Питер Акройд - Мильтон в Америке
Меня прервал Гусперо, который, насвистывая, вошел в комнату. Он вложил мне в руки листок. «Это от мистера Кемписа, сэр. — Я со стоном уронил бумагу, но Гусперо, не переставая свистеть, подобрал ее и вернул мне. — Письмо, сэр. Распорядитесь прочесть?» — «Не знаю, хватит ли у меня сил выслушивать папистские заклинания». — «Тогда сжечь?» — «Нет, дурень. Читай. — Я услышал, что он ломает печать. — И будьте добры, погромче, сэр». — «Это точно от него самого. Подпись очень размашистая». — «Пусть бы он подписался собственной кровью». — «Он почтительно вас приветствует и шлет нижайший братский поклон. Затем он, с должным уважением, приглашает вас присутствовать на церемонии». — «Церемонии? Какой еще церемонии?» — «Учреждение — то ли это слово? Учреждение Мэри-Маунт».
Разумеется, я отказался участвовать в этом, как и в любом подобном, балагане, но мой суровый долг заключался в том, чтобы разведать, в чем состоят идолопоклоннические ритуалы, которые подготавливаются на самых наших границах. Поэтому я отправил мальца вместо себя. «Ты в самом деле желаешь внедриться в самую их гущу? — осведомился я. — Хватит ли духу?» — «По мне, сэр, они не дураки повеселиться». — «А повеселившись поселиться и провонять всю округу. Тебе надлежит помнить: не все то золото, что блестит. Не покупайся на их хитрости, Гусперо, как покупаются индейцы на бусы и стекляшки. Будь начеку».
3
И все же Гусперо восхитили всадники, которые, громко распевая и прихлебывая из фляжек, проехали по городу; в Нью-Мильтоне настолько недоставало веселья и красок, что порой он напоминал серую заплату на цветущем зеленом ковре. Поэтому Гусперо предпочитал проводить время с индейцами, терпеливо изучал их язык, обычаи и интересовался тем, как они жили до прихода англичан. Они рассказывали ему о призрачных воинах — за их стремительным бегом до сих пор можно было наблюдать иной раз ночью в глухих лесах; питались они корой и гнилой древесиной, дневные часы проводили скорчившись где-нибудь как больной зверь, ночью же гонялись с призрачным луком и стрелами за тенью добычи.
В таких историях Гусперо находил больше подлинности и интереса, чем во всех проповедях Аллилуйи Дикина или Хранима Коттона. Постный вид, деланые манеры, темные одежды и линялые воротнички братьев по сути совершенно не вязались с окружением. Гусперо чувствовал, что они здесь либо вымрут, либо тем или иным способом подчинят обстановку своей воле. Лишь женитьба на Кэтрин Джервис примиряла его с жизнью в Нью-Мильтоне — супруги владели деревянным домиком поблизости от жилища Мильтона, вместе обслуживали слепца и состояли у него компаньонами. Когда в Нью-Мильтоне появился Ралф Кемпис со своими спутниками, Гусперо ощутил себя на седьмом небе: наконец-то здесь поселились англичане, которые, судя по всему, умели сделать из жизни в пустыне праздник, носили, как индейцы, яркую одежду и распевали среди ручьев и деревьев.
— Нам вряд ли нужно их бояться, сэр, — сказал он Мильтону, собираясь на торжество в честь основания Мэри-Маунт. — От них больше шума, чем от братьев, но вреда никакого.
— Никакого вреда? Да это аспиды со смертоносным жалом, а ты — «никакого вреда»? Они творят мерзости грязной блудницы, засевшей в Риме. Никакого вреда? Каждый их шаг сопровождает всеобщее разложение. А ты говоришь, от них никакого вреда.
Гусперо, привычный к таким неистовым взрывам красноречия, смотрел безмятежно.
— Судя по всему, сэр, вы бы не отказались сжечь их всех живьем. Жареное мясо у нас любимое кушанье.
Мильтон улыбнулся.
— Нет, Гус, ты слишком скор. Мы не станем с этим торопиться. Их еще можно убедить, чтобы они отреклись от идолопоклонства. Я стану наставлять их.
Гусперо тоже улыбнулся.
— Как же вы за это приметесь, сэр?
— Только что из Веймута прибыл типограф со всеми принадлежностями своего ремесла. Я обращусь к этим людям с разумным и полезным трактатом.
— В таком случае, господин, остается надеяться, что они окажутся прилежными читателями и по достоинству оценят ваши усилия.
— Вот о чем я подумал: эта пестрая толпа, наверное, включает в себя папистов, беглецов и дикарей. Смогу ли я приспособить свою речь к столь смешанной аудитории?
— Вы могли бы послать к ним для проповеди мистера Дикина. Этот джентльмен — сущий образец трезвости. От такого примера они вмиг раскаются.
— Что-то ты нынче совсем обнаглел. — Мильтон поднял руку, чтобы дать Гусперо затрещину, но тот увернулся. — Итак, вперед. Отправляйся в это отвратительнейшее, окаянное место. Стань свидетелем языческих мерзостей их плотского культа.
