конечно, дойдет до этого. А что дойдет, так в этом я не сомневаюсь, потому и сунул в рюкзак несколько предметов, которые являются моей, и только моей, движимой собственностью: кларнет, скейтборд и четырнадцать музыкальных дисков. И все это лежит теперь у меня в рюкзаке, за компанию с коробкой для обедов, в которой покоятся один-единственный сандвич, пара косяков и бумажка с интернет-адресами.
Что до косяков и бумажки с адресами, так я вам хочу сказать, что сегодня ночью я слышал голос Хесуса. И он велел мне пойти и вмазать, и чем быстрее, тем лучше. А если поначалу у тебя не попрет, сказал он мне, тогда иди и ужрись до усраной смерти. План у меня такой: отсидеться у Китера и хорошенько все обдумать. По пьяни человеку вообще все по хрену и мысль клюет круче.
Я еду по пустынным улицам из замороженного серебра, и деревья над головой веют мне в лицо головокружительным запахом нагретых за ночь трусиков в хрустящем постельном белье. Либерти-драйв пуста, если не считать клочков сена и оберток от «Барби Q». В утренних сумерках пятен на тротуаре возле школы не видно совсем. Когда мимо меня проползает здание гимнастического зала, неуклюжее и темное, я смотрю в другую сторону и стараюсь думать о других вещах.
Музыка – сумасшедшая штука, если вдуматься. Интересно, как я принимал решение насчет того, какие диски не стоит сдавать в ломбард. Можно было оставить какую-нибудь танцевальную музыку, она вроде как должна внушать бодрость и оптимизм: посредством бесконечных «т-цссс, т-цссс, т-цссс». Но тут тоже не все так просто: только-только ты преисполнишься бодрости, оптимизма и уверуешь в полную победу над жизнью, как композиция подходит к концу, и выясняется, что ты по-прежнему в полной жопе. Вот почему эти песни нужно слушать непрерывно, и только так – на случай, если вы не в курсе. Тот же пирог со сливками, но в профиль. Еще я мог оставить что-нибудь из хеви-метал, но через эту бодягу можно и до самоубийства дотумкаться. Как нехуй делать. Чего мне действительно не хватает, так это чего-нибудь вроде Эминема, какой-нибудь злой поэзии, и чтобы наотмашь, но такого у нас в Мученио не купишь. Это все равно что искать в наших супермаркетах резиновых зверушек для зоофилов – вернетесь с тем же результатом. В наших местах если скажешь ганста, народ разве и вспомнит, что про Бонни с ее ебливым Клайдом. Ну, и угадайте, что в итоге? В итоге я оставил свои старые альбомы с кантри. Уэйлона Дженнингса, Уилли Нелсона, Джонни Пейчека – даже старую папашину сборку Хэнка Уильямса. Оставил просто потому, что эти ребята говна в своей жизни наелись по самое нехочу: и поют они, в общем-то, про это самое говно. Слушаешь и знаешь, что они сотню раз просыпались на голом дощатом полу с полным ртом проблем и дышлом в жопе. Этот небрежный гитарный перебор знает, почем фунт лиха. И тогда единственное, что тебе нужно, – это пиво.
У Сайласа Бена вместо почтового ящика стоит старая стиральная машина. Про которую всегда не лишне помнить, потому что если сворачивать к нему с этого конца Калавера-драйв, то на повороте стоят деревья, а прямо за деревьями – она, родимая. Это я говорю на тот случай, если когда-нибудь вам придет в голову влететь на подъездную дорожку к дому Сайласа Бена на полной скорости. Тогда и настанет время вспомнить про эту ёбаную стиральную машину. Шутка вполне в духе Сайласа. Я, конечно, понимаю, что для визитов рановато, но он всегда оставляет в гостиной на ночь свет, наверное, для пущей безопасности, что, в свою очередь, всегда дает повод сказать: «Черт, Сайлас, а я увидел, что у тебя горит свет, вот и завернул на огонек». Я каждый раз так говорю, и он всегда ведется. Я осторожно сворачиваю на подъездную дорожку, ставлю велосипед, подхожу к окну спальни и стучу условленным стуком. Потом стою и слушаю, затаив дыхание. Между шторами появляется щелка. Я, крадучись, иду к задней двери. Внутри раздаются какие-то скрипы и стуки, потом Сайлас открывает дверь и таращится на меня заспанными глазами.
– Раскозли мою печенку, сынок, скок'счас, по-твоему, времени, а?
