Алексей Слаповский - Я — не Я
Умерла, значит?..
Фуфачёва нет и делать нечего, надо идти. Мать хоронить. Как свою хоронил когда-то, впрочем, не так уж давно. Неделин заплакал.
Правильно! — одобрил Маракурин. — Но раньше времени не это самое. Не трать силы. Пошли, что ли?
Иди, я сейчас.
На свежем воздухе подожду, — согласился Маракурин.
Неделин, постанывая, оделся, кое-как почистил рубашку и брюки (отряхнул ладонями), стал шарить по комнате, ни на что, однако, не надеясь. Бутылки по углам, под кроватью — пусты. На кухне — тоже ничего. Посмотрел на мирно и тяжело спящую Любу. И чутьё, наитие какое-то подсказало: сунул руку под подушку, на которой лежала голова Любы. Есть! Есть Ты, Господи! Полбутылки вина. Отпил, отпил ещё — и ещё хотел, но сумел остановиться, закупорил бутылку пластмассовой пробкой, сунул на место.
Через полчаса они с Маракуриным были на окраине Полынска, на улице, ничем не отличающейся от деревенской: деревянные дома, сады, глубокие колеи посреди улицы с зелёной застоявшейся водой.
Люди у ворот посмотрели с любопытством, Неделин общо поздоровался.
Вошёл во двор. Рыжая собачонка с визгом бросилась к Неделину, скуля и ластясь. Он потрепал её за ушами, не решаясь войти в дом. У крыльца стояла смуглая женщина в чёрном платке (или бледная от горя), под ногами у неё карапуз возил игрушечный грузовик, бибикал и кричал: «Застяя, дуя!». (Застряла, дура, догадался Неделин.) Другой мальчик, повзрослее, ковырял щепкой меж досок крыльца. Мать ударила его по руке, запрещая, он вздохнул, поднял выпавшую из руки щепку, отошёл и стал ковырять в стене дома.
Собака всё скулила. Неделин всё трепал её за ушами.
Может, и к детям подойдёшь? — спросила женщина. — Алкоголик ты несчастный.
Сказала это со злобой, но тихо, прилично, не желая позорить прощального часа.
На крыльцо вышла ещё женщина — полная, с горестным круглым лицом.
Бра-а-тик! Ко-с-стенька! Да что ж это тако-о-е! — пропела она причитая, сошла с крыльца, обняла Неделина.
Обжимайся с ним, с братиком своим, с алкоголи ком своим, — сказала смуглая женщина. — Счастье какое, явился мать похоронить! На своих ногах пришёл, удивительно!
Не надо, Лена, — попросила полная женщина (сестра Нина?). — Ругаться потом будем. Он больной человек, об этом и по телевизору говорили, это болезнь социальная и организма. Он, видишь, трезвый пришёл, ты не ругайся.
Смуглая женщина по имени Лена отвернулась. Бывшая жена Фуфачёва?
Когда? — спросил Неделин.
Померла-то? Позавчера, — сказала Нина. — Мы всё быстро сделали, а то у них в морге и льду нет, а жара-то! А льду нет, не безобразие? Лежит вот, и припахивать уже начала, припахивает уже наша мама. Она, бедная, припахивает, что ж…
Неделин вошёл в дом вслед за Ниной.
В горнице на стульях стоял гроб. Неделин подошёл, низко наклонился, не глядя в лицо покойницы, но поцеловать не смог.
Вот и хорошо, — не заметила этого Нина. — Вот и попрощались. Вот и… Леонид, зови мужиков. Нести пора.
Леонид, сутулый большой мужик, сунув Неделину сочувственную ладонь, широкую и жёсткую, вышел, сильно нагнув голову.
Я тоже понесу, — сказал Неделин.
А сможешь?
Смогу.
Вот и спасибо, хорошо. Понесём нашу маму. Прощай, прощай. Ты нас любила, мы тебя любили. Вот и хорошо. Горе, горе. Вот и понесём. И хорошо. Проходите, проходите, — приглашала она входящих мужчин. — Понесём нашу маму. Проходите. — И вдруг зарыдала во весь голос, но тут же зажала себе рот и бросилась подавать платки и полотенца.
Взяли, — сказал Леонид.
* * *Музыки не было.
Гроб вынесли из ворот, какая-то старуха истошно закричала, чтобы тут же закрывали, закрывали ворота.
Катафалк не подъехал к дому, стоял в конце улицы — чтобы всё-таки понести гроб на плечах, как положено, а не сразу пихать в машину.
Несли молча.
На небе была большая тёмная туча, не закрывающая ещё солнца, но наползавшая на него, двигающаяся в сторону процессии.
— Как бы дождь не это самое, — заботливо сказал Маракурин.
И в самом деле: крапнуло, крапнуло — и хлестануло.
Несущие гроб пошли скорей, чуть не побежали, но опомнились, остановились — «Табуретки, табуретки давайте!» Поставили гроб на табуретки, сильные струи дождя обливали покойницу, омывали её маленькое сморщенное лицо с выступающим подбородком — и все, как зачарованные, смотрели на это.