— И донести эти мерзости до вас?
— Иди. Давай. Увидишь каждение вечером и свечи в полдень.
Гусперо казался вдохновленным такой перспективой, но не произнес ничего, кроме обычных слов прощания. Наутро он отправился верхом в Мэри-Маунт; следуя вдоль берега, он к полудню достиг деревянного моста, который, без сомнения, спешно возвели сами новоприбывшие; мост представлял собой всего-навсего несколько досок, уложенных на большие камни, но по ту сторону виднелась тропа. Гусперо отправился туда и через четверть часа достиг поселения. Он готовился к неожиданностям, но все же был поражен: на открытой площадке высился шест. Он был щедро украшен, увешан гирляндами и лентами, а также колокольчиками, которые звенели под ветром. Приблизившись, Гус разглядел, что он еще и расписан рожами и человеческими фигурами, красными на синем фоне. К Гусперо поспешил незнакомец, приветственно раскинув руки.
— Добро пожаловать, — произнес он. — Наш первый гость. Англичанин, как я вижу.
— Из Лондона, сэр. Толлбой-Рентс в Смитфилде. Приятный район.
Незнакомец на шаг отступил, упер руки в бока и присвистнул.
— Я родился на Дункан-Лейн!
— Которую называют Придуркан-Лейн.
— Она самая.
— А иначе — Прокатись-еще-Лейн?
— Ну да. — Незнакомец улыбнулся и встряхнул головой. — До чего же здорово встретить прежнего соседа. — Он заметил, что Гусперо не сводит глаз с шеста. — Вы что, никогда таких не видели?
— В Лондоне ни разу. Нет. — У него мелькало смутное, едва уловимое воспоминание о чем-то подобном, виденном в раннем детстве: да, тот шест стоял в полях за городскими стенами. — Знаю-знаю, — сказал он. — Это называется майский шест.
— В Лондоне зрелище нечастое.
— Диковина. Вроде театра.
— Но сейчас там все снова переменилось. И здесь тоже переменится, надеюсь.
— И братья повеселеют? Не верится.
— Мне тоже. Вашу руку, прошу. Меня зовут Персивал Олсоп. Для друзей и соседей — Перси.
— Гусперо.
— Так вы человек образованный?
— Говорю по-английски как на родном языке и считаю на пальцах до десяти.
— Для здешней пустыни остроумия у вас в избытке, сэр. Вам следовало бы оставаться дома — лущить горох и нести вахту.
— Я бы отдал все, что имею, а это ровным счетом ничего, только бы снова повидать старый город.
— Что же завлекло вас так далеко от Толлбой- Рентс? Приятный климат?
— Нет-нет. — Гусперо заколебался. — Не завлекло, а завело.
— Насильно?
— По доброй воле. — Он снова замолк в нерешительности, стесняясь признаться в том, что связан с братьями. — Я с той стороны реки. Вот оттуда. Из Нью-Мильтона.
— Неужели? По вас не скажешь, что вы из Божьих Избранников, если вам не обидны мои слова.
— Ничуть. — Гусперо чувствовал облегчение, оттого что не нужно притворяться. — Я не избранник божий. И не пуританин. И не особливец. Я вообще не богомолец.
— Слава Богу.
— Вот-вот.
— Так вы?
Гусперо понял вопрос.
— Я секретарь мистера Мильтона.
— Да ну? — Олсоп снова присвистнул. — Он, кажется, очень серьезный джентльмен.
— Верно, очень серьезный.
Немного помолчав, оба разразились смехом.
— Полагаю, — сказал Олсоп, — наш разговор придется отложить до другого случая. Поскольку вы посланы преподобным мистером Мильтоном, я должен препроводить вас к превеселому мистеру Кемпису. Сойдите с лошади, сосед, и следуйте за мной.
Он повел Гусперо к одной из полотняных палаток, которые стояли вблизи майского шеста; она была расписана яркими голубыми и желтыми полосами, на коврике над входом виднелась намалеванная красной краской буква «К». До Гуса донеслись голоса, а когда он пересекал порог, — внезапный громкий раскат хохота. «Значит, жонглеры, актеры и гимнасты у нас будут, — говорил Ралф Кемпис. Сделав Гусперо приветственный жест, он продолжал: — Нужны скоморохи, мимы, а также предсказатели судьбы и фокусники. Нет. Фокусник у нас уже есть. Так ведь, Макиза?» Он обращался к индейцу, который сидел на деревянном стуле в другом конце палатки. Тот разительно отличался от тех туземцев, что работали в Нью - Мильтоне; голова его была, за исключением жидкого клока волос, наголо выбрита, с левого уха свешивалось чучело какой-то птички. На вопрос Кемписа он не ответил, но ухмыльнулся и потряс мешочком не то с драгоценностями, не то с порохом. Воздух внезапно наполнился очень странным ароматом, который Гусперо сравнил бы с запахом лилии. Кемпис взглянул на него с улыбкой. «Это чтобы отпугивать мух, сэр. А теперь садитесь и рассказывайте, что у вас за дело».