– Черт, Сайлас, а я увидел, что у тебя горит свет…
– Ты ж' не виил света в спальне, да? Гробь твою в душу срань, говна гулена ягода…
Времени на то, чтобы пристегнуть протез, у Сайласа не было. Он просто висит на чем-то вроде вешалки. Ему, Сайласу, типа, ногу отрезали.
– Сай, я тоже не просто так пришел. У меня дело на мильон.
Он шарит по халату, ищет очки.
– Ну-ка, гляим, что'т там принес…
– Ну, видишь ли, ничего такого в натуре, типа веселых картинок или вроде того, у меня нет, потому что компутер у меня, сам понимаешь, изъяли.
– Тогда какого?..
– Зато у меня есть план, как ты можешь заполучить любые картинки, какие только захочешь, сотни картинок – хоть сегодня, как только откроется Харрис.
– Твою-то мать, сынок, трельяж мою гитару. Так значит, ты меня вздрючил с утра пораньше не за хрен собачий?
– Смотри, – говорю я, разворачивая листок бумаги. – Видишь эти интернет-адреса? На них висят все твои картинки, совершенно бесплатно – даже «Веселые ампуташки», по которым ты так прикалываешься. Берешь этот список, идешь к Харрису в кафе, берешь отдельную кабинку с компьютером и распечатываешь все, что твоей душе угодно. Кроме шуток. Возьмешь этот список, и тебе больше никогда в жизни не придется платить за свои картинки.
– Ну, в рот переворот, я не знаю – я с этими твоими компидерами в жизни дела не имел.
– Да брось ты, это как два пальца обоссать. Тут весь путь прописан, от начала до конца.
– Н-да, – говорит он и поглаживает подбородок. – И скок' ты за эт' хочш?
– Ящик.
– Вали отсюда.
– Кроме шуток, Сай, этот листочек сэкономит тебе за лето целый фургон пива. Я тебе отвечаю.
– Даю упаковку, шесть банок.
– Нн-нуу… – Я изображаю нерешительность. Если имеешь дело с Сайласом, это обязательный номер программы. – Н-ну, я не знаю, Сай, ребята же мне просто уши на жопу натянут, после того, как я им сломаю такой клевый бизнес.
– Шесть бан'к «куп'ра», щас принь'су.
Он ускакивает в дом, как большая одноногая обезьяна. В наших краях пить нельзя, пока тебе не стукнет двадцать один год. Мне никак не двадцать один. У старины Сайласа всегда припасена лишняя пара банок, и он их меняет на картинки: не на всякие, на особенные. Мы, дети Мученио, у него что-то вроде персонального интернета. А он – наш персональный бар. Утром в понедельник, в половине восьмого, я сижу на прогалине за кустами у Китера, посасываю пиво и жду, когда попрет мысль насчет денег. С того места, где я сижу, открывается прекрасный вид на солнышко, которое ссыт оранжевым сиропом на бортики моих старых друзей унитазов. У меня есть пиво, два косяка и в голове буробит кантри. Того и гляди, я задеру голову к небу и завою, как енот. Нужно пользоваться моментом, чтобы как следует обдумать свое место в жизни. Я здесь, а Мексика вон там. Тейлор Фигероа где-то посередке. Только-то и нужно расставить по местам, что все остальное. «Зри в корень», – как говаривал мистер Кастетт, в те далекие времена, когда он вообще хоть что-то говорил. Если честно, то единственное, что мне сейчас приходит в голову – куча вранья насчет моей новой работы. Обратите внимание на то, как все складывается в этом насквозь лживом мире: если ты уже успел увязнуть по уши, ну, там, выдумал себе несуществующую работу, с несуществующим началом рабочего дня, несуществующей зарплатой, и втянул своих близких во все эти дела насчет сандвичей, и «О господи, надо бы мне созвониться с Хильдегард Лассин», и все такое – так вот, к этому моменту уже не важно, сам ты сознаешься в том, что врал, или тебя на этом деле накроют другие. Все равно люди скажут: «Боже мой, а ведь мы ему так верили». Они начнут понимать, что ты макнул их в параллельный мир, полный несуществующего дерьма. Та еще хуйня, это я понимаю, и людей тоже можно понять. Но такое впечатление, что тебя вдруг прописали в стране под названием Патология и выдали пожизненный членский билет – даже несмотря на то, что эти же самые люди могут буквально через секунду развернуться, раскланяться, пожать всем руки и сказать: «Извини, Глория, пора бежать – мои сегодня прилетают из Денвера».