«Да что ж вы!,.» — Нина накрыла лицо белым кружевным полотном.
Подъехал задом катафалк, гроб поместили в нём — а тут и дождь кончился. Всё вокруг засверкало, как новое.
Хоть опять вынимай и неси, — сказал Маракурин. — По такой-то погоде — милое дело!
Но родственники и близкие уже рассаживались в катафалке, в автобусе, многим же соседским старухам не досталось места, и они, обиженные, побрели по домам, чтобы опять собраться на поминках. Им очень хотелось посмотреть, как всё будет на кладбище, поэтому они и обиделись.
У меня-то больше людей наберётся, и автобусов Васька с атыпы (АТП, автотранспортное предприятие) хоть десять пригонит. У меня такого не будет! — говорила одна старуха.
Разь можно! — соглашалась другая. — Это Коська-алкагольник не постарался. Пропащий.
Похоронить путём не умеют, — поддакивала третья старуха, тоскуя о том, что сын её тоже пьяница и ей самой, возможно, через год-два не миновать такого позора…
На кладбище быстро, почти без слов попрощались, закрыли гроб крышкой, заколотили, опустили в могилу, штатные могильщики бросили по несколько лопат, оправдывая свою должность, а потом предложили мужикам размяться, мужики согласились охотно, работали и поглядывали на водку и стаканы, которые Нина доставала из большой сумки.
Лёгкая земля, — сказал стоящий рядом с Неделиным Маракурин. — Сыпучая, сухой пескозём. А тёщу я, помнишь, в том угле хоронил? Там земля тяжелая, глина. А это лёгкая земля, тут одно удовольствие хоронить.
Закончили, стали в круг, чтобы выпить над могилой. Дали стакан и Неделину.
Вот он для чего тут, — сказал. Лена. — Не водка, он и не явился бы к родной матери.
Выпить кто не любит! — пошутил Маракурин.
Лена, потом, потом, — сказала Нина.
Да мне что. Пусть хоть зальётся.
На похоронах грех не выпить, — защищая Неделина, по-мужски сказал Леонид.
Но Неделин отдал свой стакан кому-то.
Как же, Костя? За маму? — сказала Нина.
После.
Ну и это правильно. Успеем.
Выдргочивается, скотина, — печально сказала Лена.
Побрели к автобусу, ехать домой, на поминки.
Неделин задержался у могилы, у чёрного холмика, на котором были яркие бумажные венки и поставлен был памятник — остроконечная железная пирамидка, крашенная серебром, го звездой наверху. Большинство памятников были такими. И у матери Неделина, он вспомнил, был такой же памятник.
И он, похоронив сейчас эту чужую старуху, только теперь понял, что он ведь недавно похоронил свою мать, он понял её смерть, осознал наконец, что он сирота и никто никогда его не будет так любить, никому он так не будет нужен, как матери. Неделин вспоминал её лицо и не мог вспомнить. Нет, он помнит, помнит, это он в такую минуту не может вспомнить, когда всё заслоняет лицо старухи, он, конечно, вспомнит, стоит лишь сосредоточиться. Неделин закрыл глаза — и увидел лицо матери. Ярко, словно освещённое близким светом. Глаза в глаза. Страшно стало. Он повалился на могилу, заплакал, плечи тряслись.
* * *На поминках Неделин всё смотрел на мальчишек, сыновей Лены (и Фуфачёва), как они с удовольствием едят сладкую кутью большими ложками. Они чуждались его взгляда. Лена сказала:
Всё кобенишься, скот?
Лена. Ле-на, — предупредительно сказала Нина.
А чего он кобенится? Или тут не знает никто, что он алкоголик? Чего он не пьёт-то, скотина такая?
Он выпил! — сказал Маракурин. — Я с ним рядом это самое. Мы вместе. Ноздря р. ноздрю.
— Я не пью, — сказал Неделин.
Вот врать! — весело крикнул Маракурин.
Врёт, точно, — сказала Лена. — Вся порода их — вральная.
Это как же понимать? — тихо ожесточилась Нина, устав быть обо всём внимательной.
— А так! Радуйтесь теперь, вы тут полные хозяева! Весь дом ваш теперь. Пусть теперь тут братик Костя с бабой алкашкой поселится. Детей-алкашат заведут, А мы чё ж! — Она встала и резко обняла сыновей так, что они стукнулись головами, младший заплакал и получил тут же тычка в затылок. — Мы чё ж! Мы и в чужих людях поживём, и в общежитии поживём! С тараканами! У нас отца-то нету! Он еcть — а нет его!
А ты бы хотела здесь жить? — со смыслом спросила Нина.
Зачем? Здесь ты будешь жить. Тебе с Леонидом мало собственного дома, давай и материн. Спасибо, мама, что померла.
Да ты… Леонид!
Маракурин постучал вилкой о край тарелки.
Поскольку это самое, — рассудил он, — то жить здесь Константину. Но у него тоже жильё его бабы. Поэтому это самое. Продать дом.
Этого они и хотят! — сказала Лена. — Людям жить негде, а они продать хотят.
